«Спросите Ивена Оуэна что он сделал с 2 ящурными коровами и кому сбыл мясо ОТ БЕЗЗАКОННЫХ ИСХОДИТ БЕЗЗАКОНИЕ».
— Почерк детский, — сказал Джонс, разглядывая старательно выведенные округлые буквы.
— Возможно, — ответил Фенн. — Либо кто-то подделывался под детский почерк. Что у него за жена?
— Недурна собой, — сказал Джонс.
— Хорошенькая?
— Очень хорошенькая. Знаете, как с конфетной коробки.
— Она тоже из богомольных?
— Ну, до замужества она этим не отличалась. По воскресным вечерам обычно торчала где-нибудь на углу.
— А теперь?
— Теперь ее словно подменили. Участвует во всех церковных делах.
— А вы не думаете, что она потихоньку наставляет мужу рога?
— Сомневаюсь. «Новая мельница» — место очень уединенное. Искушений там, прямо скажем, маловато. — Джонс сложил листок и протянул его Фенну.
— Оставьте у себя, — сказал Фенн. — Разузнайте и доложите мне, кто писал и почему.
— Простите, мистер Фенн, но вы уверены, что дело стоит хлопот? На «Новой мельнице» ящурных коров нет. И не было никогда. На таких фермах ящура не бывает.
— Меня интересует не ящур. Я хочу знать, кто и почему это написал.
Джонс сунул листок в карман.
— Если мы положим конец анонимным письмам, мы вдвое сократим доходы почты в наших местах.
— Все равно, разберитесь. Это будет для вас хорошей практикой, — сказал Фенн.
Час спустя у себя в кабинете он отпечатал на машинке докладную записку старшему инспектору. Вывод из «прощупывания» констебля Джонса заключался в последней фразе: «Хотя он и не проявляет особого усердия в исполнении своих обязанностей, но знает местность и ее обитателей настолько, что было бы нелегко найти ему замену».
С тех пор как закрылись последние рудники, две силы господствовали над поселком Кросс-Хэндс и жизнью его обитателей. Одна из них — Британская металлургическая компания, в просторечии «Металл», построила здесь завод, владела всеми домами в поселке, давала работу его жителям и удовлетворяла их насущные нужды. Другой силой была гора Пен-Гоф, или просто Гора. До высоты Сноудона горе Пен-Гоф не хватало нескольких сотен футов, зато у основания своего она была необъятна. Спокон веку обреченный класс земледельцев старался вырвать себе пропитание из ее склонов, гонимый загадочной, самоубийственной тягой к земле, которая как будто только и ждала, чтобы к ней приложили руки, но оказывалась совершенно никчемной, когда ее начинали скрести плугом. Колдовская сила Горы превратила пен-гофских фермеров в особую породу. Они были так приучены к тяжким лишениям, что почти не замечали физической боли. Они жили замкнуто, женились поздно, детей рожали мало, разговаривали, как смотрители маяков, — знаками и односложными словами и мечтали о царствии небесном. Несколько художников пытались передать суровую красоту Горы акварелью, но тщетно. Что-то совсем не валлийское, скорее японское есть в ее силуэте, в ее атмосфере — будто быстрыми мазками кисти нарисованы ее облака, и туман, и скупые детали: несколько сосен и сплющенных ветром дубов, зубчатый утес, расселина, водопад и вершина, как у Фудзиямы, выскобленная и отшлифованная снежными бурями. Тех, кого окончательно сломила Гора, внизу подкарауливал «Металл» Один из служащих «Металла» мерил Кросс-Хэндс своей особой меркой: качеством яиц. Он побывал в разных краях и на опыте убедился, что чем цивилизованнее страна, тем хуже в ней яйца. Единственным местом, где яйца могли сравниться по вкусу с кросс-хэндскими, была одна захудалая республичка в Центральной Америке, где половина населения вымирала от голода.
Джонс относился к своей работе как фаталист. Он считал себя лишь наблюдателем, который едва ли может хоть что-то изменить в событиях и человеческих судьбах. На следующий день он почти все утро преспокойно составлял безупречный по слогу доклад об устройстве стоянки машин в Кросс-Хэндсе, где было восемьсот жителей и пять улиц. К нему зашел посоветоваться сослуживец, который вместе с Джонсом занимался делом Робертсов. Понукаемый инспектором Фенном, он облазил в окрестностях несколько высохших колодцев и в одном обнаружил кости, но настолько ветхие, что, даже окажись они человеческими, они не могли принадлежать пропавшей чете Робертсов.
— Не буди лиха, когда лихо спит, — заметил Джонс. — Я убежден, дело Робертсов умерло своей смертью. Фенн не скажет тебе спасибо, если ты начнешь все сызнова.
Среди дня Джонс пошел встречать автобус из Бринарона, на случай если ему прислали какой-нибудь пакет. Из автобуса вышел незнакомый человек. Джонс обернулся, посмотрел вслед, мысленно отмечая все, что запоминалось во внешности приезжего. Всякий незнакомец в Кросс-Хэндсе редкость и всем бросается в глаза. Чужим здесь делать нечего, только летом сюда заглядывают туристы из кемпинга, да и тех запоминают в лицо и знают наперечет.
С дневным автобусом ему ничего не прислали, но, как только Джонс вернулся к себе, его срочно позвали к телефону. Звонила из автомата возле кемпинга в долине Илен какая-то женщина и почти истерически жаловалась, что вокруг ее домика-прицепа рыщет бродяга.
Джонс сказал, чтобы она ждала его у въезда в кемпинг, сел на велосипед и помчался туда.
Тысячи фургонов — домиков на колесах — вереницами тянулись вдоль речной излуки немного поодаль от поймы, и все они принадлежали англичанам, приезжающим сюда на лето. Впервые англичане нагрянули в эту долину, чтобы опустошить ее недра, теперь они вернулись, чтобы отнять и истребить ее мирную тишину. Сейчас долина еще только пробуждалась, но в августе она станет хрипло орущим городом на колесах и будет изрыгать скрежещущую музыку и неистовый хохот, засорять своими отбросами зеленые поля и наводнять окрестные деревушки толпами озорных юнцов и девчонок, жадных до острых ощущений.
У въезда в кемпинг в малолитражном «остине» его поджидала та женщина — визгливая англичанка с юга в розовых атласных брючках. Она показала Джонсу, куда идти, и дала ключ, и Джонс, не заметив по пути ничего подозрительного, разыскал ее фургон и вошел.
Он ждал целый час, глядя в щелку между занавесками, и уже собрался было уйти, как вдруг под окошком появился долговязый малый лет семнадцати, лохматый, в джинсах — судя по описанию женщины, тот самый бродяга. Он обошел фургон сзади и заглянул в окошко.
Джонс выскользнул в дверь, прокрался между соседними фургонами и неожиданно возник у мальчишки за спиной. В последнюю секунду тот обернулся и, увидев Джонса, метнулся было прочь, но остановился. Его некрасивое прыщавое лицо, обрамленное белобрысыми патлами, ощерилось в испуганной улыбке: обнажились обломки зубов и синеватые опухшие десны.
— Что здесь происходит? — спросил Джонс стараясь напустить суровость на свою до нелепости добродушную физиономию.
— А что, я ничего не делаю.
— Как тебя зовут?
— Дикки Бейнон.
— Ты лазаешь по фургонам? Выверни карманы.
Из карманов появились грязный носовой платок, свернутая трубочкой десятишиллинговая бумажка и серия снимков, сделанных фотоавтоматом, — придурковатое лицо Дикки в различных поворотах.
— В щелки подсматриваешь, а? — сказал Джонс. — Одно похабство у тебя на уме.
— И вовсе нет.
— Часто ты поглядываешь в окошки?
— Только раза два и глянул.
— Знаешь, что за это полагается?
Мальчишка покачал головой.
— Значит, бродяжничество со злостным умыслом и безнравственное поведение, — произнес Джонс, стараясь, чтобы это звучало как покушение на убийство. — Я тебя уже где-то видел, только ты изменился. Что у тебя с зубами?
— Подрался, ну и съездили мне.
— Так тебе и надо. Наверно, застали тебя за хорошими делами. Ты ведь работаешь у Ивена Оуэна?
— Смотрю за коровами.
— Значит, живешь у него в доме?
— Жил раньше. Теперь у меня своя халупа у речки.
— Пойдем, покажешь, — сказал Джонс.
Халупа стояла у берега реки, пониже кемпинга. Она была сколочена из аккуратно пригнанных обломков старых курятников и туристских автофургонов и блестела свежими красками — кремовой и зеленой. В нескольких ярдах внизу на зализанной ночным приливом весенней травке валялся выплюнутый рекой мусор — скользкий плавник, дохлая чайка, пластмассовые фляжки.
— Откуда ты набрал досок и обломков?
— Из речки.
— Будет разлив — смоет твою халупу.
Джонс прошелся по берегу. Река взбухала медлительной желтой водой прилива. Вдали по долине со скоростью восемьдесят миль в час то в лучах проглянувшего солнца, то под короткими ливнями бежал нейлендский экспресс, вспугивая чаек и обращая в бегство овец. Небо было цвета грязной холстины: опять собирался дождь. Если он зарядит на полсуток, да в устье реки ворвется западный ветер, хижину Бейнона, а с ней и десяток других, выросших на никому не нужной земле вдоль реки, снесет в море.
