Ознакомительная версия.
— Ну и что? — равнодушно спросила бабушка. — Мне мать рассказывала, как после войны ей зарплату облигациями платили. Голодали страшно, а в сундуке — облигаций целая куча, на много тысяч. Семью бумажками не накормишь.
— У меня бумажек на много миллионов, — хвастливо сказал царь Давид. — На много, много миллионов. Вот в чём беда.
— В чём же беда-то? — не поняла бабушка. — Всем бы такую беду… Нужны деньги — так продай сколько-нибудь, да и живи. Или их продать нельзя? Назад за деньги не берут, да?
— Не понимаешь! — констатировал царь Давид вроде бы даже с удовольствием. — А вот другие очень понимают. Вот и подумай: на ком мне жениться? Кто за меня пойдёт? Почему пойдёт? Потому, что мне семьдесят лет, или потому, что у меня семьдесят миллионов?
— Ах ты бедненький, — насмешливо сказала бабушка. — То есть богатенький. Семьдесят миллионов! Ладно, ну тебя, пошутили — и хватит. Первый час ночи, давно спать пора, а ты мне тут анекдоты рассказываешь. Не корми костёр больше, сейчас я его залью. Где тут ведро стояло? А ты тулуп прихвати, накроешься, если прохладно станет. У тебя радикулита нет? А то, может, правда лучше в доме поспишь?
— Ничего у меня нет, — ворчливо ответил царь Давид. — У меня только нога, и та уже срослась. А больше ничего нет.
— А семьдесят миллионов? — насмешливо напомнила бабушка.
Царь Давид засмеялся и что-то ответил, но что — этого Аня уже не слышала, потому что торопливо пробиралась к дому, стараясь не шуметь, чтобы царь Давид и бабушка не поняли, что она подслушивала. Подслушивала! Это потому, что пьяная. Фу, как стыдно. Сколько же она всего выпила? Сначала шампанское, потом какое-то красное вино из привезённых царём Давидом, а потом еще и бабушкино самодельное вишнёвое… Стыдно как. Никогда больше она не будет пить.
Аня осторожно пробралась в свою комнату, разделась, легла и, слушая спокойное дыхание Алины, которая спала на раскладушке у противоположной стены, опять стала придумывать речь для оправдания своего пьянства. Речь придумывалась какая-то неубедительная. Наверное, такие речи следует придумывать на трезвую голову. Вот она сейчас проспится как следует — и утром в её трезвую голову придёт какая-нибудь светлая мысль… А то сейчас ни одной светлой мысли не дождёшься, кроме мысли о шашлыке. Как можно уснуть на голодный желудок? Надо подумать о чём-нибудь хорошем, а то так и не уснёшь.
Но ни о чём хорошем почему-то не думалось. Думалось о семидесяти годах и о семидесяти миллионах царя Давида. Хотя насчёт семидесяти миллионов он, конечно, пошутил. Таких чисел в природе не бывает. Но факт остаётся фактом: у царя Давида есть деньги, много денег. Так много, что это заставляет его думать, будто кто-то захочет выйти замуж не за него, а за деньги…
И Васька думает точно так же.
Примерно через неделю после того, как Васька ушёл из дома, царь Давид предупредил Аню:
— Сейчас Васька придёт. Домой наконец-то собрался. Шмотки свои забрать хочет. Ты на него не обращай внимания.
— Ладно, не буду, — согласилась Аня. — Я как раз в магазин хотела сбегать. Вы не против? Шампунь заканчивается, а я уже третий день всё забываю и забываю купить…
Никакой шампунь не заканчивался, ни в какой магазин Аня не собиралась, просто с Васькой встречаться совсем не хотелось.
Но встретиться всё равно пришлось. Прямо у выхода из магазина. Опять он за ней следил, что ли?
— Привет, Юстас, — сказал Васька как ни в чём не бывало и схватил её за руку. — Ишь, замаскировалась! Думала, не узнаю?
— Отпустите меня немедленно! — Аня попыталась освободить руку. — Вы себя ведёте просто неприлично!
— А маскировочка ничего, ничего… — Васька не обратил никакого внимания на её слова и на её трепыхания. — Это центр тебя такими костюмчиками снабжает? Или всё-таки царь Давид? Эх, кухарка, кухарка, повелась на миллионы… Да я так и думал. Вам всем — хоть столетний крокодил, абы с мешком баксов. Дура ты, Нюта. Ошибочка в расчётах. Царь Давид всё равно на кухарке не женится, даже не надейся. А я хоть молодой. И денег у меня не меньше, чтоб ты знала. Нет, я бы на тебе тоже не женился, но деньги — это пожалуйста, была бы вся в шоколаде…
Аня разозлилась. Кажется, очень сильно разозлилась, так сильно, что, наверное, сейчас смогла бы ударить этого противного Ваську по лицу. Или всё-таки не смогла бы? Лицо этого противного Васьки — слишком высоко, до него ещё дотянуться надо…
— Ишь, как она смотрит, — издевательским тоном сказал Васька, отпустил её руку и отступил на шаг. — Что, классовая ненависть душит? А на царя Давида не так смотришь! Я видел, как ты на него смотришь! Ждёшь и надеешься, да? Потому, что старый, да? Умрёт — и всё тебе достанется, да? Так вот не надейся. Если с дядь Давидом чего случится — мы тебя навсегда закроем. Зона тебе будет, вот какое наследство тебе будет.
— Василий, да вы… ненормальный, — с испугом и удивлением сказала Аня. — Извините, я не хочу вас обижать, но мне кажется, что вам следует показаться Евгению Михайловичу…
Васькино лицо побагровело — мгновенно, будто его ошпарили. Аня повернулась и торопливо пошла прочь.
— Сама ненормальная! — крикнул ей в спину Васька ломким мальчишеским голосом.
Об этой встрече Аня царю Давиду ничего не рассказывала. Царь Давид несколько раз спрашивал, чем она расстроена, но она ссылалась на какие-то пустяки. Не могла же она сказать, что расстроена тем, как родной племянник — любимый племянник, между прочим! — сравнил родного дядю со столетним крокодилом… Нет, точно ненормальный. До сих пор вспоминать противно…
От этих противных воспоминаний долго не удавалось отделаться. И тогда, на второй день в гостях у мамы и бабушки, Аня почему-то то и дело вспоминала слова то глупого и злого Васьки, то умного и доброго царя Давида, с растерянностью и печалью признавая, что дядя и племянник, кажется, думают одинаково… Ну, может быть, не совсем одинаково, но похоже. На Ваську наплевать. И забыть. А царя Давида жалко. Несмотря на всю свою многочисленную родню, еще более многочисленных друзей, учеников, коллег и просто знакомых, царь Давид был очень одинок. И если это его одиночество продиктовано какими-то страшными миллионами, — тогда, выходит, царь Давид не такой уж умный, как Аня о нём думала…
— Ты о чём думаешь, девочка? — вдруг спросил царь Давид. — О грустном думаешь, да?
Аня только сейчас сообразила, что всю дорогу до дома они промолчали, что было событием редким и даже, можно сказать, исключительным. Царь Давид любил поговорить, и она давно подозревала, что домработница ему нужна не так для того, чтобы харчо варить, как для долгих ежедневных бесед на многоразличные темы… Это всё одиночество.
— Это всё одиночество, — нечаянно сказала она вслух. Спохватилась и попыталась уйти от темы: — То есть я хотела сказать, что надо бы к Алине съездить. А то она там одна… А если опять эти гении набежали — так это ещё хуже…
— К Алине съездим, — согласился царь Давид. — Или к себе позовём. А на гениев надо Михалыча натравить, да?.. Но ты не об этом думала. Может, ты о разводе думала? Может, ты жалеешь? Наверное, я зря вмешался? Если бы времени до суда побольше было — так ты бы и передумала, а?
— Ни за что не передумала бы, — решительно сказала Аня. — Никогда! Давид Васильевич, вы не представляете, как я благодарна вам за такой подарок. Если бы вы тогда не договорились, чтобы время перенесли, так я до сих пор… не знаю… от страха умирала бы. Вы мне просто роскошный подарок сделали! Просто роскошный!
Тогда, на её дне рождения в гостях у мамы и бабушки, царь Давид между прочим обмолвился, что подарок ждёт Аню у него дома. Ну, она и подумала, что подарком будет опять какая-нибудь одёжка, духи или — не дай бог — украшения. Правда, и одёжка была, и духи, и даже компьютер — тот самый, который без дела пылился на втором этаже. Компьютер! Аня страшно обрадовалась, тут же устыдилась своей неприличной радости и смутилась почти до слёз.
— Да, чуть не забыл! — небрежно сказал царь Давид, с удовольствием наблюдая её смущение. — Развод у тебя послезавтра. Ты не против? Я в суде договорился, время перенесли. Повестку твоему бизнесмену вчера вручили. Делом занялся Изя… это мой юрист. Да ты его уже видела, Машка его сюда приводила, да?
И Аня мгновенно забыла обо всём остальном, даже о компьютере. Развод — послезавтра! Её оглушило это известие. Она не могла бы сказать, что сейчас испытывает. Много всего: радость, облегчение, надежда… и страх. С тех пор, как Аня ушла от Вадика, она так ни разу и не позвонила ему. Каждый день думала, что позвонить всё-таки следует, но не решалась. Или боялась? Просто не хотела, вот и всё. Он ей тоже ни разу не звонил. По крайней мере, в типографии никто не передавал, что ей звонили…
— Эй, ты что это? — тревожно спросил царь Давид. — Ты не хочешь послезавтра? Ты переживаешь? Не надо было их торопить, да? Аня, девочка, скажи что-нибудь! Тебе плохо?
Ознакомительная версия.
