И вдруг в глубине открылась дверь, и вышла радостная женщина. Она подошла к барьеру, оперлась о него одной рукой, а другую подняла:
— Не слышу аплодисментов!
Ей радостно захлопали, а потом окружили с расспросами.
— Ой, да там одна девка в фуражке пришла, сидит, заполняет протоколы. Уже, видимо, отпраздновала, еле можаху. А нас в камере семнадцать. Не знаю, сколько в другой. Это надолго.
Тут Ванин отец, посовещавшись с женой и прихватив дочь, исчез.
И в полночь под крик Семена «не положено» по низкому потолку милицейского предбанника застучали пробки от шампанского. Вероника с отцом принесли бутылок, что называется, квантум сатис. Сколько смогли. И в пластиковые стаканчики полилась пенистая жидкость неизвестного происхождения… То есть известного, из киоска.
Иван появился на свет божий, другими словами, вышел на волю, вторым.
Он явно чувствовал себя неловко, что его так быстро выпустили (и отец тоже понимал свою вину, он, видимо, ввернул там, наверху, про трех малолетних малышей). Варвара подхватила детишек и вышла на воздух. За ней выбрались остальные. Все перецеловались с Варварой (кроме Ивана), распрощались. Мама Ивана зорко на это дело смотрела. А он взял у Варвары спящего Саню и посадил себе на плечи. Тут Иванова мамаша кивнула, глубоко вздохнула и уволокла семью в переулок.
Варваре и Ивану пришлось долго тащиться пешком до метро, они пробирались через грохочущую взрывами Москву (петарды и ракеты возносились по дворам, огнепоклонники и пироманы явно избегали орудовать на улице).
И в конце концов семейка вышла на ярко освещенную Пушкинскую площадь,
Шел мокрый снежок.
Вверх по Тверской от Манежа валила присмиревшая пьяная толпа довольно-таки замерзших людей (поднятые плечи, опущенные подбородки, руки под мышками и в карманах). Причем шли они как-то порознь, не компаниями — создавалось такое впечатление, что в этом потоке брели преимущественно одиночки и что они справили Новый год где хотели — не сами по себе, по норам, а на людях, там они братались, наливали из припасенных бутылок соседям, все вместе и всласть кричали свое «ура», причем стоя в самом центре Москвы, в сердце России, у кремлевских стен, под звон курантов, плечом к плечу, в восторге.
— Смотри, у них ведь тоже был несанкционированный митинг тридцать первого числа,— вдруг сказала Варя,— что же их-то не арестовали?
— Некоторых арестовали, они уже нас знают,— отвечал Иван.
Люди брели мимо них. Теперь каждому пришла пора возвращаться домой, а это уже одинокая дорожка. И вела она далеко, потому что метро в центре стояло по традиции на замке.
Варвара и Ваня шли со спящими детьми на плечах, старшую вели за обе руки, она все время стремилась подпрыгнуть и повисеть на ходу (как раньше, когда ее тащили, бывало, отец и мать).
Ввалились домой, мамаша быстро помыла и уложила ребят, и тут набежали друзья, на кухне начался пир, Варя со смехом рассказывала о ментах и о преступниках, которые свободно ходят туда-сюда, их арестовывают, приводят и через час отпускают почему-то.
— Выпьем за Ивана, его ведь тоже отпустили,— закричали друзья.
Преступник Ваня, напившийся и наевшийся до отвала, хлопал глазами в углу кухни.
А Варя, вспомнив кое-что, ушла, полезла к себе в шкаф, потом прокралась в детскую и поставила у изголовья каждой кроватки пакеты с подарками. Поцеловала детей и вернулась на кухню.
Ивана там не было.
Варвара быстро закончила делать селедку под шубой. Выставила ее на стол. Призадумалась. Гости на нее не смотрели.
Потом пошла в прихожую.
Куртка Ивана лежала там на стуле.
Варвара аккуратно приоткрыла дверь в санузел.
Пусто.
Оказалось, что Иван спит в ее комнате на полу, прямо на коврике под тахтой. И кот Пряник лежит на нем сверху, в районе шеи, и свободно топчет лапами его руку.
— Ну че, с Новым годом, преступник,— сказала Варя, сбегала за курткой, накрыла ею своего будущего мужа и вернулась к гостям.
