Ознакомительная версия.
Разговор стих – картежники уставились на меня. Я молча глядел на них. Наконец самый крупный, быковатого вида, сказал:
– Сверхурочные? Три тарифа или сразу нахуй.
– Сразу нахуй, – вежливо ответил я.
Усатый произнес что-то по-молдавски, и картежники потеряли ко мне интерес. Усатый деликатно тронул меня за локоть.
– Нам не сюда. Нам дальше. Идемте, покажу.
Я пошел за ним по длинному коридору.
– Кто эти люди в комнате?
– Гастарбайтеры, – ответил молдаванин. – Наверно, так правильно назвать. Я тоже гастарбайтер.
Мы остановились в самом конце коридора. Молдаванин постучал в дверь.
– Что такое? – послышался тихий голос.
– Тут к вам пришли.
– Кто?
– Вроде ваши, – сказал молдаванин. – Люди в черном.
– Сколько?
– Одни, – ответил молдаванин, покосившись на меня.
– Тогда пускай. И скажи пацанам, чтобы курить завязывали. Через час обедаем.
– Понял, шеф.
Молдаванин кивнул на дверь и поплелся назад. На всякий случай я постучал еще раз.
– Открыто, – сказал голос.
Я отворил дверь.
Внутри было полутемно – окна были затянуты шторами. Но я уже научился узнавать место, где живет вампир, по какому-то неуловимому качеству.
Комната напоминала кабинет Брамы – в ней тоже была картотека высотой до потолка, только попроще и подешевле. В стене напротив картотеки была глубокая ниша для кровати (кажется, это называлось альковом – слово я знал, но раньше их не видел). Перед альковом стояло самодельное подобие журнального столика – старый обеденный стол красного дерева с отпиленными до середины ножками. На нем была куча разнообразного хлама – какие-то обрезки ткани, линейки, механическая рухлядь, фрагменты плюшевых игрушек, книги, громадные мобильники эпохи первоначального накопления, блоки питания, чашки и так далее. Самым интересным объектом мне показался прибор, похожий на образец научно-технического творчества душевнобольных – керосиновая лампа с двумя круглыми зеркалами, укрепленными по бокам так, чтобы посылать отражение огонька друг в друга.
Рядом с журнальным столом стояло желтое кожаное кресло.
Я подошел к алькову ближе. Внутри была кровать, накрытая стеганым покрывалом. Над ней висел черный эбонитовый телефон сталинской эпохи, окруженный нимбом карандашных записей. Рядом была кнопка звонка – вроде тех, что я видел на лестнице.
Озирис лежал на боку, заложив стопу одной ноги на колено другой, словно тренируя ноги для позы лотоса. На нем был старый хлопковый халат и большие очки. Его голова и лицо напоминали лысеющий кактус: такой тип растительности можно получить, если сначала постричься наголо, а потом неделю не бриться, отпуская щетину на щеках и голове одновременно. Его кожа была вялой и бледной – мне пришло в голову, что он проводит большую часть времени в темноте. Несколько секунд он равнодушно смотрел на меня, а потом протянул для пожатия кисть руки – мягкую, прохладную и белую. Чтобы пожать ее, мне пришлось сильно наклониться вперед и опереться о захламленный стол.
– Рама, – представился я. – Рама Второй.
– Я слышал про тебя. Ты теперь вместо Брамы?
– Наверно, можно сказать и так, – ответил я. – Хотя у меня нет чувства, что я вместо кого-то.
– Присаживайся, – сказал Озирис и кивнул на кресло.
Перед тем как сесть, я внимательно осмотрел пыльный паркет под креслом и даже подвигал кресло по полу. Озирис засмеялся, но ничего не сказал.
Когда я сел, голову Озириса скрыл угол ниши – видны остались только его ноги. Видимо, кресло было установлено в таком месте специально.
– Я от Иштар Борисовны, – сообщил я.
– Как дела у старушки? – благожелательно спросил Озирис.
– Вроде нормально. Только много пьет.
– Ну да, – сказал Озирис. – Что ей теперь остается…
– В каком смысле?
– Тебя это не касается. Можно узнать причину твоего визита?
– Когда меня представили Иштар Борисовне, – сказал я, – она обратила внимание на то, что я много думаю об абстрактных вопросах. О том, откуда взялся мир. О Боге. И так далее. Я тогда действительно размышлял на эти темы. В общем, Иштар Борисовна велела вас найти, потому что вы хранитель сакрального предания и знаете все ответы…
– Знаю, – подтвердил Озирис, – как не знать.
– Может быть, вы дадите мне что-нибудь почитать? Я имею в виду, что-нибудь сакрально-вампирическое?
Озирис выглянул из алькова (его лицо появлялось передо мной, когда он наклонялся вперед).
– Почитать? – спросил он. – Я бы рад. Но у вампиров нет сакральных текстов. Предание существует только в устной форме.
– А нельзя его услышать?
– Задавай вопросы, – сказал Озирис.
Я задумался. Мне казалось, что у меня очень много серезных вопросов. Но сейчас ни один из них отчего-то не приходил в голову. А те, что приходили, казались глупыми и детскими.
– Кто такая Иштар? – решился я.
– Вампиры верят, что это великая богиня, сосланная на эту планету в древние времена. Иштар – это одно из ее имен. Другое ее имя – Великая Мышь.
– За что ее сослали?
– Иштар совершила преступление, природу и смысл которого мы никогда не сумеем понять.
– Иштар Борисовна? – удивился я. – Преступление? Когда я с ней общался, мне…
– Ты общался не с Великой Мышью, – перебил Озирис. – Ты общался с ее сменной головой.
– А что, есть разница?
– Конечно. У Иштар два мозга, спинной и головной. Ее верховная личность связана со спинным мозгом, который не знает слов, поэтому общаться с верховной личностью затруднительно. Вернее, вампиры общаются с ней, когда принимают баблос. Но это очень своеобразное общение…
– Хорошо, – сказал я. – Допустим. А почему для ссылки выбрали нашу планету?
– Ее не выбрали. Она изначально была создана для того, чтобы стать тюрьмой.
– В каком смысле? Где-то на Земле была построена тюрьма, в которой заперли великую богиню?
– У этой тюрьмы нет адреса.
– Вообще-то по логике вещей, – заметил я, – адрес тюрьмы там, где находится тело Иштар.
– Ты не понял, – ответил Озирис. – Тело Иштар – это тоже часть тюрьмы. Тюрьма не где-то, она везде. Если ты начинаешь изучать стену своей камеры в лупу, ты попадаешь в новую камеру. Ты можешь поднять пылинку с пола, увеличить ее под микроскопом, и увидеть следующую камеру, и так много-много раз. Это дурная бесконечность, организованная по принципу калейдоскопа. Даже иллюзии здесь устроены так, что любой их элемент сам распадается на неограниченное число иллюзий. Сон, который тебе снится, каждую секунду превращается во что-то другое.
– Весь мир и есть такая тюрьма?
– Да, – сказал Озирис. – И построена она, что называется, на совесть, вплоть до мельчайших деталей. Вот, например, звезды. Люди в древности верили, что это украшения на сферах вокруг земли. В сущности, так и есть. Их главная функция быть золотыми точками в небе. Но одновременно можно полететь к любой из этих точек на ракете, и через много миллионов лет оказаться у огромного огненного шара. Можно спуститься на планету, которая вращается вокруг этого шара, поднять с ее поверхности кусок какого-нибудь минерала и выяснить его химический состав. Всем этим орнаментам нет конца. Но в таких путешествиях нет смысла. Это просто экскурсии по казематам, которые никогда не станут побегом.
– Секундочку, – сказал я. – Допустим, наша планета была создана для того, чтобы стать тюрьмой, а звезды – просто золотые точки в небе. Но ведь вселенная со звездами существовала задолго до появления нашей планеты. Разве не так?
– Ты не представляешь, насколько хитро устроена тюрьма. Здесь полно следов прошлого. Но все эти следы – просто особенности тюремного дизайна.
– Это как?
– А так. Создание мира включает изготовление фальшивой, но абсолютно достоверной панорамы минувшего. Вся эта бесконечная перспектива в пространстве и времени – просто театральная декорация. Кстати сказать, это уже поняли астрономы и физики. Они говорят, что если пустить в небо луч света, через много лет он прилетит с другой стороны космоса… Вселенная замкнута. Подумай сам, даже свет не может вылететь из этого мира. Ему просто некуда. Надо ли доказывать, что мы в тюрьме?
– Может быть, свет не может вырваться из этого мира, – сказал я, – но ведь мысль может? Ведь вы сами говорите, что астрономы и физики сумели найти границы пространства и времени.
– Да, – ответил Озирис, – сумели… Но что это значит, не понимает ни один астроном или физик, поскольку такие вещи не видны человеческому уму, а только следуют из разных формул. Это все тот же дурной калейдоскоп, про который я говорил – только применительно к теориям и смыслам. Побочный продукт ума «Б», жмых, возникающий при производстве баблоса.
Озирис произносил «жмых» как «змых». Я не был уверен, что точно знаю смысл этого слова – кажется, так назывались отходы масличных растений после выжимки масла. Это был сельскохозяйственный термин. Наверно, Озирис почерпнул его у своих молдаван.
Ознакомительная версия.
