В тот вечер в Камдене я ложилась спать в хорошем настроении, впервые за неделю. На полу стоял мой чемоданчик – завтра вечером его предстояло собрать и в пятницу вечером ехать в Брайтон. Осталось потерпеть два рабочих дня. К тому времени, когда увижу Тома, он уже прочтет мое письмо. Я опять скажу ему, какой хороший получился у него рассказ. Еще раз объясню вероятности – на этот раз понятнее. А потом – наш обычный распорядок и ритуалы.
В конце концов, подсчет вероятностей – это всего лишь техническая деталь. Сила рассказа заключалась в другом. Засыпая в темноте, я подумала, что начинаю понимать, из чего рождается вымысел. Как читательница, притом привыкшая к быстрому чтению, я не вникала в этот процесс. Берешь с полки книгу, и там все уже придумано, населенный мир, не менее очевидный, чем тот, в котором ты живешь. Но теперь, как Том, сражавшийся в ресторане с Монти Холлом, я подумала, что поняла механику сочинения или почти поняла. Это почти как в кулинарии, сонно думала я. Только здесь не жар преобразует ингредиенты, а чистый вымысел, искра, скрытый элемент. Результат будет больше суммы частей. Я попробовала их подсчитать: Том подарил герою мое знание вероятностей, а также поселил в нем тайное возбуждение от мысли о том, что он рогоносец. Правда, преобразовав его в нечто более приемлемое – гнев ревнивца. Индийской чете и младенцу с заячьей губой была поручена роль в номере 403-м. Их милая застенчивость оттеняла похотливую разнузданность парочки в соседнем номере. Том взялся распорядиться предметом («только дурак будет держаться первоначального выбора!»), которого не понимал, и захотел сделать его своим. И сделает своим, если использует мои предложения. Ловкость рук позволила ему представить Терри несравненно лучшим математиком, чем его создатель. С одной стороны, было понятно, как эти части сложены и распределены. Загадка заключалась в том, как они соединились в нечто связное и правдоподобное. Мысли разбегались, и, уплывая к границе забытья, я подумала, что почти понимаю, как это сделано.
Через некоторое время, когда раздался звонок в дверь, он обозначился во сне как кульминация замысловатой цепи совпадений. Пока сон улетучивался, позвонили еще раз. Я не встала, надеясь, что спустится кто-нибудь из соседок. Все-таки они ближе к входной двери. После третьего звонка я включила свет и посмотрела на будильник. Без десяти двенадцать. Я спала час. Опять зазвенел звонок, настойчивее. Я надела халат, вставила ноги в домашние туфли и пошла вниз, не понимая спросонок, почему я должна спешить. Наверное, одна из девушек забыла ключ. Так уже бывало. Внизу линолеум холодил ноги сквозь подошвы шлепанцев. Я накинула цепочку и приоткрыла дверь. Через десятисантиметровую щель я увидела фигуру мужчины на приступке, но лица его не разглядела. На нем была гангстерского вида шляпа и плащ с поясом; в свете уличного фонаря блестели дождевые капли на плечах. Я испугалась и захлопнула дверь. Знакомый голос тихо произнес:
– Извините, что обеспокоил. Мне надо поговорить с Сириной Фрум.
Я сняла цепочку и открыла дверь.
– Макс, что ты тут делаешь?
Он был пьян, слегка покачивался. Обычно он хорошо владел лицом, но сейчас его черты как будто расплылись. Когда он заговорил, от него пахнуло спиртным. Он сказал:
– Ты знаешь, зачем я здесь.
– Нет, не знаю.
– Я должен с тобой поговорить.
– Завтра, Макс. Пожалуйста.
– Нет, срочно.
Я уже совсем проснулась и понимала, что, если и отошлю его, все равно не засну, поэтому впустила его и привела на кухню. Зажгла две конфорки на газовой плите. Это был единственный источник тепла. Макс сел за стол и снял шляпу. Ниже колен брюки у него были испачканы. Наверное, он шел по городу пешком. Вид у него был немножко безумный, губы отвисли, под глазами – иссиня-черные круги. Я хотела налить ему горячего чаю, но раздумала. Меня задело, что он обращается со мной как начальник и считает себя вправе будить меня, раз я подчиненная. Я села напротив и наблюдала, как он педантично стряхивает тыльной стороной ладони воду со шляпы. Он старался не выглядеть пьяным. Меня познабливало, но не только от холода. Я подозревала, что Макс пришел сообщить еще какие-то плохие новости о Тони. Но что еще можно сказать худого о мертвом предателе?
– Не верю, что ты не понимаешь, для чего я пришел.
Я покачала головой. Он усмехнулся, восприняв это как маленькую простительную ложь.
– Когда мы встретились сегодня в коридоре, я понял, что мы с тобой думаем об одном и том же.
– Понял?
– Брось, Сирина. Мы оба это знаем.
Он смотрел на меня серьезно, просительно, и тут я, кажется, сообразила, к чему это все ведет, и что-то во мне устало опустилось от перспективы выслушивать его, отвечать отказом и вообще как-то с этим разбираться. И как-то размещать это в будущем. Но все равно сказала:
– Я не понимаю.
– Мне пришлось разорвать помолвку.
– Пришлось?
– Когда я сказал тебе о ней, ты ясно дала мне понять твои чувства.
– И?
– Ты не могла скрыть разочарования. Я был огорчен, но обязан был переступить через это. Нельзя, чтобы чувства становились помехой в работе.
– Я тоже этого не хочу, Макс.
– Но каждый раз, когда мы встречаемся, я знаю, мы оба думаем о том, что могло бы быть.
– Слушай…
– А что касается всех этих, ну, знаешь… – Он взял шляпу и стал внимательно ее рассматривать – …свадебных приготовлений… Обе наши семьи были этим заняты. А все время думал о тебе… Думал, я сойду с ума. Сегодня утром, когда мы встретились, нас обоих оглушило. Мне показалось, ты сейчас упадешь в обморок. Я, наверное, так же выглядел. Сирина, это притворство, это безумие – молчать. Сегодня вечером я говорил с Рут и сказал ей правду. Она очень расстроена. Но от этого нам было не уйти, это неизбежность. Мы больше не можем от нее отворачиваться.
А я не могла посмотреть на него. Меня раздражало, что свои переменчивые потребности он приписывает неумолимой судьбе. Я этого хочу, следовательно… это воля небес. Что такое с мужчинами, что элементарная логика для них так трудна? Я посмотрела вдоль плеча на тихо шипящие конфорки. Кухня наконец-то согревалась, я освободила ворот халата и откинула со лба растрепанные волосы, чтобы яснее думать. Он ждал от меня правильного признания, чтобы присовокупить мои желания к своим, утвердить его в солипсизме и меня к нему приобщить. Но, может быть, я слишком строго судила о нем. Это было просто недоразумение. Так, во всяком случае, я решила это трактовать.
– Это правда, твоя помолвка была сюрпризом. Ты никогда не говорил о Рут, и я действительно огорчилась. Но я пережила, Макс. Я ожидала приглашения на свадьбу.
– С этим покончено. Мы можем начать заново.
– Нет, мы не можем.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Что ты хочешь сказать?
– Что мы не можем начать заново.
– Почему?
Я пожала плечами.
– Ты кого-то встретила.
– Да.
Реакция была пугающей. Он вскочил, опрокинув стул. Я подумала, что грохот разбудит моих соседок. Макс стоял передо мной, мертвецки бледный, зеленоватый в желтом свете единственной голой лампочки. Губы у него блестели, и я подумала, что второй раз за неделю услышу от мужчины, что сейчас его стошнит.
Однако он удержался, хоть и качаясь, и сказал:
– Но ты производила впечатление, будто… будто хочешь, ну, быть со мой.
– В самом деле?
– Каждый раз, когда приходила ко мне в кабинет. Ты со мной заигрывала.
В этом была доля правды. Я подумала секунду и сказала:
– Пока не встретила Тома.
– Тома? Не Хейли, надеюсь?
Я кивнула.
– Господи. Так ты и вправду. Идиотка! – Он поднял стул и тяжело сел. – Это чтобы меня наказать.
– Он мне нравится.
– Как непрофессионально.
– Да перестань. Мы все знаем, что тут происходит.
На самом деле, я не знала. Знала только, что ходят сплетни – возможно, это были фантазии – о романах референтов с сотрудницами. Замкнутый мирок, постоянное напряжение – почему бы и нет?
– Он узнает, кто ты такая. Это неизбежно.
– Нет, этого не будет.
Он сидел сгорбясь, подпирая голову руками. Шумно выдохнул, надув щеки. Было трудно понять, насколько он пьян.
– Почему ты мне не сказала?
– Я думала, мы не хотим, чтобы чувства стали помехой в работе.
– Сирина! Это «Сластена». Хейли – наш человек. Ты тоже.
Я подумала, что, может быть, в самом деле не права, и поэтому перешла в наступление.
– Ты намеренно приближал меня, Макс. И все это время собирался объявить о помолвке. И будешь говорить, с кем мне видеться, а я должна слушать?
Он меня не слышал. Он застонал и прижал ладонь ко лбу.
