Как был, с нечесаными черными волосами, капеллан перешел булыжную мостовую, отделявшую его от королевской церкви Святого Петра-в-оковах. Он так и не смог привыкнуть к тому, что его церковь включили в экскурсионный маршрут. Туристы часто игнорировали требование снимать головные уборы на входе, и отставным солдатам приходилось делать им замечания. Иногда туристы даже забредали на воскресную службу, и капеллан, наблюдая за ними от алтаря, раздражался, когда они усаживались на скамьи, где сидели бифитеры с семьями, и глазели по сторонам. Он знал, что их восторг и трепет связаны никак не с пребыванием в Доме Господнем, а с тем, что в этой церкви покоятся обезглавленные тела трех королев Англии, казненных на лугу перед этой же церковью.
И разумеется, в нашествии крыс он винил туристов, потому что именно туристы жуют во время экскурсий и повсюду оставляют крошки. Впрочем, любители достопримечательностей были ни при чем, хотя почти вся еда, опрометчиво приобретенная ими в кафе «Тауэр», отправлялась в мусорный бак после первого же укуса. Тем не менее крысы в его церкви водились с тех пор, когда она была еще обычной городской приходской церковью; в крепость она вошла позже, когда Генрих Третий расширил границы Тауэра. Крыс удавалось ненадолго победить дважды: когда церковь перестраивалась, и еще один раз — в девятнадцатом веке, при реставрации, когда под полом были обнаружены останки тысячи человеческих тел. Однако вредители тут же вернулись, привлеченные вкусными новыми подушечками для коленопреклонения, обтянутыми гобеленовой тканью. Не одно поколение капелланов они доводили до исступления тем, что вынуждали священнослужителей приподнимать рясу на несколько дюймов над пыльным полом, чтобы не лишиться подола, забывшись в молитвенном экстазе. Однако ничто не мешало крысам глодать подол, когда святой отец опускался на колени. Преподобный Септимус Дрю находил подобное обхождение с облачением до крайности унизительным и посвятил одиннадцать лет своей службы истреблению тварей, не удостоенных упоминания в Библии.
Все свободное время святой отец методично совершенствовал обычную мышеловку, стремясь превратить ее в хитроумное средство убиения грызунов. Начал он с того, что переделал под мастерскую одну из пустовавших спален, изначально предназначенных для членов его семьи, о которой он давно мечтал. Именно здесь он допоздна трудился над своими изобретениями, уставив полки книгами, в которых излагались основные научные законы и теории. Многочисленные схемы с идеально выполненными рисунками были разложены по всему столу, придавленные горшками с анемичными хлорофитумами. Там же лежали модели ловушек, сделанные из кусочков картона, обрезков досок и бечевок. Арсенал священника включал в себя крохотную пращу с шариком, лезвие бритвы, которое когда-то было частью неудавшейся модели гильотины, малюсенькое осадное орудие и пару миниатюрных ворот с бойницами в верхней части, через которые можно было засыпать внутрь смертоносные приманки.
Подойдя к двери церкви, капеллан нажал на холодную ручку. Надеясь, что сейчас увидит крысиные трупы, он толкнул дверь и прошел по истертым плитам пола в крипту. Приблизившись к надгробию сэра Томаса Мора, где он установил свой новейший аппарат (на создание которого, считая замысел и воплощение, а также телефонные консультации со специалистом из Императорского военного музея, ушло два месяца), святой отец услышал в церкви чей-то голос. Раздраженный тем, что его отвлекают в столь ответственный момент, он двинулся обратно, чтобы определить источник звука.
Его негодование немедленно улетучилось в тот миг, когда он узнал посетителя в первом ряду скамей перед алтарем. Застигнутый врасплох появлением женщины, мечты о которой лишали его сна, он быстро спрятался за колонной и замер, обнимая холодный гладкий камень. Это был тот самый миг, который он представлял себе на протяжении долгих месяцев: возможность поговорить с нею наедине, взять ее за руку, спросить, если ли у него хоть какая-нибудь надежда на ее ответное чувство. Хотя он сомневался в успехе столь старомодного способа, ничего лучшего ему не пришло на ум с тех пор, как она лишила его душевного покоя. Однако в его фантазиях, которые рождались, пока он стоял у окна, глядя на Тауэрский луг в надежде хотя бы мельком увидеть ее, волосы у него были тщательно причесаны, как он причесывал их с восьми лет, а зубы почищены. Проклиная себя за то, что выскочил из дома впопыхах, он оглядел свои тощие голые лодыжки и горько раскаялся в том, что не нашел минуты натянуть носки.
Пока он горевал по поводу своего плачевного вида, от древних стен отдалось эхо рыданий. Не в силах оставить без утешения мятущуюся душу, он решил, что пойдет к ней, несмотря на непорядок в одежде. Однако в этот самый момент из крипты донесся стук и пронзительный визг. Прихожанка его вскочила со скамьи и выбежала вон, без сомнения испугавшись одного из многочисленных привидений, которыми, как уверяли, кишит Тауэр. Преподобный Септимус Дрю остался стоять где стоял, проигрывая заново всю сцену, но с совершенно иным финалом, и ладан, который он щедро воскурял в надежде заглушить вонь от крысиного помета, стелился по плитам и вокруг его тощих голых лодыжек. Когда же он наконец вернулся в крипту, даже зрелище изничтоженной крысы не улучшило его настроения.
Когда после скромного завтрака Бальтазар Джонс собрался с силами, чтобы приступить к исполнению служебных обязанностей, он влез в темно-синие брюки и натянул такого же цвета камзол с красными буквами «ER» [2] на груди и красной короной над ними. Он потянулся за шляпой, которая лежала на шкафу, и натянул ее на голову обеими руками. Как и все бифитеры до него, поначалу он носил свою викторианскую форму с гордостью. Но вскоре она сделалась источником раздражения. В ней было нестерпимо жарко летом и мучительно холодно зимой. И, словно этого мало, форму (бифитеры носили ее, пока она не приходила в негодность) дважды в год обрабатывали спреем от моли, и бифитеры вечно чесались из-за кожного раздражения.
Спустившись по ступенькам Соляной башни, Бальтазар Джонс запер за собой дверь и повернул направо, в сторону кафе. Заметив часового на посту перед Казармами Ватерлоо, где хранятся сокровища Британской Короны, он обошел стороной этого гвардейца, который на прошлой неделе победил в драке с бифитером. Взгляд голубых глаз Бальтазара Джонса то и дело обращался к небу, а мысли уплывали вслед за тучами, готовыми пролиться дождем на сохнувшее на веревках белье жителей Кройдона. Когда ему удавалось ненадолго сосредоточиться, он отвечал на дурацкие вопросы туристов, которые уже начинали прибывать в крепость.
Еще через час Бальтазар Джонс умудрился не сразу заметить, что идет дождь. Он был настолько искушенным коллекционером, что его подсознание не среагировало на заурядный, типичный январский дождь. Он терпеливо стоял и ждал, глядя по сторонам, но ничего не замечая, даже того, что посетители давно разбежались. И когда его окликнул человек, вышедший из дворца, он так и стоял, промокший до нитки, и от него вовсю несло средством от моли. Услышав свое имя, Бальтазар Джонс повернул голову, отчего дождевая вода закапала с кончика носа на вышитую красную корону. Человек из дворца в сухом пальто прикрыл бифитера своим зонтом с серебристой ручкой. Представившись Освином Филдингом, конюшим ее величества, он спросил, не могли бы они где-нибудь поговорить. Бальтазар Джонс поспешно провел по бороде, попытался отжать воду, хотел подать руку, но тут же понял, что подавать мокрую руку нельзя. Освин Филдинг предложил выпить чаю в кафе. Но когда они подошли к кафе, он дважды чихнул от щекотавшего ноздри запаха репеллента и направился прямиком в «Джин и дыбу».
Таверна, куда вход туристам был запрещен, была пуста, если не считать хозяйки, которая чистила канареечью клетку. Освин Филдинг прошел по залу и выбрал столик у дальней стены. Он повесил пальто на крючок и подошел к стойке бара. Бальтазар Джонс, позабывший снять шляпу, сел и, пытаясь заглушить тревогу, стал рассматривать висевший на стене автограф Рудольфа Гесса в рамке. Второй человек после фюрера подарил его кому-то из бифитеров во время своего четырехдневного заключения в Тауэре. Однако Бальтазар Джонс уже столько раз рассматривал автограф, что сейчас не мог на нем сосредоточиться.
Надежда на то, что Освин Филдинг соблазнится элем, развеялась, когда тот вернулся с двумя чашками чая и последним оставшимся у хозяйки «Кит-Катом». Бальтазар Джонс молча взирал, как конюший снимает красную обертку, предлагая ему половину шоколадки, от которой он отказался по причине некоторой неуверенности в желудке. Конюший макал шоколадный батончик в чай, прежде чем откусить, что вдвое растягивало процесс, а сам тем временем задавал ему вопросы из истории таверны. Бальтазар Джонс отвечал как можно короче и даже не сказал конюшему, что у того на подбородке остался шоколад, чтобы не откладывать разговор по существу. Когда конюший заметил автограф Рудольфа Гесса, бифитер только махнул рукой и сказал, что это подделка, потому что терпение его иссякло и он больше не в силах был ждать, когда упадет занесенный топор палача.
