— Не смешно.
— ... горы. Да? Ну, допустим, что нас обманули... Или себя обманули тихоречивые старцы, завещавшие нам лишь туман для обмана... Просветлённость — всего лишь обдуманное тупоумие... Мудрость — знание мёртвых тайн, бесполезных во мраке, в который они всматривались... Поэтому говорите не о мудрости стариков, но об их слабоумии...
— Это откуда?
— Но камеры-то нет. Камеры нет, понимаешь? Рельсы проложены, а камеры нет. Укатилась, мать её за ногу! Туды её в качель! — говоря это, Доплер подбрасывал вверх обе руки. И тут же ронял... Лена подумала, что он ведёт себя как старый расшумевшийся пеликан...
— Эк ты развеселился, Доплер... А кто тебя знает, может, она у тебя зашита кой-куда... Как у шпионов. Или как у алкоголиков — ампула?
— Так они же наоборот — пить тогда не могут!
— Я-то их знаю, Доплер, они потом всё равно пьют, ещё как... Короче, я больше не хочу это слышать. Что ты хочешь со мной забыть все свои фильмы... А может, я тебя за них и полюбила, ты об этом не подумал?
— Мне приятнее было думать, что за что-то другое... Что важнейшим из искусов для нас являлось... не кино... И потом — ты же не видела ни одного моего фильма. Когда мы познакомились, ты ни одной моей картины не видала!
— Ну и что? Может, это уже и не нужно было. Достаточно было увидеть тебя... Может, ты весь из них состоишь... Ты весь уже из целлюлита, Доплер.
— Ну спасибо тебе, моя радость, моё солнышко!
— Я не то хотела сказать. Ты что, обиделся? Я оговорилась, из целлулоида... Ну где у тебя целлюлит, Доплер, ты что? Это у баб...
— Я потому и обиделся. Я, по-моему, ещё вполне... Гуттаперчевый мальчик.
Доплер вдруг взял свою левую ногу в руки, медленно завёл её себе за голову и положил на шею.
— Доплер, ты в своём амплуа!
— Что ты хочешь сказать?
— Не знаю. Так моя бабушка говорила: «он в своём амплуа».
— А не «в своём репертуаре»?
— Может, и так... Ты прав — в репертуаре.
— Или тогда уже: «это его амплуа»... Но с чего это она обо мне так говорила?
— Ты что, с ума сошёл, Доплер? Не о тебе, конечно, она же тебя не знает.
Огни, мелькавшие раньше где-то вдали, теперь приблизились к поезду и оказались пылающими скирдами, которые горели длинными цепочками, уходящими назад, в глубину ночи... Доплеру казалось, что они образуют гигантские буквы... Что поезд подлетает к чёрной планете... Где их встречают огненными словами... Но он уже не может их прочесть... Слишком близко подлетел... «И чертят знаки огневые...» — вспоминал Доплер...
— Лен, я хотел тебя спросить.
— Спрашивайте — отвечаем.
— У тебя был родственник-математик?
— Да нет. Что-то я такого не припомню.
— Когда я учился в институте, был такой учебник. Хотя на самом деле это был не учебник...
— А что это было?
— Это был решебник, Лен. Да-да. Был знаменитый задачник Демидовича, а профессор Ляшко — может быть, он к тому же был академиком, я не помню, перерешал все задачи этого задачника и выпустил под своей редакцией сборник решений. По принципу: после нас хоть трава не расти...
— Почему это?
— Потому что на задачнике Демидовича выросло не одно поколение студентов. А когда появился решебник... Каждый получил возможность взять и списать оттуда решение. То есть задачи теперь были не задачи... — Доплер, казалось, ещё что-то вспомнил и умолк.
— Доплер, ау! What's your point?
— И вот ещё какая была незадача... Вскоре после появления учебника Ляшко Демидович умер.
Лена сидела молча, ожидая, что Доплер ещё что-то скажет.
— Доплер, и ты всё время думал, что это был мой родственник?
— Да нет, я всего один раз об этом подумал...
— И не сказал?
— Тебя в тот момент дома не было.
— И ты поэтому начал звать меня по фамилии? Я как знала, когда с самого начала этому препятствовала!
— Ты ведь зовёшь меня Доплером. Почему тебе можно, а мне нет?
— Это же у тебя не фамилия, а псевдоним...
— Псевдо-нимб...
— Вернёмся к моей фамилии. В чём всё-таки была мораль этого флэш-бэка?
— Разве непонятно? Благодаря первому Ляшко я не стал учёным. Даже инженером не стал. Начал прогуливать лекции, скатывать решения из антизадачника... Я перестал думать, Лен. И так скатывался — всё дальше, всё глубже... Бросил инфиз, попал в армию... До этого я носил мамину фамилию... Я был Белопольским, ты знаешь... А эффект, всемирно известный как эффект Доплера, в Союзе называли «эффектом Белопольского». Ну, как Попов вместо Маркони... Не все так называли, но в армии... Во всяком случае, в той части, где я служил.
— Говорил.
— Ну вот. А теперь благодаря ещё одному Ляшко... Точнее одной... Короче говоря, с твоей помощью, Лен, я избавлюсь и от синематографа. Который, по правде говоря, мне так же осточертел, как некогда физика металла и математический анализ...
— Я — твоя антимуза... Да, Доплер?
— Не знаю. Может быть. Это ты хорошо сказала...
— Доплер, это не выход! Из-за какой-то идиотской статьи...
— Тсс! Тихо! Перестань сейчас же! Причём тут статьи!
А это из какого фильма? — думал он, овладевая спящей... Или делавшей вид, что спит... При этом она была совсем голой и податливой... Люди-куклы... Теперь она уже, конечно, проснулась... Впилась ногтями в его спину... Откуда эта фраза, «замри и пусть всё делает поезд...»? Доплер пытается это вспомнить с того момента, как у него встал... Или точнее, когда он понял, что это не просто эрекция... Но что он не сможет уснуть... Такое бывало в молодости... Но сейчас?.. Лёжа без сна, с деревянным членом, Доплер подумал, что это вызвано движениями поезда... Постоянная незаметная вибрация... Вот и затвердел без причины... Как море у берега... Вместе с волнами... Крайняя твердь... Доплер когда-то открыл это явление... В пубертатный период... Ещё до первых опытов... Да и потом... Не всегда же можно было заниматься мастурбацией... Он вообще в юности ею не увлекался... Прочёл в брошюрке, одобренной «Минздравом СССР»... Которую стыдливо подсунул ему отец... Что «онанизм беден чувствами»... И как-то сразу поверил... А поезд ведь не доводил работу до конца... А потом это вообще прошло... В зрелом возрасте Доплер наоборот... Хорошо спал в поездах... Что ж такое теперь? Лена? Но с Леной они не первый месяц... И последний раз занимались этим не далее, как сегодня... В фильме (в каком, Доплер не мог вспомнить), имелось в виду, конечно, не это... Но то, что там конкретно имелось в виду, Доплер не делал... Он не замирал, предоставляя поезду совершать всю работу... Потому что меньше всего ему хотелось повторять чьи-то сценарии... Неважно, свои или чужие... Наоборот, он совершал всё более сильные толчки... Поскольку это уже было сегодня... Теперь это продолжалось бесконечно... Всё сильнее... Как будто продолжал её будить... Повышение частоты... При отклонении от курса... Глупо будет, если как раз в этот момент... А поезд будет продолжать мною двигать... И вместо сердца... Нет, мудрый не думает, что неподвластен круговороту вещей... Мудрый не отличает себя от круговорота вещей...
— Доплер, ты кончил в меня! Я же просила...
— С чего ты взяла? Вот же, вот.
— Ты уверен?
— Уверен. Я старый выскочка, — говорит Доплер, чувствуя страшное сердцебиение.
— А даже если бы? — говорит он с придыханием.
— Нет. Я не хочу, чтобы он не знал, где его сшили.
— Чего-чего?
— Я не хочу, чтобы в ответ на этот вопрос я могла ему только сказать, что где-то между Джанкоем и... Неизвестно чем.
— Что за образы у тебя... Лен, что это такое? И почему это так важно, где...
— Долго объяснять.
— Это у тебя от занятий астрологией?
— Я хочу спать, Доплер. Я уже спала, ты меня разбудил.
Ни в чём никогда нельзя быть уверенным, а уж тем более в этом, — думает он. Можно ли быть уверенным, что это был я? А не поезд совершал всю работу? Доплер щупает пульс... Он и раньше хотел это сделать, но ладони были прижаты к матрасу её ягодицами, которые в свою очередь были прижаты его бёдрами... Он шарит на столике в поиске таблеток. Он не надеется уснуть этой ночью... Но как-то так... «Навпаки», как говорят хохлы... Проснувшись, Лена чувствует, что он ещё в ней... Она зажигает ночник и вынимает из себя матрёшку... Кричит и рвёт на себя дверь купе... Но ручку клинит... Лена кричит и дёргает дверь, её никто не слышит... Да и нет ничего... Кроме купе... Вкупе с ничем... Оно сколачивается... Каждые три секунды... И распадается... Как карточный домик... И его снова сбивают... Слышно, как стучат молотки... На столике качается из стороны в сторону маленький твёрдый Доплер... И не может уснуть... Лена дёргает ручку... Как стоп-кран... Поезд при этом не останавливается... Но что-то происходит... При каждом рывке появляется ещё одно купе... В котором ещё одна Лена дёргает ручку... Веер скорых поездов, идущих во всех направлениях... Просто Дзига Вертов какой-то... Ну там или Роза Ветрофф... Из белого домика выходит человек в штормовке... Ленинградская фабрика звуков... Вокруг горят скирды, пахнет осенью... Человек берётся обеими руками за рычаг... И снова несёмся сквозь ночь... Огни станций, на которых поезд не останавливается... Забегают в купе... Одна нога здесь — другая там... Как демоны глухонемые... И чертят знаки огневые... Нельзя всю жизнь выезжать на боковом освещении... К тому же она в нём выглядит старухой... Это не её скулы... То, что из неё лепят эти огни, это же просто ужас какой-то... «Ты в этом освещении — вылитая смерть, Лен». «Да? А откуда ты знаешь, как она выглядит? Ты изменял мне с ней, Доплер?» «Послушай, тот человек переставил стрелку, и теперь мы...» «Что? Что теперь — мы?» «Мы теперь в песне... Которую я купил...» «Я ничего не понимаю, в какой песне, ты что?» «Словно степной пожар, песен костры горят...» «Доплер, ты бредишь...» «Всю работу совершает поезд... Не надо дёргать ручку... Ты не замечаешь, что когда ты так кричишь и рвёшь на себя ручку...» «Доплер, это ты кричишь!» «...ты рвёшь кадр. Я не люблю, когда их надо клеить, я люблю длинные проезды камеры, по возможности более дли-и-и...»
