Ни в коем случае нельзя себя жалеть! Чем он лучше других людей, наверно, более талантливых, с которыми судьба распорядилась гораздо круче? Почему Говоров решил, что именно ему должно повезти?
Царскосельскому Киплингу
Подфартило сберечь
Офицерскую выправку
И надменную речь.
…Ни болезни, ни старости,
Ни измены себе
Не изведал — и в августе,
В двадцать первом, к стене.
Встал, холодной испарины
Не стирая с чела,
От позора избавленный
Петроградской Чека.
Надо уходить так, как уходил Гумилев. Офицерская выправка и надменная речь! А ты унижался, писал письма этим сволочам американцам: дескать, на улице остаюсь, с детьми, внучкой… Ведь знал цену новым начальникам, сам издевался над ними. «На какой нью-йоркской помойке их выкопали!» — твои слова стали известны всему Радио.
Твой контракт ты подписываешь со своей страной. Он краток и ясен. Да, сейчас в Союзе твое имя не упоминается, ты никому не нужен. Ни властям, для которых ты по-прежнему эмигрант, бывший парижский начальник на зарубежном «радиоголосе». Они бы тебя приняли, если бы ты приполз, но они понимают — на колени ты не встанешь. И потом, ты многое знаешь, тебе известно, как создавались их легенды, ты в любой момент можешь раскрыть рот, несмотря на все благие намерения промолчать, — ты же всегда был неуправляемым. Ты не нужен и своим друзьям, которые теперь задают тон в журналах и газетах. Они сейчас герои в глазах читателей и сами в это уверовали. Но при твоем появлении им станет не очень уютно, ибо ты помнишь, кто писал хвалебные оды, кто радостно аплодировал вручению Ленинской премии за «Целину» и «Малую Землю», кто просто стыдливо помалкивал. Ты и на эту безобидную роль — стыдливо помалкивать — не согласился. Ты уехал и на протяжении двенадцати лет орал по Радио то, что они только сейчас осмелились говорить. Вполне возможно, сейчас в их изложении это звучит более интересно и проникновенно, твои друзья — люди талантливые, кто спорит, но ведь, в сущности, они тебя повторяют! Однако кто из нынешних героев захочет подвинуться и уступить свое место?
После твоей смерти все изменится. О тебе заговорят, ты будешь необходим всем. Властям — как наглядный пример трагедии русского писателя в эмиграции. Врагам — как повод шпынять твоих друзей: мол, не уберегли. Друзьям, друзьям в первую очередь — как символ, как человек, опередивший перестройку на пятнадцать лет.
Они вспомнят твои фельетоны, написанные в эмиграции, используют их целенаправленно, метко и осторожно, чтобы ненароком не задеть себя.
Возможно, он неправ, резко отзываясь о друзьях. Извините. Но ему сейчас предстоит сделать несколько резких движений.
И страна, в свою очередь, выполнит условия контракта: будут переизданы его книги, может, издано то, что написано здесь. Наташка, Алена, Лиза смогут спокойно жить на гонорары от его переизданий. Кира с Денисом будут ездить в Союз — ведь отныне они не родственники изгоя, а семья пострадавшего уважаемого писателя. Конечно, нельзя ручаться заранее, логика поведения властей всегда была непредсказуемой, но Говоров верил, что условия контракта будут соблюдены. И потом, это в традициях страны — не жалеть денег на похоронные венки.
Значит, остается чисто медицинская операция.
Где?
В машине? Пачкать машину? Ведь Кира потом ее не продаст. В лесу? Сколько же времени он там пролежит? Собаки, бродяги, мало ли кто шастает по лесу.
Жалко, что сорвался вечер с Актер Актерычем: как хорошо было все задумано.
Впрочем, имелся запасной вариант. И утром, лишь только Говоров проснулся, было предчувствие, что он им воспользуется.
Обратный путь к своей машине он почти бежал (фокстрот в голове ожил, убыстрил темп), и глупо было сознавать, что и на этот раз он опять вынужден торопиться и нервничать. Но он должен успеть. Опять должен…
Голоса из публики:
— Это не так делается. Надо было обзвонить все редакции, собрать журналистов, прочесть им заявление, и уж тогда, на глазах у всех… На следующий день все газеты напечатали бы сенсационные фотографии. Сразу мировая известность.
— Я бы на его месте пошел сначала в советское посольство.
— А я бы в американское и поставил бы им ультиматум. Мол, так и так. Если не хотите скандала — добейтесь моего восстановления на работе.
— Лучше бы договориться с телевидением. Устроили бы специальную передачу. А там вдруг, в конце программы, звонок из Елисейского дворца: рады вам сообщить, что правительство назначает вас советником по культуре во французском посольстве в Москве. Или: вам представлена от министерства пожизненная пенсия. Почему невероятно? Наши политики любят эффектный жест, особенно когда дело получает широкую огласку…
Говоров подъехал к гаражу, ключи от которого он сдал при увольнении, но сторож узнал Говорова, железная решетка на воротах пошла вверх. Говоров спустился на четвертый этаж и поставил машину на привычное место.
Когда он вошел в подъезд, консьержка приветливо улыбнулась. Из лифта вывалили служащие соседней конторы. «Добрый вечер, месье». Говорова еще помнили.
Он поднялся на пятый этаж, позвонил в левую дверь. Ему открыл журналист из польской редакции:
— Дорогой господин! Как поживаете? Давно вас не видел!
В коридоре уже орудовали уборщицы. Он прошел коридор, свернул за угол и столкнулся нос к носу с Лицемерной Крысой. В ее глазах он прочел обычный текст: «Ты хотел меня уволить, а кончилось тем, что я оформляла твое увольнение». Впрочем, теперь, когда он появлялся в бюро, Лицемерная Крыса всегда встречала его с вежливой настороженностью. Она помнила вспыльчивый характер Говорова и ожидала всего: то ли он начнет крушить мебель, то ли вытащит из кармана приказ о назначении его шефом (последнего она боялась больше).
— Я договорился с Борисом, что забегу к нему в конце дня.
Брови Лицемерной Крысы изогнулись.
— Андрей, вы же знаете, после пяти он уходит.
— Жаль. Тогда я сделаю пару звонков.
Говоров старался приходить, когда Борис Савельев, единственный русский корреспондент, оставшийся в парижском бюро, бывал на работе. В отсутствие Савельева Крыса могла отколоть любой номер, например запретить даже звонить по телефону. Когда-нибудь такой момент наступит, и Говоров к нему был готов.
Крыса явно что-то почувствовала, ведь она была смышленой, но пока тянула время:
— Как здоровье Киры?
— Серединка на половинку. А вообще ничего, спасибо. Как всегда, вы уходите последней?
— Вы же знаете, у меня масса дел. (Говоров не шел на обострение, и Крыса решила его не трогать.) Андрей, учтите, я через двадцать минут закрою бюро.
— О’кей, Беатрис, мне их достаточно.
Говоров проскочил мимо своего кабинета (теперь его занимал корреспондент венгерской редакции) и вошел в последнюю угловую комнату. Раньше она предназначалась для внештатников. Сейчас на столах валялись польские и венгерские газеты, старые французские справочники. Комнату превратили в склад?
Уборщицы придут сюда перед закрытием. А Лицемерная Крыса больше его не потревожит. Можно перевести дух и успокоиться.
Говоров сел за стол лицом к двери, скинул на пол бумажный хлам, поставил чемодан, вытащил черную коробку и из нее — пистолет. Он был заряжен еще со вчерашнего дня. Говоров взвел курок. Помедлил. Пошарил в ящике стола, достал лист чистой бумаги, достал из своего кармана ручку, написал крупными буквами:
«МЕНЯ УБИЛ СКОТИНА ПЕЛЛ».
Задумался. Кого еще добавить? Ведь если бы не эти суки, не это жуткое и непоправимое сокращение его отдела, все было бы нормально, он бы продолжал работать. Алена с Лизкой остались бы в Париже и к ним бы приехала Наташка…
Говорова качнуло, он как бы поплыл, вода заливала лицо…
Показалось, в дверях стоит Наташка — худенькая, застенчивая, как в год их свадьбы.
Говоров вскинул глаза. Вероника, симпатичная баба из румынской редакции, с ужасом смотрела на него, и рот ее уже раскрывался.
Но Говоров успел. Он успел сделать ей знак, дескать, не кричите, Вероника, все в порядке, — и, чувствуя, что его лицо кривится, как от зубной боли, успел приставить дуло пистолета к своему виску.
РОНДО-КАПРИЧЧИОЗО
Примерно месяцев 9 до ЭТОГО
Говоров проснулся в пол пятого утра. Голова не болит. Никакого нервного трепыхания. Настроение бодрое. Поздравил себя: кажется, прихожу в норму.
Встал. Заглянул к Денису и Кире. Дрыхнут как сурки. Откуда-то выпрыгнула Бася. Разлеглась. Выяснил с ней отношения — в чем, где и когда снялась. Вскипятил чайник. Выпил чай. Принял на всякий случай таблетку. Выкурил сигарету. Взглянул на часы. Ровно пять. Можно залечь и поспать пару часов.
