Наше здоровье интересует только нас. Больше никого.
Поделюсь с вами исключительно удачной, на мой взгляд, шуткой жизни. Почерпнуто из книги «Библиотека Здоровья» (М.: ЗОЖ, 2008. С. 78–79).
«Приведу пример, – пишет доктор Алевтин Печонкин, – комплексного лечения сахарного диабета моим пациентом и другом Еремеем Самойленко, 68 лет, проживающим в г. Николаеве (Украина).
Он всю жизнь проработал поваром, диет не придерживался. Носил на себе более 35 кг лишнего веса. К пенсии получил сахарный диабет 2-го типа с уровнем глюкозы в крови 10–14 единиц, а также гипертоническую болезнь 2-й стадии, жировой гепатоз печени, ретинопатию диабетическую, кальпулезный холецистит.
В течение первых 3 лет лечения получал диабетические сборы трав, соки крапивы, одуванчика, галеги, ягод барбариса, цветков софоры.
Соблюдал диеты. Регулярно 1 раз в неделю посещал парилку. Физические упражнения и ходьба суммарно – до 2 часов в сутки. Ежедневно Еремей делал 300–400 приседаний, отжимался от пола до 80–100 раз в день, пил свежевыжатый сок из картофеля, моркови, капусты, тыквы и лука, который готовил и выпивал 3 раза в день до еды.
На четвертом году лечения Еремею провели операцию по удалению желчного пузыря и, очевидно, в больнице внесли инфекцию вирусного гепатита С. Диета стала строго гепатитной и строго диабетической. Нам удавалось удерживать Еремея в хорошем состоянии, он работал, лечился, цифры сахара не превышали 6–7 единиц.
Через 2 года у Еремея был выявлен рак гортани, он был дважды прооперирован, облучен, прошел химиотерапию. Гепатит С постепенно трансформировался в цирроз печени.
Еремей попал в санаторий (Черниговская обл.). Он вернулся к ранее разработанной схеме лечения, в нее он добавил 20 восхождений по лестнице санатория на 5-й этаж. К изумлению лечащего врача, через неделю его уровень сахара стал 4,5 единицы. Пробыл в санатории Еремей еще 2 недели и выписался в хорошем состоянии.
Персонал санатория и отдыхающие очень сожалели, что Еремей не смог прочесть им лекцию, как он противостоит таким грозным болезням и что дает ему диета и вера в могучие силы Природы».
Я требую немедленно установить памятник Еремею! Я бы назвала его «Еремей в хорошем состоянии». Памятник может представлять собой либо «Еремея приседающего», либо «Еремея, восходящего по лестнице санатория».
Вы только представьте себе этого бедолагу, который три года приседает и пьет сок – а ему заносят вирусный гепатит, после чего он еще два года приседает и пьет сок – а ему оперируют рак гортани, после чего Еремей начинает свое торжественное восхождение по лестнице санатория и выписывается в хорошем состоянии!
Понимаю и даже будто слышу, как хихикают, прикрывая рыльца нечистыми лапочками, «могучие силы Природы», прикидывая, каким макаром на этот раз прижучить сопротивленца Еремея. Но герой не слышит их поганых смешков. Могучий борец за никому не нужное здоровье, налитый свежевыжатыми соками, раскапав литры крови на глюкометрах, тысячи раз обнажавший страдальческое, сказочно расприседавшееся тело перед докторами, медленно и прекрасно восходит по СВОЕЙ лестнице. Он идет к солнцу личного бессмертия… Посмотрите на него с восторгом и нежностью – это идет ВЕЛИКИЙ ОБЫВАТЕЛЬ! Слава тебе, Еремей! Ты не сдал свое мясо подлому государству, ты не сгнил в лагерях, не словил пулю на полях сражений, сам никого не зарезал и себя не дал зарезать. Кусок жизни застрял в твоих цепких зубах, и ты его никому не отдашь, ни Богу, ни черту.
Если мы боролись не за это, тогда за что мы боролись?!
……………………………………………………………………
– Вот ведь счастье, – просиял Камский. – Одна радость от тебя, Времин. Ты меня держись, я фартовый. Эксклюзивный и культовый, а это болезнь заразная…
Жорж был рациональный психопат – он прекрасно понимал, где, с кем и сколько патологии он может отмерить в общении. Своими часто воспалявшимися от кокаина ноздренками Жорж великолепно чуял психозы в других и никогда бы себе не позволил психовать рядом с психами. Это была бы опасная безвкусица! В тихом сиянии новоявленного пуританина Андрея умеренно, по средствам аморальный Жорж ощущал натуральные бездны и неизменно был с ним кроток и ласков. «Экий чистенький да правильный, – думал Жорж, – типа того инструктора по плаванию, который два десятка подростков растлил… Порядочек они любят, подавленные извращенцы, страшно любят порядочек. Такому бы в старый КГБ. Запахов не издает вообще!»
Итак, судьба Жоржева архива оказалась в надежных руках, в отличие от жизни девы Катаржины. Она погрузила свое тельце в самолет и немедленно приступила к разгрузке психики прямо на соседей.
Единственный оставшийся при ней ангел, русский полковник, отправившийся на небо десять лет назад с дачного участка, где он надрывался над огурчиками до второго инфаркта, пытался внушить ей мысль о необычайной пользе освежающего сна перед встречей с родиной. Полковник образовался при Катаржине совсем недавно, сменив вконец измученную семейную пару бывших немцев. Он пробовал разрешить проблемы рублеными военными приказами вперемешку с отеческими уговорами. «Не пей, дочка! – увещевал он распутницу в аэропорту. – Отставить! Молчать! Поспала бы ты чуток, а? Не болтай с незнакомыми! Кофту поправить!»
Катаржина слышала его голос и лениво огрызалась. Тактика борьбы с ангелами была ей известна еще с детства, когда в мозгу зудел голос покойной бабы Симы. «Хера не пить? – резонно спрашивала она полковника. – Хера мне спать?»
Полковник помнил должностные инструкции, согласно которым ему не рекомендовалось вступать с подопечными, достигшими третьей стадии разложения личности, в диспуты и разъяснения. Поэтому он продолжал командовать, отлично понимая, что Катаржина под парами рома переходит на другие частоты личного вещания и скоро не различит его указаний. На этих частотах работали совсем другие ребята, видеть их полковник не мог, но иногда слышал их бойкие, пропитанные дурной насмешливостью развратные голоса. Он, однако, воспитательного сопровождения не прекращал, а по возвращении всегда подавал рапорт, где указывал, что такого-то числа на его территории велась неизвестными подрывная работа и, когда он пытался уложить госпожу Екатерину Грибову отдохнуть, по крайней мере двое диверсантов «бессмысленно хохотали, вопили Катя умница, Катя красотка, однова живем, Катя, пойдем еще поддадим жару»… За эту добросовестную туповатость полковника и ценили в Канцелярии.
Там вообще любят военных.
Глава четвертая,
в которой Катаржина Грыбска встречается с родиной
Да не боялась она летать. Она боялась только черного холода и молчания, которые подступали все ближе. Мама запирала в кладовку, бывало, на целый вечер. Не любила ее мама. А кто любил?
Люди могут быть снисходительны к человеку, который несчастен и одинок, если он ведет себя в стилистике драм Антона Павловича Чехова, то есть говорит о чем угодно, только не об этом. Но к человеку, приближающемуся к вам ни с того ни с сего и жарко вопящему: «Я несчастен! Я одинок! Меня даже мать родная не выносит!», безжалостны будут все. Это знают профессиональные нищие и оттого предпочитают воздействовать одним только обездоленным видом и сокрушенно потупленным взором. Возможно еще держать замызганную табличку с изложением своей беды или молить тихим голосом. Но тому, кто орет и требует помощи, если и подадут, то – чтоб отвязался. Подадут, брезгливо отворачивая рожу.
Катаржина поэтому никогда не смотрела на собеседника прямо, но только вверх и вбок. Словопоток валил из нее шальной бурей. На этот раз пургой заносило аккуратную вдову профессора-искусствоведа.
– Вот лечу в кошмар, понимаете? Сама не знаю, что будет. Она сильная как не знаю что. Раньше говорили «как мужик», да какие теперь мужики, сами знаете. Такая мамашка у меня, что вот которые молот кидают на нее похожи – ручищи, ножищи. Запирала в кладовке, представляете? И мои колготы рвала этими ручищами на лоскуты, в сеточку колготы как увидит – так рвет, а я покупала тогда с переплатой в три раза. Била боем. Метлой била, граблями била, мокрым бельем била, портфелем школьным тоже…
– Зачем же ваша мама рвала ваши колготки? – с некоторым испуганным интересом спрашивала вдова, в чьих ушках красовались скромные, но уже набравшие от времени свою цену сережки с искусственными рубинами, ширпотреб пятидесятых, подарок мужа к рождению дочки.
– Она с дури своей деревенской считала, что это для прости-господи!
– Что такое прости-господи?
– Ну в деревнях так проституток зовут. Раз я черные колготы в сеточку ношу – так я, значит, прости-господи. На все Ящеры орала, у нас деревню зовут – Ящеры. То есть мы давно там не живем, я маме домик купила в девяносто третьем, каменный, шикарный, под Лугой почти в черте. В черте города, на реке. Домик я купила на свои шиши, я прости-господи как она орет – на реке, двухэтажный. Это самый жуткий бзик у ней был, что дочка в город отвалит и станет прости-господи. Она, знаете, ничего не поняла, никакой перестройки, никаких реформ, заладила одно, что это все блядство и блядей плодить, извините за выражения. Она у меня только так выражается. А в дом поехала за милую душу! Теперь за мою дочь взялась, там опять бой начался и колготы в рванье пошли, я звонила, ором орет. Дочка моя Никуша, Вероника, ей шестнадцать будет, так Валентина Степановна уже начала свое воспитание бессмертное. Если она и мою Никушу бить начнет, я ее удавлю. Сама не смогу, найму киллера.
