Хотя она пришла минуты на две раньше назначенного срока, Суарес уже поджидал ее на углу. Увидев ее, он поспешно пошел навстречу. Они пожали друг другу руку.
В этот вечер в баре почти никого не было. Многие столики пустовали. Так что они могли спокойно поговорить, никто им не помешает. Прежде чем начать разговор, Энрике предложил ей сигарету. Глория взяла. Он зажег спичку.
— Спасибо.
Подошел официант, смешной лысый старик, говоривший тягучим голосом.
— Имеются раки, мидии, устрицы, креветки, потроха, жареная птица...
Энрике вопросительно посмотрел на Глорию.
— Мне мидии,— сказала она.
— Хорошо, две порции. И не забудьте подать лимон.
Они следили за официантом, пока тот не отошел. Тогда Глория подняла голову.
— Ну как?..
Суарес в нерешительности молчал.
— Пока ничего нового,— наконец сказал он.
Руки девушки, движимые какой-то неудержимой внутренней силой, вертели зубочистки: она ломала их на мелкие кусочки.
— Ты разыскал его?
— Нет, он, должно быть, еще ничего не знает.
— А Херардо?
— Я ходил к нему сегодня утром. Дело намного серьезней, чем мы предполагали. Он тоже ничего не может сделать.
Глория судорожно глотнула слюну. На лице ее было написано смятение. Лихорадочно блестя глазами, она умоляла Энрике помочь ей.
— Дома уже догадались?
— Мы придумали оправдание,— ответил Суарес.
Они замолчали, пока официант подавал мидии. Глория взяла кружок лимона и выдавила сок.
— И никак нельзя?..
Энрике жестом остановил ее.
— Херардо считает, что нет. Если ты видела сегодняшние газеты, то знаешь, как расправляются с налетчиками. Мы все в опасности, а те, кого сцапали, проторчат несколько недель в тюрьме. Мы еще не знаем, какие будут приняты меры: может, начнут процесс, и тогда...
— Но он же ничего не сделал,— пробормотала девушка.
— Я знаю,— ответил Энрике.— Но ему придется доказать это. И они могут ему не поверить.
Глория едва понимала, о чем они говорят.
— Это так опасно?
Энрике тоже брал зубочистки и нервно ломал их.
— Пойми, я не утверждаю, что делэ очень опасное. Но ты сама знаешь, чем это пахнет. Может, его тут же выпустят, может, начнут следствие. А это довольно неприятная штука.
Девушка подавленно слушала его.
— Хоть бы знать, от кого зависит судьба этого дела... Может, отец через своих друзей мог бы чем-нибудь помочь.
— Твой отец? А как ты его уговоришь?
Глория закусила губу.
— Очень просто. Все ему расскажу.
— Все расскажешь? Да ты спятила!
— Или пригрожу скандалом. Ты его не знаешь. Он скорее повесится, чем допустит, чтобы это выплыло наружу.
— А если он не согласится?
Девушка судорожно глотнула.
— Я исполню свою угрозу. Объявлю всем, что я люблю Хайме и что уже полмесяца как отдалась ему.
Рука ее была полна обломков зубочисток, и она швырнула их на пол.
— Послушай, Глория. Что бы ни произошло, ты ко всему должна относиться спокойно. Ты сама понимаешь: то, что ты говоришь, сделать невозможно. Если бы Хайме узнал, он первый запретил бы тебе это. Ты только расстроила бы его, но ничем бы не помогла.
Глория внимательно разглядывала свои руки: белые, нежные, они извивались, как маленькие существа, живущие независимой от нее жизнью.
— Я люблю его,— пробормотала она.
Суарес отвел взгляд.
— Я знаю, Глория. Я тоже его друг и понимаю, как это больно. Бедняга Хайме не ладил со своей семьей и раньше, а теперь еще свалилась эта гадость. Если дойдет до родных, они заставят его возвратиться на Канарские острова.
— Ты думаешь?
Глория побледнела.
— Я их знаю: они перестанут высылать ему деньги, и он будет вынужден вернуться, чтобы не умереть с голоду.
У Глории словно все оборвалось внутри. Почему она сидит здесь, ничего не делая, ничего не предпринимая, когда какие-то скрытые силы готовятся отнять у нее Хайме. Пальцы ее судорожно перебирали зубочистки.
— Мы что-то должны сделать,— пробормотала она.
Энрике молча ел мидии.
— Херардо говорил, что можно внести залог,—начал он. И, увидев, что Глория с надеждой подняла голову, добавил: — Так обычно делается! Платишь сколько надо, и дело с концом.— Он печально улыбнулся.— Но для нас это невозможно. Мы все равио не достанем столько денег.
— А сколько нужно?
Суарес только махнул рукой.
— Точно не знаю. Тысяча или тысяча пятьсот.
— А у тебя есть сколько-нибудь?
Юноша отрицательно покачал головой.
— Нет. Я тоже поругался со своими; они мне не посылают пи гроша.
— А у твоих приятелей по общежитию?
— Я спрашивал утром. Ни у кого ни монеты.
Нет. Не было никакой возможности спасти Хайме. Два месяца его продержат в тюрьме, а по выходе он отправится к своей семье, к черту на рога. Девушка почувствовала, как горячий комок гнева подступил к ее горлу. Она судорожно схватила Суареса за руку.
— Я...— выдохнула она,— я достану все, что нужно!
Суарес удивленно поднял брови.
— Ты?
Обгоняя мысли, слова слетали у нее с губ. Суарес был удивлен уверенностью, с какой она говорила.
— Да. Так или иначе достану.
Энрике выразил сомнение.
— Думаешь выпросить у своего отца?
Она отрицательно мотнула головой.
— Нет. Он все равно не даст. Но это неважно. Сегодня же вечером я добуду деньги. Как скоро это нужно?
— Не знаю... Возможно, чем быстрее... Между прочим, я могу спросить у Херардо. Наверно, он уже узнал все, что касается залога, и сегодня же...
Глория вонзила свои острые ноготки в ладонь: все зубочистки были сломаны.
— Хорошо. Если ты его увидишь, скажи, что завтра утром у нас будут деньги.
Она поднялась, словно подстегнутая. Глаза ее сверкали. Суарес тоже встал.
— А как ты достанешь эти деньги? — спросил он.
Глория еще сама не знала.
— Не представляю. Но ты не беспокойся. Через несколько часов они будут в наших руках.
Энрике с сомнением посматривал на «нее.
— Я думаю, ты не сделаешь никакой глупости. Имей в виду, Хайме разозлится в первую очередь.
— Он никогда об этом не узнает. Я ни за что не скажу ему, что это я достала деньги.
Энрике колебался.
— Ладно... Ты сама знаешь, что делаешь.
Официант подошел со счетом. Энрике поспешно расплатился.
— Сдачу оставьте себе,— сказал он.
Официант поклонился. Глория и Энрике вышли на улицу.
Промозглый день глодал фасады домов. Ветер сметал с крыш обрывки туч. С минуту они молча постояли на углу.
— Когда ты увидишься с Херардо?
— Сегодня же днем.
— Хорошо. Я позвоню тебе в пять. Может, у меня к этому времени уже будет нужная сумма. Ты постарайся во что бы то ни стало связаться с ним.— Она нерешительно замолчала.—Но хорошенько запомни: мое имя не должно быть замешано в этом деле. Хайме не должен знать, что я доставала деньги. Я уверена, он никогда не простит мне этого.
— Не беспокойся.
Они пожали друг'другу руку. Энрике ласково похлопал ее по плечу.
— Ну, выше голову. Увидишь, все устроится.
Девушка печально улыбнулась. Зрачки ее стали маленькими, как булавочные головки. Она прятала глаза.
— Ну, до пяти.
Они разошлись. Глория направилась по Клаудио Коэльо, Суа- рес — на Ла Кастельяна.
* * *
Бум! Бум! «Мы призраки, тени прошлого, привидения, затравленные всеобщим презрением, с тоской вспоминающие о былом блеске. Повергнутые в прах вечно бесплодные архангелы, над которыми тяготеет рок ненависти к роду человеческому. Мы изменчивы, как Протей. Мы — Икары». Бум! Бум! «Мы сеем цветы с геометрическими лепестками и астральные сегменты...» И снова стук. Нет, не было никакого терпения. Довольно! Довольно! Он зажал уши. «Эй, Танжерец, не притворяйся спящим, я знаю, что ты еще не спишь». Ладно. Он встал и оглядел заспанными глазами комнату. Не прошло и получаса, как он завалился спать, а друзья уже пришли мешать ему. «Сейчас, сейчас!» Он открыл дверь и раздраженно уставился на Кортесара.
— Можно узнать, что тебе нужно? Или ты считаешь, что сейчас самое время будить друзей?
Не говоря ни слова, Кортесар схватил Урибе за шиворот и поволок к окну. Отдернул занавески. На Урибе еще было бархатное пальто с двумя рядами перламутровых пуговиц и меховым воротником, который он поднял до ушей. Лицо у него было бледное, сонное, как у давно не спавшего человека.
— Уже час. По-твоему, рано?
С тех пор как они познакомились, он пришел сюда впервые и, как всякий вновь пришедший, удивленно поднял брови. В огромной комнате совсем не было свободного места. Четырехметровые стены сплошь были увешаны гравюрами, вырезками из газет и журналов, косынками, афишами, возвещавшими о бое быков и ярмарках, фонариками и масками. Умело спрятанные крючки в резном деревянном потолке поддерживали сказочную флотилию парусников и каравелл, которая словно плыла по воздуху. На кровати, точно охраняя ее покой, лежала, распластав лапы и скаля зубы, шкура леопарда. Многочисленные столики и тумбочки были завалены грудами всевозможных предметов, будто кто-то небрежно разбросал пригоршни семян, которые проросли, превратившись в чудовищные растения, всюду валялись стеклянные шары, тубы с лаками и красками, чучела птиц; в углу виднелась музыкальная шкатулка с золоченой эмблемой Свободы.
