В стиральную машину я запихивал все подряд, без сортировки, так что белье приобрело синевато-серый оттенок. Изредка проглядывая вторую часть «Ланда», я обнаружил, что некоторые селяне делают домашнюю колбасу и украшают крыльцо резными финтифлюшками. Плевать я хотел на свое крыльцо! Не все ли равно, где сбрасывать сапоги и куда выставлять бочонки из-под пива? А колбасу можно за две секунды купить в «Консуме», когда запасаешь продукты на неделю.
Еще у меня были смутные планы выгрести все из холодильника: кое-что там явно задумалось. Несколько полок заняты банками с вареньем, надписанными материной рукой; сверху на них образовался толстый слой плесени. Но выкинуть это варенье — все равно что выкинуть из дому мать.
Конечно, я вполне мог бы поступить на какие-нибудь вечерние курсы, чтобы Видеться с Людьми. При местном отделении Союза земледельцев есть семинар под названием «Подними свою усадьбу», который наши остряки тут же переименовали в «Подпали свою усадьбу» (в создавшихся условиях это казалось более разумным). Я было начал ходить на семинар, но через два раза бросил: его посещают те же люди, с которыми я встречаюсь в магазине сельхозпродукции, в «Тракторе» Йоте Нильссона или на ежегодном рождественском празднике Союза.
На этот праздник приходили с женами, так что у меня была возможность и потанцевать, и пошарить рукой там и сям. Впрочем, иногда партнерши принимались тяжело дышать и так вилять задницей, что я смущенно поглядывал на их мужей. В разгар праздника мы, мужики, ходили за угол приложиться к захваченной из дома бутыли, а потом начинали травить байки — про крестьянскую дочку, да про бродячего торговца, да про то, что девка сказала парню. Случалось, в порыве сентиментальности мы говорили друг другу: вот ведь, возделываем землю, а имеем с этого одни неприятности…
Затем праздник подходил к концу, и последний танец отдавался супружеским парам, а мы, холостяки, спорили в дверях о загрязнении рек или о Европейском союзе, потом у кого-нибудь обязательно находилась трезвая жена, которой надо было ни свет ни заря заступать на смену в больнице, и меня подбрасывали домой на машине. И если я не слишком надирался, то начинал фантазировать про кого-нибудь, с кем танцевал в обнимку, хотя в голове неотступно свербило: надо проснуться в шесть (денег нанять сменщика у меня нет).
Ну вот, думал я, теперь они разъедутся по домам, к своим проклятым крылечкам с финтифлюшками, укроют разметавшихся во сне детей, а завтра супружница сварит мужу крепкого кофе, чтоб он поскорее пришел в себя, поставит тесто для хлеба и примется набивать колбасы. А для чего живу я?
Мне даже не стыдно признаться, что я написал в одну фирму, которая обещала прислать выбранную мной из каталога филиппинку. Но когда я увидел их каталог — кое-как сляпанную на ксероксе брошюру с расплывшимися черно-белыми фотками, — меня чуть не стошнило. Интересно, что подумала бы обо мне кладбищенская тусклятина, если б застала за разглядыванием этого каталога? Мне еще никогда не было так хреново…
Счетчик на парковке
срок годности продукта
последний день оплаты
метастазы на теле общества
Некоторое время я не могла заставить себя сходить к Эрьяну. Холодает, мысленно оправдывалась я, нельзя же по-прежнему часами сидеть на кладбище, рискуя застудить придатки. «Мы готовы рискнуть, — говорили придатки, — уж больно хочется снова встретить Лесовладельца…»
И однажды я сорвалась с собрания, на котором нам предстояло обсуждать бюджет библиотеки на следующий год, и полетела на кладбище.
Разумеется, Лесовладельца там не оказалось. Честно сказать, я даже не была уверена, что узнаю его, если он будет иначе одет и сохранит серьезность.
Его улыбку я бы точно узнала. Где бы ни увидела.
Мне было жаль Эрьяна — моего смуглолицего, красивого, доброжелательного Эрьяна. Жена сидит у его могилы, а думает о другом! Впрочем, если б тут похоронили меня и у могилы сидел Эрьян, он обязательно прихватил бы с собой бинокль наблюдать за птицами.
Моя влюбленность в Эрьяна прошла еще до свадьбы. Исчезла, как исчезает загар (кто-нибудь замечал, в какой миг это происходит?). В отличие от загара влюбленность не вернулась. Так что у меня и перед браком бывали периоды, когда я ломала руки, пытаясь разглядеть за горами за долами (в своем будущем) нечто, чего мне так и не суждено было испытать — во всяком случае, с Эрьяном.
Я тогда крепко напрягла Мэрту. Мы пили чай ведрами, до полчетвертого утра.
— Человек ведь не может быть влюблен вечно, правда? — жалобно рассуждала я. — Со временем влюбленность заменяется Любовью, на которой и строятся более прочные отношения. А Любовь — это такая нежная дружба в сочетании с сексом…
Просто удивительно, что Мэрту ни разу не стошнило от моего нытья! Между прочим, психотерапевтические книги о Любви она держит в уборной — чтобы в случае необходимости рвать оттуда листы.
— По-моему, тебе сложно даются эти попытки убедить себя, — спокойно говорила она, таращась на меня сквозь дым нескончаемых сигарок. Сама Мэрта действовала только по принципу: Слушайся Веления Сердца.
— Эрьян обладает всеми возможными достоинствами, — упрямо твердила я.
— Иными словами, он доброкачественный товар? — фыркала Мэрта. — Протестирован в Управлении потребительских товаров и отобран как лучший мужчина в возрастной категории от двадцати пяти до тридцати пяти лет? Но существует ли Эрьян на самом деле? Может, он клон? А может, работает от батареек? Ты проверяла, у него из уха не гудит?..
Вскоре Мэртин Ненаглядный продал ее машину и на вырученные деньги купил себе билет на Мадагаскар. Мэрта было повесила нос, но потом опять задрала его кверху, во многом благодаря аутотренингу: сначала она возненавидела Роберта, затем с головой ушла в работу и отвела ненависти лишь несколько минут перед сном. Так что, когда Роберт вернулся, бронзовый от загара и здорово похорошевший, Мэрта уже через три недели снова раскрыла ему объятия.
Это решило исход моих сомнений. Если за горами за долами меня ждет что-нибудь в духе Роберта, без такого удовольствия можно и обойтись.
И я взялась за создание Счастливого Брака. Через полгода наше с Эрьяном супружество напоминало пару удобных, хорошо разношенных домашних туфель. Мы по-братски делили все хозяйственные заботы, устраивали вечеринки для коллег, угощая их греческим вином «деместика» и настоящей болгарской брынзой, перекрашивали купленную на распродаже мебель и вырезали друг для друга газетные статьи.
Правда, сосуществование в двуспальной кровати нельзя было назвать беспроблемным, однако мы винили в этом мое скудное на ласку детство. При том что Эрьян всячески старался подготовить и распалить меня, битых полчаса обхаживая и оглаживая, я оставалась сухой, как наждак, и собственно половой акт происходил со скрипом (в буквальном смысле слова).
Разумеется, я так по-настоящему и не узнала Эрьяна.
Не потому, что он пытался что-либо утаить. В ответ на мои вопросы он охотно выкладывал всё — от имен телок, приглянувшихся ему на какой-нибудь вечеринке, до девичьей фамилии матери. Но…
В газетах иногда встречается оговорка: «Люди на фотографии не имеют никакого отношения к содержанию данной статьи». Так и с Эрьяном: он был покрыт для меня мраком неизвестности. И я перестала расспрашивать.
Он тоже задавал мало вопросов, а если задавал, то у него на лбу было написано: Я ПРОЯВЛЯЮ ИНТЕРЕС. И я перестала отвечать. Он словно даже не заметил.
Наибольшего взаимодействия мы достигали, перемывая косточки друзьям и знакомым, которые сначала устраивали бурные сцены у семейного терапевта, а потом все-таки расходились. Мы обожали подробнейшим образом разбирать их ошибки, причем вслед за таким разбором нередко оказывались в нашей эстетически выдержанной постели — и я скрипела меньше обычного.
Однако же, сколько бы Эрьян ни трудился над моими эрогенными зонами, с ним яйцеклетки и не думали кувыркаться…
Сидючи на кладбищенской скамейке, я чуть не отморозила себе корму, а потому удалилась. Увы, сегодня Лесовладелец меня проигнорировал! Его не было и в два следующих раза.
На третий я столкнулась с ним у ворот, уже когда уходила. В руках у него были фонарь со свечой и небольшой еловый венок с пластмассовыми каллами. Ну конечно, сегодня День Всех Святых! [7] Лесовладелец кивнул мне с суровым видом старого учителя, который мысленно спрашивает: «Ну-с, милая, а ты уже поставила на могилу фонарь?»
Я подумала про Мэрту и ее Ненаглядного. Неужели у них было такое же начало и ноги несли Мэрту куда-то против ее воли, а яичники творили Бог знает что?
Венок с пластмассовыми цветами! Вот над чем Эрьян посмеялся бы от души! Что-что, а смеяться он умел…
Следующую неделю я воздерживалась от походов на кладбище. Надо было дать ногам и яичникам возможность угомониться, иначе бы они натворили невесть что.
