Скрип железной двери заставил Глорию вздрогнуть и очнуться. Она вынырнула из смутного полубреда и увидела мужчину... его лицо показалось знакомым.
– Ну вот, а ты говорил, типа большая доза, – сказал он, наклоняясь к ней. – В самый раз! По крайней мере, блин, лежит спокойно и никаких хлопот.
Подернутый пеленой беспамятства взгляд женщины ничего не выражал.
– Она оклемается?
– Уже оклемалась. Ничего ей не сделается! Холеная телка... типа здоровая... племенных кровей! Жаль, покувыркаться с ней нельзя.
Он глумливо захохотал. Рядом с выбритым мужским лицом появилось второе – круглое, большое и покрытое щетиной. Обоих Глория уже где-то видела.
– О! Гляди-ка, моргает. Привет, крошка! – осклабился бритый. – Как тебе здесь? Нравится?
– Отстань от нее, Игореха.
– Что, даже поболтать нельзя?
– Отстань, сказал.
Из них двоих тот, что с большим круглым лицом, явно был главным.
– Не борзей, Гога! Нам тут еще неделю торчать.
– Товар портить запрещено, – хладнокровно парировал толстяк. – Эй, ты, врачиха! – обратился он к Глории. – Есть хочешь?
– Пить...
Он повернулся к приятелю.
– Принеси ей воды!
Игореха, выругавшись, повиновался. Опять заскрипела дверь. Он быстро вернулся и поднес к губам пленницы горлышко маленькой пластиковой бутылки. Она не смогла сделать лежа ни глотка. Вода, пролившись, потекла по ее подбородку и шее.
– Блин! Надо бы ее поднять...
– Ничего, приспособимся.
Гога отобрал у напарника бутылку и помог Глории напиться. Она хотела спросить, где она и что с ней... но губы едва шевелились, а язык одеревенел.
– Ты спи, врачиха, – сказал ей толстяк. – И ни о чем не думай. Авось все обойдется. В жизни и не такие переделки бывают.
Парень, которого он называл Игорехой, кивал и скалился. С правой стороны у него не хватало двух зубов.
– Сколько нам за нее дадут? – спросил он у Гоги.
– Много...
– Здорово! А когда?
– Не твоего ума дело! – отрезал толстяк.
– Ладно... пойдем ужинать. – Игореха с сожалением поглядывал на Глорию. – Хороша Маша, да не наша! Водка здесь есть хотя бы?
– Есть... только спиртное употреблять не велено.
– Что ж нам, блин, на сухую париться?
– Заткнись, – невозмутимо буркнул Гога. – Сказано: стеречь и ждать указаний. Вот и жди.
– Может, ей рот заклеить? А то типа начнет орать!
– Пускай орет... все равно никто не услышит. Подвал глубокий, место глухое... вокруг ни души.
Парень все суетился, приклеившись взглядом к тесно обтянутой кашемировым свитером груди пленницы.
– Ну раздеть-то ее не запрещается? Только типа раздеть! От нее не убудет! А, Гога?
– Зря слюни распускаешь, – усмехнулся толстяк. – Заказчик у нас серьезный. Шутить не советую.
– Вот, блин, облом!
– Хватит ныть, пошли.
Заросший щетиной увалень чуть ли не силой потащил напарника прочь. А Глория, оцепеневшая и разбитая, осталась лежать на своем жестком ложе. Глаза против воли слипались... мозг боролся с остатками лекарственного дурмана. Ей вкололи сильное снотворное, это ясно... Она перестала сопротивляться, и сон смежил ее подведенные краской веки. Последним, что она вспомнила, был черный внедорожник, который позволил ей обогнать себя на грунтовке...
* * *
Колбину еще не приходилось видеть босса в такой прострации. Тот был пьян и едва ворочал языком.
– Тебе нельзя раскисать, – сказал он, подбирая с ковра пустую бутылку из-под виски. – Глории больше не на кого надеяться.
– Все... все пропало... Ее уже не спасти...
– Тебе уже звонили насчет выкупа?
– Нет...
Это было странно. По всем канонам похищения с целью наживы или шантажа злоумышленникам пора бы заявить о себе. Однако телефоны Зебровича молчали. Вернее, звонил кто угодно, кроме похитителей. Поиски тоже не дали результатов.
– Может, заявить в милицию? Они подключат спецов... у них свои методы...
– Поздно! П-поздно, Петя... Это конец.
– Вижу, ты опустил руки. А как же Глория?
Анатолий полулежал в кресле – в расстегнутой рубашке и мятых брюках, вялый, с опухшими от бессонной ночи глазами. Возможно, он плакал. От слов Колбина он дернулся, будто его ударили.
– Я сломался, Петя... Понимаешь? Глорию не вернуть. Даже если я соглашусь на их условия. А они пока ничего не требуют! Не торопятся... Они просто решили убить ее... Или уже убили. Теперь они станут блефовать. Дадут мне послушать ее голос в трубке... или пришлют ее палец в картонной коробке...
Он был словно в горячке. Колбин не хуже босса осознавал положение вещей. Голос жертвы похитители могут записать и потом выдавать запись за живой звук. Такие трюки не редкость. Палец в коробке тоже из разряда шоковых методов воздействия... Сохранять спокойствие и здравый рассудок легко со стороны, когда подобные штуки не касаются твоих близких. Впрочем, и со стороны не легко...
Заместитель смахнул пот со лба и подумал:
«Они нашли его уязвимое место. Ахиллесову пяту любого человека. Есть люди, которым неведомо сострадание! Этакие неумолимые машины, готовые ехать по трупам...»
– Я знаю, как тебе тяжело, Анатолий...
– Что ты знаешь? Что?! – взвился тот. – Разве ты можешь знать?.. Разве кто-нибудь может?..
Колбин устало опустился в кресло напротив, вздохнул.
– Хорошо... Как быть дальше? Будем искать сами или...
– Сами! Менты все испортят.
– Я бы все-таки...
– Я уже слышал твой совет! Молчи, ради бога.
Вид заместителя, который ждал дальнейших распоряжений, каким-то образом мобилизовал Зебровича. Хмель выветривался, и его ум медленно, с натугой заработал.
– Вы всех опросили?
– Всех, кого могли... кто попал в поле зрения...
– И что?
– Ничего. Абсолютно! Только консьержка...
– Консьержка? – вскинулся Анатолий.
– Из вашего дома, – кивнул Колбин. – Она сказала, что вчера утром к вам приходил посыльный. Обычный парень, не очень опрятный. Она обратила внимание на его неряшливый вид. Он объяснил, что обязан доставить письмо лично в руки адресату.
– Какому адресату?
– По-видимому, тебе или твоей жене. Посыльный назвал номер вашей квартиры и фамилию. Консьержка позвонила Глории, та была дома... В общем, он отнес письмо.
– Какое письмо?
– Не знаю, – развел руками Колбин. – Посыльный его не показывал. Через некоторое время он спустился и вышел. Потом консьержка сделала себе травяной чай. У нее больные почки, и она...
– Дальше что было? – перебил Зебрович. – Она видела Глорию?
– Да. Примерно через час твоя жена спустилась в холл, чем-то озабоченная... прошла мимо консьержки, даже не взглянув на нее... и все. Больше не возвращалась.
– И все?
Колбин взял со стола салфетку и промокнул лицо. Он потел, когда нервничал.
– Консьержка едва узнала Глорию. Та повязала на голову платок и надела темные очки. В принципе, ничего особенного... вчера было солнечно. И прохладно, – добавил он, поразмыслив.
– А платок? – Зебрович сдвинул брови. – Глория не носит платков! То есть... я не помню, когда она надевала бы платок.
– Ну... а вчера надела. В нынешних обстоятельствах каждая деталь имеет значение.
Бизнесмен сидел, уставившись в одну точку, и напряженно размышлял.
– Ты хочешь сказать... что она постаралась изменить внешность?
– Зачем-то твоя жена надела платок?
Пауза затянулась. Колбин ждал ответа, Зебрович молчал. Он понятия не имел, куда отправилась Глория вчерашним утром. Ясно одно – она вышла из дому добровольно. Никто ее к этому не принуждал.
– Ее выманили! – выпалил он. – Они заранее все просчитали. У них был план.
– Полагаю, да.
– Но Глория не говорила мне ни о каком письме! – спохватился Анатолий. – Я рано выехал... был в офисе, подписывал бумаги! Почему она мне не позвонила?
– Видимо, в письме ничего экстренного не оказалось. Оно не обязательно связано с ее исчезновением. После того – не значит вследствие того.
Эта тривиальная фраза взбесила Зебровича.
– Давай обыскивать квартиру! – заявил он. – Если письмо не имеет отношения к случившемуся, оно должно где-нибудь валяться. На полке в прихожей... или в мусорной корзине...
Они с Колбиным перевернули все вверх дном, однако никакого письма не нашли.
В детстве, едва Глория начала осознавать свои сны, у нее появилась вторая жизнь. Смутная и странная, которая проходила в каком-то тумане, обрывках разговоров, мелькании световых пятен и сумеречных теней. Проснувшись, девочка долго не могла сосредоточиться и сообразить, где она на самом деле находится – у себя в спальне или в бесконечной анфиладе комнат с колоннами, с огромными окнами до пола и фресками на потолках. Окна были распахнуты... за ними шумел темный сад. По комнатам скользили призрачные фигуры. Женщины, то в шелках и бархате, то совершенно обнаженные, шептались между собой. Иногда за их спинами прятались крылья... иногда они держали в руках блестящие предметы: оружие, кувшин, скипетр, книгу... Мужчина, одетый с царской пышностью, беседовал с нищим отшельником... Священник прогуливался под руку с судьей... Лукавый амур натягивал тетиву своего золотого лука...
