— Он еще шевелится?
Эдвард завизжал. Пальцы вцепились в руку врача, который хотел его уложить. Внезапно больной метнулся в сторону, и его тут же стошнило, но он не проснулся.
Врач поднес ему стакан воды. Эдвард сделал несколько глотков и, укладываясь, забормотал, залепетал:
— Там лежит чья-то голова. Матросская бескозырка. Все разбросано. Может быть, это от разных людей.
Теперь он захлебывался словами:
— Я всегда говорил: вы недооцениваете летчиков-камикадзе. Они так же опасны, как бомбардировщики дальнего действия. Куда вы его несете? Подождите врача! Какой позор, разве можно так обращаться с людьми! Ведь еще неизвестно, мертв ли он! Мертв, мертв. Джонни мертв. Проклятый мир, все разбито вдребезги. Они уходят.
Молчание.
— Джонни, что мне делать?! Что мне сказать твоему отцу?! Я пожал ему руку: «Положитесь на меня. Я присмотрю за ним. Без него я не вернусь». Нечего ему было делать на палубе!
Врач:
— Его могли убить где угодно. Перестаньте себя казнить. Война есть война. Никто не застрахован от смерти.
Эдвард:
— Я хотел все кончить, кончить. А потом он явился с этим Китаем. Оставьте меня в покое с вашей Европой!
— Чем вам не угодила Европа? Ведь вы англичанин?
— Проклятая Европа! Хоть бы ее разрушили!
Молчание.
Врач:
— Это говорит ваш печальный опыт?
— Я сыт Европой по горло. Но пусть меня не обвинят в том, что я увиливаю. Отец превозносит до небес мое геройство. Что он знает о войне?
Молчание.
Врач:
— Мы плывем. Пожар. Внимание!.. Мы помогаем…
Эдвард (кричит):
— Задние, стойте! В укрытие! В укрытие! Санитар! Ой, мои руки! Нет, это ничего. С огнем мы управимся. Обычный пожар на судне. А летчиков, как на грех, нет и нет; появятся, когда уже будет поздно. Куда его унесли?! Теперь они лежат рядами. Чудовищно!
Он тихо заплакал.
Врач:
— Вы были с ним очень дружны?
— Как славно мы жили! Махнули на все рукой. Когда мерзость достигает предела, только и остается, что махнуть на все рукой. Нервы у нас были железные. И мы выполняли приказы. В Бельгии и в Германии люди сидели по деревням, стряпали, вязали носки, стирали белье. Кто во что горазд. Мы были в своей стихии, но Джонни этого было мало.
— Женщины?
Эдвард засмеялся.
— Он их ни во что не ставил. Для него они были игрушкой. У женщин мы отдыхали.
Ситуация ясная: Эдвард не мог позабыть мертвого Джонни, отчасти отождествляя себя с этим веселым младшим братишкой; в нем он нашел все, что любил. Поэтому он не мог от него отстать, последовал за ним даже в царство теней, ощутил себя мертвым. Но одновременно в нем бродили неясные мысли о Европе. Эдвард упрекал ее, обвинял. И родину тоже. Да, он от нее отвернулся, знать ее больше не хотел.
Эдвард пролежал в клинике много месяцев. И все притупилось. Как странно, что он, казалось, вообще не обращал внимания на свое тяжелое увечье. Терпеливо сносил перевязки. Его даже тешило, что ранение вызывало к нему интерес врачей и сестер.
Теперь матери и Кэтлин разрешили его навестить.
На судно упала бомба. И в одно мгновение перевернула всю его жизнь.
Он возвратился на родину. А бомба все еще падала.
Элис стояла у его постели. Он встретил ее холодно, сдержанно.
Внимательно ее рассматривал.
Она поставила на стол цветы. Он поблагодарил ее как чужую. И продолжал наблюдать.
Мать с дочерью ушли. Кэтлин было жаль мать.
— Я хочу забрать его домой, — решительно сказала Элис после второго посещения.
Никаких препятствий, собственно, нет, считал врач. Правда, старый вопрос: окажет ли домашняя обстановка положительное воздействие? — остался по-прежнему открытым.
— Но почему же нет? — вздохнула Элис.
— Сами видите, госпожа Элис, какой он. Ваш сын отказывается принимать лекарства. Он не находит себе места, все время напряжен. Иногда кажется, что таким образом он старается избежать рецидива оцепенения. Поэтому он и читает запоем. Что-то ищет, сам не зная чего. Но он должен искать. Это внутренняя необходимость. Гипноз больше ничего не дает.
— Верните его мне, — молила Элис.
Врач испытующе глядел на нее.
— Он будет досаждать вам. В таком состоянии люди безжалостны.
— Верните его мне, доктор.
Врач потеребил нижнюю губу, засопел и опустил глаза. Ему пришла в голову одна мысль. Дом Эллисонов находился недалеко. Больного можно будет наблюдать и там.
— Я хочу спросить его самого, — сказал он.
Глаза Элис расширились.
— Хорошо, спросите его, я подожду здесь. — Взгляд ее неотступно следовал за врачом, пока тот шел к двери. Когда он вернулся, она стояла на том же самом месте. Эдвард попросил день на размышление.
— Завтра с утра я приеду.
Во время утреннего обхода доктор Кинг спросил больного, не хочет ли он вернуться домой, но Эдвард еще не принял решения. В первый раз он обратился с вопросом к врачу:
— Дайте мне совет. Стоит ли?
— Что мешает вам сказать «да»?
— Ничего. — Но он тут же добавил: — Должен ли я? Стоит ли? Почему?
— Ваша матушка этого хочет. Иных причин нет.
— Мать хочет, чтобы я жил дома? Она сказала?
— Каждый раз говорит.
— Как она это сказала? Из вежливости, потому что так положено?
— Не думаю. Такого впечатления у меня не создалось.
— А какое создалось? Почему я должен вернуться домой? Какова причина?
— Вам следовало бы вернуться. Ведь как-никак это ваша мама.
Эдвард пристально смотрел на него, стараясь прочесть на лице доктора его мысли. Потом скрестил руки на груди и задумался. Взгляд его блуждал по потолку, по окну, по всей просторной палате.
— И я буду жить в моей прежней комнате?
— Не сомневаюсь.
Неожиданная общительность Эдварда привела к тому, что врач рискнул задать вопрос:
— Откройте мне, что вас, собственно, беспокоит в этом переезде? Может, тогда я дам вам толковый совет.
— Вы же знаете, все последние годы я провел вдали от дома. За это время много воды утекло. Я хотел совсем иного. Вообще не собирался возвращаться домой.
— Несмотря на то, что здесь ваша матушка?
Эдвард нервно потирал руки, выпростанные из-под одеяла. Он не отвечал, потом вдруг решился:
— Скажите ей, что я приеду.
И почти сразу опять окликнул выходящего доктора:
— Она говорила много раз? И это не было пустыми словами?
— У вашей матушки нет причин говорить мне пустые слова. У меня, как я уже вам докладывал, создалось совсем иное впечатление.
— Вам кажется, что она приглашает, что она просит сына вернуться?
— Именно. Настойчиво просит. И, кстати, просит уже много недель подряд, с тех пор, как вы сюда поступили. Я просто не говорил вам этого раньше.
Эдвард быстро зашептал:
— А сегодня она придет?
— Она уже здесь.
— Скажите ей, я согласен.
Внезапно он пришел в волнение.
— Надеюсь, вы понимаете, — обратился врач к Элис, — что ставите себя в тяжелое положение? Я не говорю уже о неустойчивости его психики, не говорю о том, что он нуждается в постоянном уходе. Когда возвращаются с фронта, то всегда предъявляют счет родине.
— Вы же знаете, доктор, как мы относились друг к другу.
— Конечно. Но кто может предугадать? Не исключено, что вы относились к нему чересчур хорошо.
— Оставьте эту фрейдистскую чушь! Доверьте его мне. О, господи, почему вы тянете? Почему вы меня так мучаете? Я его чуть не потеряла. Почти умерла с ним. Отдайте мне сына назад.
Она заплакала.
Седой человек наклонился над ее стулом, легонько похлопал ее по руке.
— Госпожа Элис, вы его получите. Именно потому, что я не хотел вас мучить, я думал подержать Эдварда еще немного.
— Когда он поселится дома, я не буду мучиться. Кто-кто, а он не станет меня мучить. Мой бедный мальчик — какое уж тут мученье!
Итак, Эдвард Эллисон вернулся под отчий кров, после Нормандии, Франции, Бельгии и Германии, после Тихого океана, — вернулся хоть и живой, но искалеченный, очень хмурый, напряженный и замкнутый; казалось, он вступает в опасную зону.
Эту красивую виллу, собственность Эллисонов, война пощадила, так же, впрочем, как и ее обитателей. Гордон Эллисон уже в первые месяцы тридцать девятого года, накануне войны, переехал сюда и перевез все, чем дорожил. После начала войны он хвалил свое счастливое предвидение, особенно во время массированных воздушных налетов на Лондон и Ковентри и во время эвакуации.
Когда машина с флажком Красного Креста въехала в аллею, обсаженную тополями, Элис с быстротой молнии задернула занавески на своем окне, помчалась к двери, заперла ее, огляделась в комнате, словно что-то искала, а потом бросилась на колени у кровати.
