Но от Морриса, конечно же, не укрылось изящество папки, поэтому свою страстную и путаную тираду он оставил при себе, вслух же вежливо заговорил о рынке кожаных изделий и о том, что его соотечественники без ума от итальянских модельеров.
Разговор перешел на политику, и человек от «Гуччи» заметил, что итальянцы благодарны американцам за то, что те помогли не пустить в правительство коммунистов; воодушевленный этой темой Моррис разразился обличительной речью по поводу красной угрозы, хотя не так давно он сам всерьез подумывал, а не перебраться ли в восточный блок. (ЛОНДОНЕЦ ИЩЕТ ЛУЧШУЮ ЖИЗНЬ В МОСКВЕ! – огромный заголовок в коммунистической «Морнинг Стар».) Работал бы на «Радио Москвы», с наслаждением бы глушил бы «Би-Би-Си» за то, что там неоднократно отказывали ему в работе. Почему бы и нет? Да кому вообще нужна эта долбаная викторина «Мозги Британии» на радио «Блевотные новости»?
После получаса дружеской беседы человек от «Гуччи» вышел в туалет, и по чистой случайности его отлучка совпала с коротенькой остановкой на небольшой станции Дезенцано. Моррис не раздумывал ни секунды. А если и раздумывал, то на итальянском, и потому едва ли сознавал собственные мысли. Он взялся за ручку двери и спокойно дождался той секунды, когда поезд нетвердым рывком тронется с места. Затем хладнокровно подцепил папку с сиденья напротив и спрыгнул на платформу. Никогда прежде он не испытывал такого чувства свободы.
Поезд был в тот вечер последним, и Моррису пришлось провести ночь в пансионе неподалеку от станции. Но ему было наплевать. Его переполняли ликование и радостное удивление. Следовало этим заняться еще год назад!
Сидя на узкой гостиничной кровати, Моррис тщательно изучил содержимое папки, которое, честно говоря, оказалось не столь привлекательным, как она сама: пачка рекламных проспектов; номер «Пентхауса» (несмотря на свою вежливую и пристойную болтовню субъект оказался грязным извращенцем); пакетик мятных леденцов; деловые письма и докладные записки, из которых следовало, что человек от «Гуччи» – некий Аминторе Картуччо, проживающий в Триесте; и, наконец, большой ежедневник в коричневом кожаном переплете, испещренный записями о предстоящих и прошедших встречах.
Почти час Моррис сосал один за другим мятные леденцы, изучая записи в ежедневнике. Рядом со словами, означавшими, как он решил, названия магазинов, стояли цифры, но время от времени всплывало имя «Луиджина» с восклицательным знаком. Моррис установил, что это имя всегда соседствует с названием одного магазина в Болонье и возникает с интервалом от десяти до двадцати дней. Кроме того, две поездки в Милан сопровождались на полях именем «Моника», и на этот раз было указано время.
После той ночи в пансионе Морриса несколько раз посещала мысль, что будь он хоть чуточку смелее, то мог бы как следует потрясти этого Картуччо. Правда, он не помнил, было ли у человека от «Гуччи» обручальное кольцо на пальце, но среди таких типов холостяки не встречаются. Удивительно, почему это самые жадные, самые развратные и самые заурядные субъекты непременно женаты, а такого утонченного джентльмена, как он, толкает на этот путь лишь крайняя бедность.
– Здрас-сте, ми-истер Мор-ри-ис!
А вот и первый ученик, невысокий нервный человек с грустно поникшими, обязательными для итальянца усами, припорошенными сединой. Моррис вздрогнул. Он растерялся и смутился, словно его застали за непристойным занятием с рукой в штанах, а не за полировкой респектабельной кожаной папки.
– Я вижу, у вас портфель от «Гуччи», – заметил Армандо, усаживаясь на свое место.
– Совершенно верно.
– Это есть очень хороший портфель от «Гуччи».
Моррис вежливо ответил, что его всегда восхищало качество итальянской кожи.
– Хорошо провел выходные, Армандо?
– Да, хорошо.
Моррис рассказывал вымышленную историю о Стэне. За ужином собрались мать, бабушка, две старшие сестры (с чего он решил, что у Массимины всего одна сестра?), некто со странным именем Бобо и сама Массимина, не сводившая с Морриса огромных темных глаз. Горничная подала закуску из мелко порубленного шпината со сметаной в виде маленьких шариков (под миленьким названием «задуши кюре»), лазанью с ветчиной, незамысловатый, но очень вкусный бифштекс, а на десерт «тирамизу» – нечто отдаленно напоминавшее пышный творожный пудинг с кофейным ароматом.
Время от времени Моррис отпускал одобрительные замечания, но слишком восторженно угощение не хвалил, своей сдержанностью пытаясь создать видимость, будто такая еда ему не в диковинку. Несмотря на волчий голод, он не только сумел сдержать себя и не наброситься с жадным урчанием на еду, но даже оставил от каждого блюда по кусочку, неизменно отказываясь (с безупречной вежливостью) от добавки. Быть может, костюм и галстук выглядели чуть более официально, чем одежда большинства присутствующих, но так, наверное, и положено при первом визите. Зато его итальянский был выше всяких похвал. Моррис был явно в ударе.
– Дело в том, – витийствовал он, – что на самом деле Стэн – очень обеспеченный человек. Да!
От Морриса не укрылось удивление, написанное на лицах домочадцев Массимины, и глаза его сверкнули. История, которую он сочинял на ходу, совершила умопомрачительный поворот, и наивные итальянские провинциалы пришли от рассказа в полный восторг. Для пущего эффекта Моррис выдержал томительную паузу, с улыбкой оглядывая сотрапезников. Ох, вечно приходится всех развлекать. Он давно обратил внимание, что скучные люди сожрут с потрохами всякого, у кого есть хотя бы крупица фантазии.
– Да, семья Стэна владеет целой сетью мотелей в Лос-Анжелесе. И ему вовсе нет нужды ютиться в этой лачуге. Нет-нет! Стэн запросто мог бы поселиться в отличной комфортабельной квартире, сразу же в день женитьбы, если, конечно, им разрешат пожениться. В самом центре Вероны! Если б у него хватило здравого смысла рассказать родителям Моники правду о себе, у них не возникло бы повода для беспокойства. Несмотря на свои хипповские идеи, рваную одежду, бусы, бороду и прочую чепуху, Стэн – чертовски симпатичный малый. Вы же знаете этих американцев, наивная и добродушная публика. А так что могли сделать бедные родители девушки? Они ведь не сомневались, что парень заявился прямиком из трущоб, и бедная дочь их вскоре окажется там же. Поэтому бедолаги отослали Монику в Париж, в школу при монастыре, хотя девушка не знает ни слова по-французски, а бедняга Стэн остался в своей халупе со своими вегетарианскими поваренными книгами, одежкой из Армии Спасения и деньжищами, к которым он не желает прикасаться.
Рассказывая, Моррис бросал на Массимину быстрые взгляды, что наверняка не осталось незамеченным. История, которой он потчевал хозяев, была крайне прямолинейна. Но именно в этом и состояло его намерение. С одной стороны, показать собственную боязнь быть отвергнутым, с другой – продемонстрировать полное понимание опасений родственников девушки (вполне законных опасений, как следовало из его рассказа), а заодно намекнуть, что он целиком на их стороне, и уж с ним-то никаких сложностей не будет. Ни бус, ни спутанной бороды, ни плакатов с портретами Ганди. Какое-то мгновение Моррис подумывал, не закончить ли рассказ шокирующим пассажем: например, заставить бедную вымышленную Монику повеситься в туалете на Северном вокзале, или превратить ее в лесбиянку, или отправить сниматься в порнофильмах… Впрочем, сейчас не самый подходящий момент потворствовать искушению.
Массимина улыбнулась:
– Еще тирамизу?
Она уже тянулась к глубокому хрустальному блюду. На этот раз Моррис согласился («всего одну ложечку»), не сводя с нее пристального взгляда. Внешность у Массимины была примечательной: огромные темные глаза, казавшиеся бездонными в обрамлении густых ресниц, буйная грива длинных черных волос, прямой нос без намека на вздернутость и чуть заостренный подбородок странно контрастировали с персиковой нежностью кожи, слегка припорошенной едва заметными веснушками. Теплая улыбка делала Массимину еще привлекательнее, правда, в этой красоте не было ничего сексуального – одна лишь по-детски дружеская наивность.
То, что он стал первым претендентом на руку девушки из столь обеспеченной семьи, Моррис отнес на счет ее юности и болезненной застенчивости. Из долгих бесед у барных стоек он знал, что после того, как умер ее отец, то есть с двух лет, Массимина спала в одной постели с матерью. Мысль о том, что две эти женщины – одна старая, жирная и заскорузлая, а другая цветущая, юная и невинная – ложатся в одну кровать, вызвала у него странное чувство: не возбуждение, но и не отвращение, скорее – острый интерес.
Моррис всегда гордился, что, в отличие от многих, он испытывает интерес к самым разным сторонам жизни.
Бобо – сокращенное от Роберто, – оказавшийся findanzato Антонеллы, тоже попросил добавки тирамизу. Этот тощий человечек без подбородка ел торопливо, почти жадно, припадая к самой тарелке. Моррис невольно почувствовал превосходство над ним, особенно после того, как с элегантной любезностью предложил руку немощной бабушке семейства, когда вся компания переместилась в гостиную пить кофе с коньяком. Он как-никак джентльмен, черт возьми, несмотря на свое происхождение, а многих ли так называемых джентльменов по рождению можно с полным основанием называть таковыми? Единственное, о чем не следует забывать – не пить слишком много. Ни в коем разе. Он уже употребил три или четыре бокала соаве (с семейных виноградников Массимины). Теперь рюмочку коньяку – и баста.
