— Приехали, — сказал Вальтер.
Он поставил машину позади красного «альфа ромео». Мы были где-то поблизости от улицы Боттеге Оскуре. Метрах в тридцати от нас над портиком дворца пылали два факела. Пэм вышла из машины. Очевидно, короткая поездка слегка отрезвила ее: она шла прямо. Я взял ее под руку. Когда мы подошли к дворцу, темноту вдруг озарила яркая вспышка. Потом еще одна. Пэм вскрикнула от неожиданности и уцепилась за меня.
— Wow, they scared me![5] — пожаловалась она, а фотографы пошли обратно к подъезду соседнего дома, где прятались до этого.
— Чао, Тацио, чао, Ренцо, — невозмутимо сказал Вальтер.
— Так они твои знакомые! — завопила Пэм. — So they can shoot me again. Come on, boys![6]
Она высвободила руку, пригладила волосы и встала в позу, уперев руки в бока, выпятив грудь.
Послышался треск вспышек.
Два лакея в ливреях, стоявшие у дверей, смерили нас недоверчивыми взглядами. Вальтер подошел к ним и произнес несколько слов. Старший из лакеев мгновенно указал на вход для гостей, видневшийся в глубине двора. Под колоннадой были установлены высокие витые канделябры. В подрагивающем сиянии восковых свечей можно было разглядеть на стенах буколические фрески, создающие иллюзию глубины. До нас доносились звуки джаза, отдаленный гул голосов.
— Заходим, — сказал Вальтер.
Мы пересекли двор. Каблуки-шпильки Пэм звонко цокали по мраморным плитам. В призрачном сиянии свечей ее лицо вдруг показалось мне алчным и одновременно беззащитным. Подковообразная лестница, украшенная армиллярными сферами, вела к парадному входу. Джазовая музыка стала слышнее. Первая гостиная полнилась шумом голосов, звоном бокалов, раскатами смеха.
Между двумя фуршетными столами прохаживалось полсотни гостей. Тут были и костюмы из альпаки, и смокинги от Brioni. Римлянки в жемчужных колье и платьях из черной тафты и американские нимфы в кричаще-розовых нарядах. Пэм Холл была здесь не единственной звездой Невады. Она притихла, пораженная величавой пышностью этого зала, фавнами и наядами, рассыпавшими из рога изобилия виноград и сочные плоды, крылатыми путти на карнизах.
Вальтер подходил к знакомым, пожимал руки. Я тоже кое-кого узнал — все-таки я уже прожил в Риме несколько месяцев. Вот Марио Паннунцио, журналист из Mondo. Вот молодая княгиня Дориа. Вот депутат от христианских демократов. Писатель Альберто Арбазино. Они оживленно общались, прогуливаясь вдоль мраморных цоколей, на которых стояли бюсты Дианы и Дафны, аллегории Славы и Красноречия, — и фигуры их отражались в потускневших зеркалах, словно открывавших врата в другой мир, в Аид, где блуждают скорбные души забытых веков. Иногда передо мной мелькали профили сатиров, держащих в руке бокалы шампанского: они как будто сошли с фрески на стене, изображавшей вакханалию, чтобы поразвлечься в мире живых.
Пэм ущипнула меня за руку:
— Джек, я хочу поглядеть на оркестр. Let's strike the band!
— Я сам отведу синьорину к музыкантам, — сказал Вальтер, появившийся вдруг откуда-то сзади.
Он взял девушку за руку и повел ее к двери в сад.
Пэм обернулась:
— Пойдем с нами, Джек!
— Через минуту, — ответил я.
Но я не спешил к ним присоединиться. В окна влетал мягкий апрельский ветерок. Я пошел по направлению к террасе, выходящей в сад.
За дверью оказалась просторная лоджия, где пол был выложен мраморными плитами, а на стенах висели скульптурные медальоны — античные трофеи, выставленные здесь, вероятно, по прихоти какого-нибудь князя XVII века. Отсюда лестница спускалась в сад.
Сад имел форму вытянутого прямоугольника: газоны, обрамленные подстриженными живыми изгородями, группировались вокруг центральной клумбы, которую украшал невысокий обелиск. На земле были установлены десятки фонарей с рефлекторами, подсвечивающих густые рощицы и маленькие водоемы.
У мраморной балюстрады на возвышении располагался джаз-оркестр. Музыканты скорее всего были итальянцами, но типично американский прием — изменение мелодии при неизменном ритме, так называемый стомп — удавался им не хуже, чем какому-нибудь старому оркестру из Сторивилля. Бесстрастный ударник, склонившийся над струнами контрабасист, пианист, покачивающийся взад-вперед, саксофонист, извлекающий львиный рык из своего инструмента, трубач с надутыми, точно у Эола, щеками. В свете прожекторов, среди ночного Рима мне казалось, будто все тритоны океана трубят в раковины, исполняя «Штормовую погоду».
Перед эстрадой, на навощенном паркете вертелись и вихляли бедрами танцующие. Стучали каблуки, взлетали широкие юбки, мужчины всех возрастов поднимали руку над головой, кружа свою партнершу. Другие гости прохаживалась по аллеям, оживленно беседовали у недвижной глади водоемов и зеленых стен подстриженного кустарника. Облегающие черные шелковые платья и смокинги слагались в причудливый орнамент. Казалось, чья-то невидимая рука двигает по доске шахматные фигуры.
У подножия лестницы стояло полтора десятка столиков. За ними сидели те из гостей князя Бьондани, кому не хотелось ни танцевать, ни гулять.
Я спустился по лестнице, ища взглядом Пэм и Вальтера. За вторым слева столиком, рядом с мужчиной в белом смокинге виднелось зеленое пятно. Подойдя ближе, я узнал элегантного господина лет шестидесяти, который сидел рядом с Пэм: это был сам князь Бьондани. Американка не теряла времени даром.
— Добрый вечер, друг мой, — сказал мне князь, поднимаясь с места.
Мы с ним уже встречались на нескольких приемах. Это был аристократ, разъезжавший на «феррари», стремившийся изведать все удовольствия.
— Хай, Джек! — приветствовала меня Пэм.
— Не желаете ли присоединиться к нам? — спросил князь по-французски.
Он указал мне на стул слева от себя. Справа сидела Памела.
— Думаю, не нужно представлять вас мисс Холл… — продолжал князь.
— Мы приехали вместе.
— …И вы, конечно же, знакомы с моим другом Лексом Баркером.
Я протянул ему руку. Он до боли стиснул мои пальцы, но не разжал губ. Это и в самом деле был он — небольшие глаза, тонкий нос, скучающий вид, мощные мышцы, выпирающие из-под смокинга. Звезда «Дуэли на Миссисипи», бывший муж Ланы Тернер, унаследовавший роль Тарзана после Джонни Вейсмюллера. Он выглядел не слишком любезным.
— Счастлив принимать вас в моем доме, — сказал князь, слегка поклонившись.
Мы разговорились. Я заметил, что Лекс Баркер безостановочно пьет виски и безразличен ко всему окружающему. Пэм перехватила мой взгляд.
— Джек, а ты знаешь, что Лекс пять раз сыграл Тарзана?
Лекс Баркер и бровью не повел. На лице князя Бьондани заиграла довольная усмешка, словно он проглотил отменную устрицу.
Оркестр играл «Сибоней». На площадке медленно кружились пары. Фигуры в саду все еще двигались по невидимой шахматной доске.
— Скажите, дорогой друг, в каких фильмах вы в данный момент снимаетесь в Риме? — поинтересовался князь.
— Да я все время снимаюсь, — важно изрек Баркер.
— Сначала были два фильма подряд: «Сабля сарацина» и «Капитан Огонь». Потом — «Пираты побережья» и «Робин Гуд и пираты». Знаете, тут снимают почти что немое кино. Тебе надо только шевелить губами, потому что тебя озвучивают по-итальянски. А в одном фильме, его Феллини снимает, а потом повезет на Каннский фестиваль, там вообще было странно…
— Странно? — переспросил я.
— Да, странно, — в некоторой растерянности повторил Баркер. — Там все в современных костюмах. Он попросил меня сесть за столик в ночном клубе и несколько раз двинуть кого-то кулаком — вот и все, собственно говоря. Не знаю, зачем я ему понадобился. На самом деле все это было чем-то похоже на… на сегодняшнюю вечеринку.
— Я польщен, — храбро заявил князь.
Через двадцать минут на площадке для танцев поднялась суматоха. Гости сошлись в круг и хлопали в ладоши, а внутри круга босиком, распустив волосы, Пэм Холл бешено отплясывала с Вальтером ча-ча-ча. Она извивалась, раскачивала бедрами, поднимала руки над головой, запускала пальцы в волосы. А Вальтер вертелся возле нее, то выпуская из рук, то подхватывая, длинные белокурые пряди взметались вверх и падали на плечи, полы платья расходились, открывая стройные, как у модели «Плейбоя», ноги. Она опьянела от латиноамериканских ритмов, звучавших при яркой луне, она хотела, чтобы ею любовались, ее переполняли восторг и ликование.
Насквозь проспиртованные итальянцы глядели на нее и смеялись. Вальтер был как бы их представителем: если этой ночью актриса переспит с фотографом, они тоже по-своему насладятся ею. А во взглядах женщин сквозили пресыщенность и равнодушие. Вот и еще одну американку бросили на растерзание муренам.
Мне вдруг захотелось уйти. За столом князя я выпил и теперь чувствовал, что пьянею. Отойдя от танцевальной площадки, я направился к тисовой изгороди, замыкавшей сад слева. Впереди меня шли пары: плечи женщин прикрывали меховые накидки, рука мужчины иногда обвивала их талию. Под ногами поскрипывал мелкий гравий. Пройдя под аркой из зелени, я очутился в отдаленной части сада, похожей на двор заброшенного монастыря. Между зелеными стенами кустарника прятались беседки, струйки воды, стекавшие вниз по раковинам фонтана, падали в замшелый бассейн. Вокруг двора росли вековые тисы. Воздух, напоенный апрельской свежестью, далекие звуки джаза, пробивающиеся сквозь плотную листву, запах свежескошенной травы — все это одурманивало каждого, кто попадал сюда, в тихое зеленое убежище. Парочки проходили не останавливаясь: они отправлялись в другие, более отдаленные уголки сада. А я сел на скамью и закурил сигарету. Постепенно глаза мои привыкли к темноте. Только несколько ламп с рефлекторами еще давали слабый, подрагивающий свет. Вода фонтана позвякивала о камень. Мой взгляд блуждал с предмета на предмет: арка из подстриженного букса, фонтан, беседки…
