«Старик» выбил скорость, торопливо нагазовал двигатель. Тот не заглох. Он снова разогрелся до» такой температуры, когда горючее воспламенялось самостоятельно, без искры от свечей. В любую минуту один из шатунов мог оторваться от своего поршня и пробить блок. Медлить было нельзя. И как только новый вал с грохотом и воем промчался над кабиной, «старик» врубил скорость. Свет фар застрял в месиве из ледяной крупы, распался на тысячи светящихся точек. Казалось, машина ехала по объятой пламенем степи, поднимая перед собой тучи искр. А откуда-то из небытия продолжал подавать едва различимые точки маяк. «Старик» больше не косился на приборную доску, по которой прыгали обезумевшие стрелки, не смотрел и в сторону затихшего в углу «салаги». Он знал, что если им овладеет страх, то это будет конец. Он давил и давил каменным сапогом на педаль газа, словно пытался растереть ее в пыль.
Бензовоз подпрыгнул и, как подстреленный на бегу лось, сунулся всей своей тяжестью на передние колеса. «Салага» без звука свалился с сидения на пол. Завозился, залопотал что-то, пытаясь найти точку опоры. В кабину влетело ядро из раскаленного пара, взорвалось на зарешеченном окне заднего вида и превратилось в рыхлое горячее облако. «Старик» с трудом отжался от баранки, выключил фары. Машину облепила вязкая серая мгла. Маяка больше не было. Он перестал существовать еще до того, как двигатель показал «братскую руку». Кабину бледно-синим светом слабо освещал плафон под крышей. «Старик» отрешенно посмотрел на все еще неспокойный брелок на ключе зажигания и глубоко вздохнул. «Салага» наконец-то уцепился за приваренную в низу бардачка скобу. Заметив, как тащит он за собой будто перебитые ноги, «старик» невольно поморщился. На полу продолжал чадить факел. Языки бордового пламени то шустрыми гусеницами перебегали с края на край обугленных кусков ваты, то прятались под плотными пластами чада. «Старик» потянулся было к банке с бензином. И увидел ее, пустую, под сапогами «салаги». Через дыры с полу кто-то с упорством протягивал бесполезные оренбургские пуховые платки и, встряхнув, укрывал ими пол. «Старик» уставился в темную промоину в лобовом стекле. В прорубь заглянула звезда. Она была такой далекой, что, казалось, светила со дна омута. «Старик» вяло приподнял одно плечо, чуть наклонил голову набок. И вздохнул. В омуте отражался плафон. Ноги снова были тяжелыми и ненужными. Теперь окаменели и ляжки. Но это обстоятельство не вызывало особого беспокойства. В углу посапывал белым, будто измазанным известкой носом «салага». Где-то совсем рядом попал в цель ПТУРС. Показалось, что снаряд разнес зад у бензовоза, что жарко вспыхнула солярка. «Давно бы так. А то мимо да мимо, — подумал «старик». — Это хорошо. Пока огонь доберется до кабины, мы успеем отогреться. До кошары, кажется, рукой подать…» Он еще раз заглянул в промоину в лобовом стекле. Темная вода поглотила мглистый день. В ней растворилось и отражение плафона. «Старик» закрыл глаза…
…Он стоял на пороге дарханбаевской кошары и метелкой из духовитого чабреца отбивал насевшую на сапоги пыль. Казах сидел возле костра, разведенного в центре саманной мазанки, прямо на глиняном полу. Разливая противный казахский чай в пиалы, он поглядывал на «старика» и улыбался:
— Второй год пошел, да? Из «черпаков» «старик» стал, да? Вижу, какой нарядный. На гимнастерке стрелка, на брюке стрелка. Сапог яловый.
«Старик» улыбался, горделиво поправлял на левой стороне гимнастерки незаслуженный иконостас из армейских значков.
— Чуть больше полугода осталось. Могу и расслабиться.
— Э-э. Это много. Настоящий «старик» еще только собрался на дембель.
— Какие «старики»! Из осеннего призыва у нас на всю роту три человека. Теперь хозяин я.
— Досрочно, да? А старшина? Значки снять, швы распороть, а сапоги себе забрать. Нет?
— Обижаешь, Дарханбай. Старшина сам предложил новые. Ему «салаг» в руках надо держать.
— Да-а. Старшина в техбат хороший, — согласился казах. — Когда Капустин Яр приходил, он шуба сто пятьдесят сом продал. Сказал, списанный. И валенки он, — сом пара. Десятка.
Жена Дарханбая нахмурилась и что-то резко сказала на тартаргакающем, твердожэкающем и глубокоякающем казахском языке. Чабан равнодушно пожал плечами, снова повернул плоское лицо к «старику»:
— В степи все так живут. Кальсоны лавка не продают, ватные штаны, теплый рукавица нету. — Он подбросил в костер несколько кизячных, похожих на картофелины, катухов. — Мне новый комолятор для «Жигуля» продал.
«Старик» покосился на стоявшие в загоне для овец, обросшие грязью «Жигули», с сомнением покачал родовой:
— У Гуркина запчастей нет. У него вещевой склад. Это у Мамедова. Из гаража.
— У Мамеда, у Мамеда, — обрадованно хлопнул ладонями по стеганым штанам Дарханбай. — Бензин, керосин, запчасти, масло — все гараж. Гуркин — валенки, бушлат, кальсоны… Такой теплый шуба.
Казах поцокал языком и посмотрел на стену, на которой висела длиннополая овчинная шуба. Их обычно выдавали ракетчикам или солдатам караульной службы, когда те заступали на пост по охране военных складов и других важных объектов. И снова «старик» засомневался. За всю службу в техбате он ни разу не видел таких шуб. Ребята уходили на дежурство в бушлатах. В крайних случаях, когда мороз переваливал за сорок градусов, им выдавали короткие тулупы.
Казах взял палку и постукал ею по подвешенному над костром котелку. Выдержав паузу, постукал еще раз. «Старик» с удивлением воззрился на него.
— Открывай!.. Эй, почему молчишь… — каким-то придушенным голосом закричал Дарханбай. — Эй, солдат, почему не едешь?..
От костра вдруг потянуло ледяным холодом. «Старик» хотел закрыться ладонями. И не смог. Руки были, словно свинцовые. Казах зверем бросился к нему, уцепился пальцами за плечо:
— Эй, солдат, проснись! Солдат!
«Старик» разлепил веки и повернул голову. По лицу больно стегнула мелкая дробь, порыв ветра проник за воротник, прополз по спине холодной скользкой змеей. В свете электрического фонаря маячило какое-то белое расплывчатое пятно.
«Старик» напрягся и попытался отцепить пальцы от бушлата.
— Дарханбай… Ты что, Дарханбай?
— Какой Дарханбай, сынок? Джаныбек я, Джаныбек…
— А где Дарханбай? Где кошара?..
— Моя кошара ты проехал. Я стрелял, стрелял… — Казах вдруг потянулся руками к лицу. — Дарханбаев?! А-я-а… Это муж моей сестры. Ты куда ехал?
— На «кип» капитана Устинова… — «Старик» запнулся. Он почти пришел в себя и теперь с удивлением разглядывал пожилого казаха, закутанного в длинную шубу, такую же, какая висела на стене саманной халупы Дарханбая. Из-за спины выглядывали сизые стволы охотничьего ружья. — На «пупок» капитана… Между Сайхиным и Урдой…
— Ай-я-а… Дом Дарханбаева там. Много километров. Его кошара никого нету, сынок. Эта дорога на «сборка»…
«Старик» почувствовал, как лоб покрылся испариной. Он знал про эту дорогу, которая вела в запретную зону. Изредка мощные тягачи протаскивали по ней укрытые стальной скорлупой от любопытных глаз даже здесь, в степи, огромные ракетные установки. Никто не знал, где кончалась эта дорога. Но начиналась она сразу за «межконтиненталкой», отделяясь от бетонки едва заметным отворотом в сторону.
— Вставай, сынок. Нельзя, сынок, спать.
«Старик» перевел дыхание. Проглотив ободравший горло ком, попытался шевельнуть ногами. Ноги были чужими. Каменными. Он снова откинулся на спинку сидения.
— Сначала Пашку, батя. Я подожду…
Он не узнал своего голоса. Не расслышал и того, что сказал казах. Краем глаза поймал целый ворох овечьей шерсти на поднятом воротнике огромной теплой шубы. В голове пронеслась мысль, что и она, эта шуба, тоже списанная.
