Дома я, вооружившись фонариком, принялась заново исследовать квартиру. Дело в том, что на сей раз я приметила еще и полицейскую машину, следовавшую за нами на некотором расстоянии. Не успела я. войти в подъезд, как полицейский автомобиль промчался мимо. Разумеется, это могло быть чистой случайностью, а могло случайностью и не быть. В машине сидели двое полицейских, и ни один из них, проезжая мимо нашего дома, не повернул головы.
Тем вечером и ночью я окончательно пришла к выводу, что в мое отсутствие кое-где в квартире открывали или чуть сдвигали плинтусы, вынимали и укрепляли заново половицы. Кое-где между плинтусами и стеной зияли щели чуть ли не в сантиметр. Щели между половицами были, правда, не столь широки. Зато по краям половиц там и сям заметны были выщербины. Они бросались в глаза из-за более светлого цвета древесины. А еще бросалось в глаза, что в щелях не было ни пылинки.
Потом я заметила на белом шерстяном ковре в гостиной вмятины рядом с ножками кресел, то же самое — рядом с ножками журнального столика. Помимо кресел и журнального столика незваные визитеры явно сдвигали еще и мой письменный стол. На голубом ковре в кабинете также выделялись прежние вмятины по соседству с ножками письменного стола.
Полночи я в свою очередь сдвигала в сторону кресла, журнальный столик, софу, письменный стол, телевизор, кухонные шкафы, шкаф в прихожей, скатывала ковры и со все возрастающим недоверием и все большей неуверенностью изучала половицы и плинтусы. Ближе к полуночи состояние моего духа стало настолько тревожным, что я позвонила в Н. своей приятельнице Марго Р., как я уже сказала, по профессии врачу, с просьбой выписать мне успокоительное и отправить рецепт спешным письмом.
После этого я вновь занялась плинтусами и половицами, все больше утрачивая целостное представление о происходящем. Пожалуй, я и в самом деле была тогда на пределе. Вдруг мне показалось, что все изменилось, опять я с недоверием уставилась на пятна сырости в кабинете, хотя прекрасно понимала, что уж пятна-то обязаны своим возникновением не господам из особого ведомства, а лишь обильным дождям и снегопадам.
В конце концов я оставила все как есть, приготовила постель, выключила свет, убрала фонарик и легла. Услыхав минуты через две после того, как был выключен свет, шум двух отъехавших от дома машин, я в тогдашнем моем состоянии придала этому факту чрезвычайное значение. Что это могли быть машины каких-нибудь запоздалых гостей из соседних домов или даже из нашего дома, только сейчас разъезжавшихся по домам, мне вообще не пришло в голову. Я поднялась, слегка отодвинула штору и выглянула из окна, под которым находится мое изголовье, на улицу. Но машины были уже слишком далеко, даже задних огней не видно. Тут мне бросилось в глаза, что в окне дома напротив, на третьем этаже, все еще горит свет.
Это ничего не доказывает, убеждала я себя, вновь укладываясь в постель.
В ту ночь я больше не размышляла о том, что же во мне самой и в моем поведении столь подозрительного. Гораздо больше меня занимал вопрос, не вздумается ли сим почтенным господам, после того как они затратили на меня столько времени и усилий, при необходимости подбросить мне в квартиру компрометирующие материалы. А кроме того, я пыталась представить, каково это — находиться в тюремной камере.
Наутро я продолжала тщательное обследование квартиры, точнее: значительно увеличила хаос, созданный минувшей ночью. Между делом я позвонила Томасу Ш. в надежде, что он сумеет помочь мне благодаря своим обширным связям. Он пообещал заехать около шести.
К полудню я наконец обнаружила в щели между половицами в кабинете три тоненькие, размером со спичку, шутихи, покрытые толстым слоем пыли, накопившейся с течением времени; три шутихи, завернутые в розовую бумагу трубочки с короткими фитилями; в тогдашнем моем состоянии я приняла их за что угодно, только не за обычные хлопушки, которые продаются в канун Нового года в любой мелочной лавке.
Развернув розовую бумагу, я обнаружила внутри порох и мгновенно утвердилась в мысли, что, пока я была у сестры, они подложили мне под половицы оружие и боеприпасы. До смерти напуганная воем как назло грянувшей тогда полицейской сирены, я выбежала из квартиры, зажав в руке распотрошенную и обе нетронутые шутихи, бросилась вниз по лестнице и принялась трезвонить в дверь к Петеру X., который, как я уже говорила, жил этажом ниже. Продемонстрировав шутихи, я ошарашила его сообщением, что мне, кажется, подложили вчера вечером с провокационной целью оружие и боеприпасы, и попросила о помощи.
Петер X. поднялся со мной в квартиру, я заперла дверь и беспомощно заметалась по комнатам; Петер X. сыпал язвительными замечаниями насчет ужасающего беспорядка, я же не могла оторвать глаз от пола и наконец, решительно вооружившись клещами, отверткой и молотком, начала отдирать в гостиной плинтусы, порожек и примыкающие половицы.
Хотя именно этот участок казался мне особенно подозрительным, я отодрав в конце концов половицы, не нашла там ничего особенного, кроме деревянных планок, остатков штукатурки и отопительной трубы. Петер X., качая головой, вернулся к себе. Чем я занималась в тот день после обеда, теперь уже не помню. Помню лишь, что ждала рецепта на успокоительное, пыталась кое-как навести порядок и одновременно вновь создавала хаос, заново исследуя плинтусы, половицы, отверстия от сучков, царапины, щепки.
До сих пор я считала, что, прожив больше года в этой двухкомнатной квартире с кухней, прихожей и ванной, общей площадью, как я уже говорила, восемьдесят квадратных метров, я знаю ее как облупленную. Я бы просто высмеяла любого, кто посмел бы в этом усомниться. На деле же я знала ее далеко не так хорошо, — к моему глубочайшему изумлению, я даже не могла на сто процентов быть уверенной в тех микроскопических изменениях, которые, как мне казалось, сумела обнаружить. И то, что я тогда предприняла, было, можно сказать, настоящими исследовательскими экспедициями по собственной двухкомнатной квартире.
Еще когда я занималась обследованием плинтусов, половиц, отверстий от сучков, царапин, щепок, в дверь вдруг позвонили. На пороге стоял Петер X. Он выглядел не просто ухоженным, следящим за собой человеком. Он успел буквально разодеться в пух и прах. На нем был серый фланелевый костюм, свежая рубашка, он был самым тщательным образом причесан и выбрит — поначалу я только с удивлением отметила все это, никак не связав с оброненными мною словами об обещании Томаса Ш. заехать около шести.
Петер X. осведомился, удалось ли мне наконец прийти в себя. Я пригласила его зайти, но предупредила, что долго оставаться ему не стоит, так как с Томасом Ш. мне хотелось бы побеседовать наедине. Он как будто бы не возражал. Что он может дождаться Томаса Ш., а потом попросту взять и не уйти — такое мне в тот момент даже в голову не приходило.
А на деле Петер X., после того как Томас Ш. позвонил в дверь, поднялся с кресла всего раз, и то лишь затем, чтоб снова откинуть ковер, которым я наспех прикрыла развороченные половицы у двери гостиной, он вынул эти половицы и прислонил к стене, чтоб развороченный пол тотчас бросился в глаза вошедшему.
Пусть он все это увидит, заявил Петер X. и снова плюхнулся в кресло, не обращая внимания на мои намеки оставить нас одних. Он лично продемонстрировал Томасу Ш. разобранный пол, словно боялся, что тот не уделит ему достаточно внимания, а потом битый час старался посеять в нем сомнения насчет достоверности моих выводов и моей трактовки предшествующих событий.
Казалось, он совсем забыл, как недавно сам же рассказывал мне о людях, часами просиживающих прямо против нашего дома в автомашинах, о дверном замке, который с некоторых пор стал у него хуже работать, о рукописях, которые время от времени кто-то перекладывал у него на письменном столе.
Томас Ш., понятно, не мог не заметить настойчивости, с какой Петер X. отрицал всякое правдоподобие моих рассказов, — лицо его при этом раскраснелось, исказилось от напряжения и какого-то непонятного возбуждения, — так вот, Томас Ш. напрямик спросил Петера X., почему это для него столь важно, чтоб мои рассказы воспринимались исключительно как плод больного воображения.
И тут Петер X. смешался. Все, конечно, возможно, заюлил он, даже слежка за моей скромной особой, даже обыски у меня на квартире. Но все-таки наибольший интерес из двоих, подвел он итог, представляет он, Петер X., и если уж за кем-то должна вестись слежка, если уж у кого-то должны проводиться обыски в квартире, то, разумеется, он первый на очереди.
Но ведь не исключено, что и твою квартиру обыскивают, заметила я.
И уж чего он совсем не понимает, продолжал Петер X., так это что я не способна взглянуть на все с иронией.
Ты только подумай, с иронией! —воскликнул Томас Ш., покачав головой. Однако Петер X. резко сменил тему и заговорил о высокой роли поэзии, которую он толкует весьма расплывчато, и о месте поэта в обществе, которое в его рассуждениях тоже оказывалось довольно неопределенным.
