Я надел маску и продолжил свою экскурсию в таком виде. Это оказалось верное решение: я выглядывал из двух дырочек-глаз, а все остальное лицо было покрыто мехом, одновременно и нелепо, как кукла из «Маппет-шоу», и страшно. Я пошел к лестнице, которая вела в дом, собираясь подняться к гостям и произвести на них впечатление.
Но кто-то, наоборот, решил спуститься вниз. Дверь сверху со стуком открылась, судя по голосам, в подвал направлялось довольно много народу. Я застыл. Мне не хотелось, чтобы меня тут застали. Но не хотелось и маску снимать.
– Гррр, – в шутку забулькал я.
У подножия лестницы столпился отряд человек из пяти-шести, в том числе и Эдриен с Эдит.
– Что это? – склонив голову, спросила Эдриен. Я решил снять маску. Она даже вспомнила мое имя, – Джим.
Потом посмотрела на Эдит, поскольку я был ее подопечным. Но она выглядела не очень уверенно. А Эдриен светилась от любопытства.
– Что это за маска?
Я развернул ее и приложил к лицу Эдриен.
Получился такой стройный медведь.
– Ты для нее слишком высокая, – сказал я.
Остальные не понимали, что происходит. Эдриен вспомнила, что они ждут.
– Мы хотели кое-какие таблеточки принять, – сообщила мне она. – Будешь с нами?
Чейза среди них не было, Кэм тоже. Я никогда раньше не пробовал наркотиков.
– Конечно, – ответил я.
Хотя в подвале, кроме нас, никого не было, мы решили уединиться еще больше в пустой комнате сбоку. Эдит, которая много чего улавливала интуитивно, подобралась поближе ко мне, собираясь рассказать, что именно мы собираемся съесть. Но я отскочил от нее. Таблетки разложили на столе.
– Нужен острый нож, – сказала Эдит, – разрезать таблетку Эдриен.
Мне было несколько стыдно, что ей придется со мной делиться, но я не хотел отступать.
– Тут полно столового серебра, – сообщил я и выскочил из комнаты за какой-нибудь из виденных мной коробок. Но в итоге я нашел не нож, а какие-то жутко причудливые филигранные ножницы с огромными ручками, для какой-нибудь модницы с кучей колец, а сами лезвия были короткие, словно толстый пеликаний клюв.
– О, ножницы для птицы подойдут, – сказал один парень, внезапно возликовав, когда я влетел обратно в комнату, размахивая своей находкой. Кто-то даже типа захлопал.
Но таблетка крошилась – как аспирин – и Эдит сказала, что нужен скорее канцелярский нож или бритвенное лезвие.
– Да хрен с ним, – ответила Эдриен, зажала таблетку, которую мы собирались съесть на двоих, между кончиков пальцев и сдавила ее ножницами – эту операцию она проводила на вытянутых руках, как будто брезгливо. Ребята оценили результаты ее работы. Остались два приличных кусочка, хотя большая часть была раздавлена в порошок, который просыпался на пол.
– Уверен, что мне этого будет достаточно, – прокомментировал я.
– Надо вдохнуть порошок. Или втереть в десны.
Эдриен похлопала меня по локтю, ей хотелось смотреть мне в глаза, когда мы глотали эти крошки.
Потом все съели свои таблетки и смолкли – такая церемония меня удивила. Мы убрали стол с дороги, сели на грязный бетонный пол и принялись ждать.
Обстановка напоминала спиритический сеанс. Мы слышали грохот, еще чаще поскрипывание половых досок, иногда даже какие-то приглушенные вскрики.
Я так понял, что вечеринка кончится еще очень и очень не скоро.
Я подумал, не начнем ли мы минут через пять ползать по полу и целоваться друг с другом.
И вот.
– Я чувствую, – сообщил один из парней.
– Надо о чем-нибудь поговорить, – как обычно бесстрастно, предложила Эдит. Но на ее лице уже появилась гримаса экстаза.
Вскоре в комнате уже стоял дикий гомон. Оказалось, что где-то тут внизу есть пианино. И кто-то собрался играть. Мы сможем насладиться опытом так, что «нас никто не побеспокоит».
Я подумал, что моя таблетка тоже сработала, но поскольку я весь такой забитый и неопытный, то просто этого не осознаю – мне надо понять, как заметить эти тонкие перемены, и раздуть это ощущение в мозгу.
Эдриен села рядом со мной на корточки. Она была очень гибкая.
– Мы, наверное, мало съели, чтобы что-то почувствовать. – Она так суетилась из-за этого, как будто я был ее клиентом.
– Все нормально, – я не хотел, чтобы она переживала, – даже получувство… я рад это испытать.
– Иногда нужно все целиком… – Она махнула рукой, не договорив.
– Чтобы подействовало?
Она раскрыла ладони, демонстрируя открытость.
– Может, и лучше, если ничего не будет, – сказал я. – Я хотел с тобой поговорить.
– Да?
А я и не знал, о чем.
– Я нашел кое-что на заднем дворе, – удалось придумать мне. – Можно сходить посмотреть.
Подумав, она неспешно кивнула и поднялась.
Остальные бы подняли суматоху, если бы догадались, что наша таблетка не подействовала. Кто знает, что они думали на самом деле. Эдриен протянула мне руку и вывела из комнаты.
Мы поднялись по задней лестнице, вышли через подвальную дверь на улицу и ступили на траву.
– Там, – сказал я, и мы неспешно побежали в лес.
Но потом пришлось перейти на шаг; было уже темно. Я увидел тот каменный стол.
– Раньше его освещала луна.
Я достал крошечный фонарик, подаренный матерью, его еще используют как брелок. «Чтобы ты мог до машины ночью дойти», – сказала она.
Я махал фонариком, освещая мозаику на столе.
– Это знаки Зодиака, но не греческие, которые нам известны, – я направил луч на округлые фигуры – павлин, краб, возбужденный повар…
– Что это? – Она увела мой брелок с ловкостью вора.
Фонарик был треугольный, как медиатор для гитары. Когда на него нажимаешь, под голубым прозрачным пластиком загорается светодиод с направленным светом.
– Надо это нарисовать, – сказала Эдриен.
– Что?
Она закрыла глаза и навела синий луч на одно веко, потом на другое.
Я попытался придумать, что это за художественный прием.
– Нужного эффекта добиться будет очень трудно, – сказал я.
Эдриен не обратила внимания на мои слова.
– Это глаз инопланетянина, – снова начал я.
Она принялась поглаживать цепочку на брелоке.
– Это точно око.
– Значит, ты рисуешь?
Эдриен посмотрела в сторону дома.
– Я хочу стать художницей, – ответила она.
Мы легли на стол и стали смотреть на листья и звезды. Разумеется, Эдриен видела все это и раньше, я имею в виду стол, она же часто бывала в этом доме.
– Тебе не надо возвращаться на вечеринку? – спросил я.
– Нет. – Казалось, что прошло минут пять. – А еще я хочу стать священником, – добавила она. Ее голос шелестел, как песок. – Я делала тест на акцентуацию личности, там говорилось, что у меня три основных черты. Вера, достоинство и рвение.
Я посмотрел на Эдриен, пытаясь понять, шутит ли она. Но она действительно была полна достоинства. Даже когда лежала в нелепой позе и думала о своем.
– Мы сейчас лежим на неком подобии кромлеха, – сказал я.
– Это что такое?
– Это древний стол друидов, ну, как бы жертвенный.
– Эдит сказала, что ты поэт.
– Я хочу им стать.
Эдриен села.
– Почему, расскажи.
Она была готова воспринимать меня серьезно, если я того хотел. Я старался придумать.
– Я хочу быть поэтом, чтобы писать хорошие стихи, – сказал я. – Очень хорошие.
Она кивнула.
– Потому что ты считаешь, что уже их пишешь, да?
– Ага.
Возникла долгая пауза. Мы лежали во тьме. Когда дул ветер, было слышно, как шелестят листья, хотя и не видно.
Эдриен повернулась ко мне.
– Когда ты думаешь о своей работе… тебе страшно?
– Нет. Но я понимаю, о чем ты. Когда-нибудь станет.
– Да. – Она резко поднялась и пошла прочь. Потом позвала: – Идем.
Мы заходили все глубже в лес, пока не оказались у дальнего забора, огораживавшего участок Чейза. В темноте постепенно стал виден соседский дом. Его внушительный контур прорисовался на посиневшем небе.
– Хочешь перелезть? – спросила Эдриен.
– Ты их знаешь?
– Нет.
Мне пришлось подтягиваться, чтобы перебраться через забор – такая спортивность оказалась неожиданным достижением, венцом всему остальному.
Она шагала впереди меня по соседскому газону. Было похоже на кусок немого фильма, когда ночные сцены снимают днем. Элегантная женщина на вечеринке в саду – пока она не оглянулась на меня и я не понял, насколько ситуация на самом деле волнующая. Я бросился к Эдриен.
– Хочешь поплавать?
Я задумался: если она сама хочет купаться, что это может означать? Но мне показалось, что Эдриен задумала что-то другое.
– Я хочу еще полазить через заборы, – ответил я.
Мы пошли в сторону, забрались еще в один двор, потом еще в один. И каждый из них был как аквариум в себе, со своей растительностью, выбранной владельцем, со своим пластмассовым дворцом, бельведером, игровой площадкой, и все это было залито собственной синевой. Я думал о людях, которых знал, о родителях знакомых. Было в этих дворах что-то жалкое, в том, что они кому-то принадлежат. Что они – частная собственность.
