Одиннадцатый час. Оли нету.
Ой, Виталька пришел! Кудри толстые, тяжелые, словно из камня выточенные, живот, ноги, две сиськи, две такие сиськи! Колени, как волки! Икры, бедры — все выложил мышцами, сплошная мякоть, ни грамма сала, так, немножко, не ощущается…
Витальку тут же словили две бархатные дамочки, одна с телевидения, а другая красивая, железнодорожная кассирша, и под локотки затанцевали его было на второй этаж в кабинет. Он огляделся:
— Ой! Практиканточки!
Он сделал глаза щелочками: практиканточки! Он зацеловал их взглядом через плечо. Работайте. Про ножи предупредили зайчиков? Острые! Работайте, рыбоньки золотые. Левый глаз крутнулся и наткнулся на Марусю:
— Санписстанция, Маруся, не забыла? Шуруй давай, не стой, как столб!
Маруся подняла с плитки чайник с кипятком и пошла поливать дуб, сегодня ее очередь поливать дуб. Оглядела его с укором и только наклонилась к стволу, как земля расступилась перед ней и обнажились корни: настоящие, живые, работяги, они качали воду, волдыри от ожогов покрывали их…
Маруся отошла в сторонку и вылила воду на тротуар:
— Что мы делали?.. Живой же человек…
Вернулась в бендежку. Села. А дадут посидеть?
— Маруся! Вытри лужу!
— Маруся! Масло разлили!
— Маруся! Плюнули!
— Маруся! Просыпали!
— Маруся! Хлорки!
Никто не крикнет:
— Оля! Хлорки!
У Оли диагноз ног. Оля ростит для родины десять детей. Оля ловит ссыкунов, арестовывает их, бьет палкой. Ссыкуны — это хорошо. А кто окна помоет? Кто витрину помоет? А ну — ка, чтобы прозрачно! Намахаешься, пока прозрачно. А витрина — это тебе не прошла прическу поправила, витрина — это тебе не форточка…
Ну ладно, витрина. Стекло, оно и есть стекло, его каждый дурак помоет. А собери — ка муляжи и прополоскай их в щелоке! Резиновые сосиски развариваются, деревянные сыры коробятся, а пластилиновый окорок, тот вообще растаял! «На сыре, на разрезе, должна выступать масляная ка — апля…» Какая капля, когда он деревянный?..
Оля, ну что Оля? Оля и сидит, и дремлет, и — устала. И ноги у нее болят, и пузо пучит, и изжога, и матка выпадает. Оля ходит — понедельник, вторник, среда — лечить лазарем нос. У нее такая аллергия — курице клюнуть некуда, вся в пятнах. Суббота и воскресенье — у нее солей. Только пятница свободная. Но в пятницу у нее матка выпадает.
Оля. Оле всю дорогу везет. Села у себя во дворе пописать — и намыла золотой царский червонец. Машина, в которой она поехала за селедкой, шесть раз перевернулась — в бутылку, а у Оли ни одной царапины. Это же ей в сорок седьмом году подарили таз кишок и таз крови. Вам не надо рассказывать, что такое сорок седьмой год и чего стоили тогда свиные кишки?..
Один раз только ей не повезло. Когда «скорая» приехала делать ей укол от головы и врачиха украла у нее с серванта золотое кольцо. Вот сейчас лежало, а вот сейчас уже не лежит! Ладно, не докажешь. Только с того времени у Оли больше не болит голова — украла ее, боль ту, врачиха вместе с кольцом. Опять, видишь, повезло…
Маруся прошла в зал глянуть, что осталось после очереди. Битый камень, пуговицы, презервативы, портсигары, бомба, торт с кремом, выкидыш, сундук, полсвиньи в мешке, двадцать долларов, пакет с облигациями государственного трехпроцентного займа, початая бутылка кефира… Отсортируй, что куда: что в урну, а что в кабинет Витальке снеси…
Народ, везде народ…
Кто только не приходит.
Приходит Яша. Денег у него нету, и он ждет, может, его кто — нибудь угостит.
Приходит Андрей с ученой свиньей Машкой. Всегда выпимши и всегда без денег. Вот ему всегда кто — нибудь наливает.
Приходит баба Вета смотреть, как играют в карты на деньги.
Приходит электромонтер Витя. И все лезут на столб на спор. Витя посылает сына Илюшу домой за крючьями, вытаскивает из кармана мятую трешку и важно кладет ее на землю под столб. Яша берется первый. Он неторопливо застегивает ремни на крючьях, ему дают советы, свинья Машка грызет его за ремень. Высоко поднимая ноги, Яша идет к столбу и смотрит вверх, оценивает. Наверху сидит ворона, чистит клюв и смотрит вниз.
— Шатни — ка столб на меня! — приказывает Яша.
Все шатают столб.
Приходит опереточный певец, исполнитель арии цыганского барона, и ругается матом с продавцами.
Старик с третьего этажа, угловой подъезд, в туфлях на босу ногу, жалуется:
— Маруся! Как я ненавижу Шопенгауэра!
И берет себя за грудки:
— Гордыня! Гнев! Зависть! Лень! Чревоугодие! Ханжество! Сластолюбие! Как мы погрязли в них!..
— Да, везде грязь, — подхватывает Маруся, — дожжь…
Приходит Виолетта, знаменитая дикторша с телевидения, красавица, умница, та самая, что убила молотком по голове своего любовника, он еще потом целый месяц в больнице провалялся, теперь путается с одной буфетчицей из райисполкома.
Приходит писатель Чингиз Айтматов. Это он по телевизору такой добрый, а на самом деле сидит, молчит, а сам красный — красный. Маруся поднесла ему мизинчиковых пирожков с ливером, так он даже не притронулся.
Режиссер Эмиль Лотяну — то в одном костюме, то в другом костюме. Повешусь, говорит, никак не найду девочку на главную роль. Свеженькую, не старше девятого класса. Оля водила на пробы свою Нелю. Что вы, она чуть не прошла. А прошла, говорят, одна пэтэушница, она училась на официантку. Лотяну честный мужчина, после он на ней женился. Как — то на Гоголя он купил у цветочницы целое ведро гладиолусов и пошел в сторону Зеленого театра. А что дальше было, Маруся не видела.
Знаменитый доктор Тетрадев из третьей больницы, что у полгорода почки вырезал, такой дурашливый — щиплется…
Директор Института геофизики и геологии Анатолий Анатольевич Дорожкин приносит завернутый в газету большой, как футбольный мяч, метеорит. Он теперь у Маруси в бендежке в ведре с керосином мокнет, что с ним делать?..
Приходит Леопольд, маленький, с большой седой гривой и со скрипкой:
— Когда ты, Маруся, придешь ко мне на концерт?
— Что ты, Леня! Какой концерт? Ты мне здесь сыграй.
Леопольд берет скрипку, кладет на нее щеку… Звук взлетает высоко — высоко: на одной ножке постоит, на одном пальчике, на ноготочке, вот — вот свалится, скрутится, пискнет… Нет: по ступенькам, по ступенькам на землю спустился…
— Леня — Леня, — вздыхает Маруся, — играл бы ты на свадьбах, давно миллионщиком стал…
Сын скульптора Рубиновского, который Григория Котовского на коне из цельного куска гранита высек, приносит глиняные свистульки по пятнадцать копеек. Все купили. А Маруся нет, зачем ей?
Кто только не приходит.
Но никто не может помочь Мите…
Одиннадцать часов. Оли нету. Двенадцатый — пришла!
Задом нащупала табуретку.
— Маруся, на Старой Почте татарник съел человека! Правда, он был пьяный, — выдохнула она.
Маруся разводила щелок.
— Маруся, американцы эти, с выставки, нам такого шашеля подкинули: и в муке живет, и ящики с патронами просверливает. Потом уже из этих бомб стрелять нельзя!
— А и не надо стрелять.
Завтра санписстанция, какие еще там бомбы?..
— Маруся, кто целовался с американцами, у всех выпали зубы. Они такой микроб придумали. А американские открытки… Вот занеси их в дом, так мухи уже не залетают. Во — от! Вроде хорошо, а с мухами все — таки спокойнее…
— Да, с мухами спокойнее, — соглашается Маруся.
— Негры их пахнут курами, то есть перьями, почти что подушками. Знаешь, есть негры, так они пахнут мокрой калиткой. А еще есть такие, что просто пахнут: встанешь рядом, а он пахнет, и все. И ходят они, как женщины: задом виляют. Все американцы виляют задом — дескать, вот какие мы богатые!..
Оля надела халат, подпоясалась прорезиненным фартуком, сменила сапоги на легкие спортивные кеды.
— Маруся, вот что я вчера узнала: все немцы евреи!
— Как это?
— Да! Они только притворяются, что они немцы… — Оля прервала себя на полуслове, прислушалась: — Ой! Слышишь? Ссыт кто — то! Ах ты черт!..
Олю как ветром сдуло. Она побежала ловить ссыкунов. А то устроили в арке уборную!..
Оставшись одна, Маруся задумалась:
— Не могут все немцы быть евреи. Нет. Сколько — то немцев есть немцы…
— Маруся! Маруся!
Голос доносился со двора.
— Маруся! Маруся! — передразнила она его. — Чего еще от Маруси надо?..
Она вышла во двор. Дождь вожжами хлестнул ее по плечам.
Кричали сверху, с самого высокого, восьмого этажа. Маруся заслонила лицо ладонью, запрокинула голову: Тамара.
— Душа моя — а! Помираю — у!
«На тебе! Только утром пела на балконе!» — подумала Маруся, а вслух сказала:
— Чего та — ак? Чего болит — то?
Весь как есть колодец двора подхватился и уткнулся носом в окна.
— Все — о! Под ложечкой! Под мышкой! Уши, спина, вены, ногти!..
— Вот тебе и Испания! Не ижжяй больше!
