— О чем она? — спросил я, держа книгу в руке, — ненависть словно сочилась из-под обложки.
— Она вот об этом, — ответила девушка и внезапно, чуть ли не истерично расстегнула пальто и распахнула его, точно тяжелую дверь в какие-то кошмарные казематы, набитые пыточным инструментом, болью и лихорадочными признаниями.
На ней был синий свитер, юбка и черные кожаные сапоги по моде времени. Тело, фантастически крепкое и развитое под этой одеждой, заставило бы кинозвезд и королев красоты истечь от зависти протухшим гримом.
Она представляла собой идеальное воплощение мечтаний западного человека этого столетия о том, на какую женщину ему приятно смотреть: большие груди, крохотная талия, широкие бедра, длинные ножки всей этой мебели из «Плэйбоя».
Она была настолько красива, что спецы по рекламе превратили бы ее в национальный парк — если бы только дотянулись до нее своими лапами.
Ее голубые глаза вдруг вскипели, как озерцо под натиском прилива, и она разрыдалась.
— Это книга о моем теле, — сказала она. — Я ненавижу его. Оно для меня слишком велико. Это чужое тело. Не мое.
Я полез в карман, вытащил носовой платок и шоколадку. Когда людям плохо, когда их что-то тревожит, я всегда говорю им, что все будет в порядке, и даю шоколадку. Они удивляются. Шоколад вообще полезен для здоровья.
— Все будет хорошо, — сказал я.
Я дал ей батончик «Млечный путь». Потрясенной рукой она взяла шоколадку и уставилась на нее. Еще я дал ей платок.
— Вытрите глаза, — сказал я. — И съешьте шоколадку, а я пока налью вам шерри.
Пытаясь снять обертку, она рассеянно вертела в руках батончик, точно он был устройством из далекого будущего века, а я сходил за шерри. Мне показалось, что выпить не повредит обоим.
Когда я вернулся, она доедала шоколадку.
— Правда, вкусно? — улыбнулся я.
Этот нелепый шоколадный батончик все же заставил ее улыбнуться и даже чуть было не посмотреть на меня.
— Прошу вас, присядьте, — сказал я, показав на стулья, расставленные вокруг стола. Она села так, словно тело ее было на шесть дюймов больше ее самой. Она уже сидела, а тело еще только садилось.
Я налил два стаканчика шерри «Галло» — это все, что может позволить себе библиотека, — и тут наступило неловкое молчание: мы просто сидели и пили шерри маленькими глотками.
Я хотел сказать ей, что она очень красивая девушка, что не стоит так расстраиваться из-за тела, что она неправа, что нельзя так себя изводить, — но сразу же передумал.
Не это ей хотелось слышать, и не это на самом деле мне хотелось говорить. В конце концов, я кое-что соображаю. Ни ей, ни мне не хотелось слышать то, что я собирался сказать.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Вайда. Вайда Крамар.
— А как вам больше нравится называться — Вай или Айда?
Она опять улыбнулась.
— Лучше просто Вайда.
— Сколько вам лет?
— Девятнадцать. Скоро исполнится двадцать. Десятого.
— Вы учитесь в университете?
— Нет, я работаю по ночам. Какое-то время ходила в университет Сан-Франциско, потом — в университет Калифорнии, но не знаю. Теперь я работаю по ночам. Нормально.
Она почти на меня смотрела.
— Вы только что закончили свою книгу? — спросил я.
— Да, я дописала ее вчера. Мне хотелось рассказать, каково это — быть мной. Я поняла вдруг, что больше ничего не остается. Когда мне было одиннадцать лет, бюст у меня был тридцать шесть дюймов. А я училась в шестом классе.
Последние восемь лет я была предметом пользования, объектом поклонения и мишенью по меньшей мере миллиона мерзких шуточек. В седьмом классе меня прозвали «очко». Мило, правда? Да и потом лучше не стало.
Моя книга — о моем теле, о том, как ужасно, когда люди приползают, прижимаются, присасываются к чему-то, что не я сама. Моя старшая сестра выглядит так, как должна выглядеть я.
Это кошмар.
Много лет мне снился один и тот же сон: я встаю с постели посреди ночи, захожу в спальню к сестре и меняюсь с нею телами. Снимаю свое и надеваю ее. И оно сидит на мне идеально.
А потом просыпаюсь утром и вижу, что на мне — мое собственное тело, а на ней — этот кошмарный урод, который я таскаю на себе сейчас. Я знаю, что это не очень правильный сон, но он мне снился, еще когда я была подростком.
Невозможно понять, каково быть такой, как я. Я не могу выйти из дома, чтобы мне вслед не свистели, не хрюкали, не завывали, не улюлюкали, не осыпали мелкими и крупными сальностями. Каждый мужчина, которого я встречаю, немедленно хочет лечь со мной в постель. У меня — неправильное тело.
Теперь она смотрела прямо на меня. Взгляд ее не дрожал, был прочен, как здание со множеством окон, что крепко стоит в этом мире.
Она продолжала:
— Жизнь моя все это время была сплошным мучением. Я… я не знаю. Я написала книгу, чтобы рассказать всем, насколько кошмарна физическая красота, рассказать обо всем ее ужасе.
Три года назад из-за моего тела в автомобильной аварии погиб человек. Я шла по обочине трассы. Мы всей семьей поехали на пляж, и это оказалось чересчур.
Родители потребовали, чтобы я надела купальник. «Не робей, — сказали они, — расслабься, наслаждайся солнышком». Мне было чудовищно от того, что все обращают на меня внимание. Когда восьмидесятилетний старик уронил себе на ногу мороженое, я не выдержала и оделась. А потом пошла погулять вдоль трассы, которая вела с пляжа. Мне нужно было куда-то уйти.
Мимо на машине проезжал человек. Он притормозил и уставился на меня. Я пыталась не обращать на него внимания, но он был очень назойлив. Совсем забыл, куда он ехал, зачем — и врезался на своей машине прямо в поезд.
Когда я подбежала, он еще был жив. Он умер у меня на руках, не отводя от меня взгляда. Ужас. Я перемазалась его кровью, а он не спускал с меня глаз. Из его руки торчала сломанная кость, и спина на ощупь была странной. Умирая, он сказал: «Ты прекрасна». Именно этого мне не хватало, чтобы навсегда почувствовать себя совершенством.
Когда мне было пятнадцать лет, один мальчик на уроке химии выпил соляную кислоту, потому что я не хотела с ним гулять. Он, конечно, был немного того, но мне-то от этого не легче. Директор запретил мне ходить в школу в свитере.
— Это оно. — И Вайда обмахнула свое тело ладонью, словно дождиком. — Это не я. Я не могу отвечать за все, что оно делает. Я не пытаюсь этим телом чего-то от кого-то добиваться, — я никогда так не поступала.
Я все время от него прячусь. Вы можете себе представить — всю жизнь прятаться от собственного тела, точно от чудовища из дешевой киношки, и все равно каждый день таскать его за собой — есть, спать, перемещаться из одного места в другое?
В ванной я всякий раз боюсь, что меня стошнит. Я в чужой шкуре.
Все то время, пока Вайда говорила, она не спускала с меня глаз. Я чувствовал себя статуей в парке. Я налил ей еще шерри, потом еще налил себе. У меня было такое чувство, что этой ночью нам понадобится много шерри.
— Я не знаю, что сказать, — сказал я. — Я просто библиотекарь. Я не могу сделать вид, что вы — не прекрасны. Это все равно, что сделать вид, будто вы — где-то совсем в другом месте, скажем, в Китае или Африке, или будто вы — какой-то другой род материи, например, растение, запасное колесо, мороженый горошек или автобусная остановка. Понимаете?
— Я не знаю, — ответила она.
— Это правда. Вы — очень хорошенькая девушка, и вы не изменитесь. Может, попробуете успокоиться и привыкнуть?
Она вздохнула, потом неловко стащила с себя пальто и оставила его болтаться на спинке стула, будто шкурку овоща.
— Одно время я пыталась носить мешковатую и бесформенную одежду, просторные гавайские муму, но ничего не вышло — надоело выглядеть неряхой. Одно дело, когда тебя покрывает вот эта мясистая штука, и совсем другое — когда в то же самое время тебя называют битницей.
На этом месте она очень широко улыбнулась мне и сказала:
— Ладно, как бы там ни было, это моя проблема. Что у нас по расписанию? Что дальше? У вас еще шоколадки есть?
Я сделал вид, что лезу в карман, и она расхохоталась. Это было очень приятно.
Неожиданно она обратила все свое внимание на меня — очень пристально.
— А что вы здесь делаете, в этой смешной библиотеке? Ведь это такое место, куда всякие недотепы таскают свои книжки. Теперь мне про вас интересно послушать. Что скажете, господин библиотекарь?
Она улыбалась.
— Я здесь работаю, — ответил я.
— Это слишком просто. Откуда вы? Куда вы?
— Ну, я всякими вещами занимался, — сказал я напускным стариковским тоном. — Работал на консервных фабриках, лесопилках, заводах… А вот теперь работаю здесь.
— А где вы живете?
— Здесь, — сказал я.
— Вы живете прямо здесь, в библиотеке?
— Да. У меня в глубине здания есть большая комната с кухней и туалетом.
