– Нет, – сказал Хан. – Мне это не особо интересно. Мне интересно узнать, как с него сойти. Ты у проводников спроси. Они тебе объяснят, откуда он идет.
– Да, – задумчиво сказал Андрей, – они объяснят, это точно.
– Идем назад?
– Я здесь постою немного. Догоню тебя минут через пять.
Когда Хан вышел, Андрей повернулся к окну. В этих местах он был первый раз. Странно, но из-за того, что вокруг не было людей, ему в голову приходили необычные мысли, которые никогда не посещали его где-нибудь в ресторане, хотя все необходимое для их появления было и там.
То, что он видел в окне, когда смотрел назад, – участок насыпи, украшенный каким-нибудь уносящимся в прошлое кустом или деревом, – был точкой, где он находился секунду назад, и если бы вагон, в котором он ехал, был последним, то там осталась бы только пустота и покачивающиеся ветки по бокам от рельсов.
«Если бы все то, что существовало миг назад, не исчезало, – думал он, – то наш поезд и мы сами выглядели бы не так, как мы выглядим. Мы были бы размазаны в воздухе над шпалами. Мы были бы чем-то вроде переплетающихся друг с другом змей, а вокруг этих змей тянулись бы бесконечные ленты пластмассы, стекла и железа. Но все исчезает. Каждая прошлая секунда со всем тем, что в ней было, исчезает, и ни один человек не знает, каким он будет в следующую. И будет ли вообще. И не надоест ли господу Богу создавать одну за другой эти секунды со всем тем, что они содержат. Ведь никто, абсолютно никто не может дать гарантии, что следующая секунда наступит. А тот миг, в котором мы действительно живем, так короток, что мы даже не в состоянии успеть ухватить его и способны только вспоминать прошлый. Но что тогда существует на самом деле и кто такие мы сами?»
Андрей увидел в стекле свое прозрачное отражение и попытался представить себе, как оно исчезает, а на его месте появляется другое, и так без конца.
«Я хочу сойти с этого поезда живым. Я знаю, что это невозможно, но я этого хочу, потому что хотеть чего-нибудь другого просто сумасшествие. И я знаю, что эта фраза – „я хочу сойти с поезда живым“ – имеет смысл, хотя слова, из которых она состоит, смысла не имеют. Я даже не знаю, кто такой я сам. Кто тогда будет выбираться отсюда? И куда?»
Он снова поглядел в окно. Уже почти стемнело. По краям пути иногда возникали белые километровые столбики, отчетливо видные в сумраке и похожие на маленьких каменных часовых.
Андрей развернул свежий «Путь» на центральном развороте, где была рубрика «Рельсы и шпалы», в которой обычно печатали самые интересные статьи. Через всю верхнюю часть листа шла жирная надпись:
ТОТАЛЬНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
Устроившись поудобнее, он перегнул газету вдвое и погрузился в чтение: «Стук колес, сопровождающий каждого из нас с момента рождения до смерти, – это, конечно, самый привычный для нас звук. Ученые подсчитали, что в языках различных народов имеется примерно двадцать тысяч его имитаций, из которых около восемнадцати тысяч относится к мертвым языкам; большинство из этих забытых звукосочетаний даже невозможно воспроизвести по сохранившимся скудным, а часто и нерасшифрованным записям. Это, как сказал бы Поль Саймон, songs, that voices never share. Но и существующие ныне подражания, имеющиеся в каждом языке, конечно, достаточно разнообразны и интересны – некоторые антропологи даже рассматривают их на уровне метаязыка, как своего рода культурные пароли, по которым люди узнают своих соседей по вагону. Самым длинным оказалось выражение, используемое пигмеями с плато Каннабис в Центральной Африке, – оно звучит так:
«У-ку-лэ-лэ-у-ку-ла-ла-о-бэ-о-бэ-о-ба-о-ба».
Самым коротким звукоподражанием является взрывное «п», которым пользуются жители верховьев Амазонки. А вот как стучат колеса в разных странах мира:
В Америке – «джинджерэл-джинджерэл».
В странах Прибалтики – «па-дуба-дам».
В Польше – «пан-пан».
В Бенгалии – «чуг-чунг».
В Тибете – «дзог-чен».
Во Франции – «клико-клико».
В тюркоязычных республиках Средней Азии – «бир-сум», «бир-сом» и «бир-манат».
В Иране – «авдаль-халлаж».
В Ираке – «джалал-идди».
В Монголии – «улан-далай». (Интересно, что во Внутренней Монголии колеса стучат совсем иначе – «ун-гер-хан-хан».)
В Афганистане – «накшбанди-накшбанди».
В Персии – «карнак-зебуб».
На Украине – «трiх-тарарух».
В Германии – «вриль-шрапп».
В Японии – «додеска-дзен».
У аборигенов Австралии – «тулуп».
У горских народов Кавказа и, что характерно, у басков – «дарлан-бичесын».
В Северной Корее – «улду-чу-чхе».
В Южной Корее – «дулду-кван-ум».
В Мексике (особенно у индейцев уичотль) – «тональ-нагваль».
В Якутии – «тыдын-тыгыдын».
В Северном Китае – «цао-цао-тан-тиен».
В Южном Китае – «дэ-и-чань-чань».
В Индии – «бхай-гхош».
В Грузии – «коба-цап».
В Израиле – «таки-бац-бубер-бум».
В Англии – «клик-о-клик» (в Шотландии – «глюк-о-клок».)
В Ирландии – «бла-бла-бла».
В Аргентине…»
Андрей перевел взгляд в самый низ страницы, где длинные столбцы перечислений заканчивались коротким заключительным абзацем:
«Но, конечно, красивее, задушевнее и нежнее всего колеса стучат в России – „там-там“. Так и кажется, что их стук указывает в какую-то светлую зоревую даль – там она, там, ненаглядная…»
В дверь постучали, и Андрей рефлекторно схватился за рукоять замка, чуть не свалившись с унитаза.
– Скоро ты там? – спросил голос в коридоре.
– Сейчас, – сказал Андрей и смял газету в неровный ком.
«Там-там, – стучали колеса под мокрым заплеванным полом, – там-там, там-там, там-там, там-там, там-там, там-там, там-там…»
В соседнем вагоне была пробка – там шли похороны. Мимо пропускали, но толпа двигалась очень медленно, подолгу застывая на месте.
– Бадасов умер, – сказал рядом чей-то голос.
Перед Андреем стояла неспокойная девочка с огромными грязными бантами в волосах. Стуча кулаком в стекло, она глядела в окно, иногда поворачиваясь к стоящей рядом матери, одетой в турецкий спортивный костюм.
– Мама, – спросила вдруг она, – а что там?
– Где там? – спросила мама.
– Там, – сказала девочка и ткнула кулаком в окно.
– Там-там, – с ясной улыбкой сказала мама.
– А кто там живет?
– Там животные, – сказала мама.
– А еще кто там?
– Еще там боги и духи, – сказала мама, – но их там никто не видел.
– А люди там не живут? – спросила девочка.
– Нет, – ответила мама, – люди там не живут. Люди там едут в поезде.
– А где лучше, – спросила девочка, – в поезде или там?
– Не знаю, – сказала мама, – там я не была.
– Я хочу туда, – сказала девочка и постучала пальцем по стеклу окна.
– Подожди, – горько вздохнула мать, – еще попадешь.
Пьяные проводники наконец управились с подстаканником, труп шмякнулся о землю, подпрыгнул и покатился вниз по откосу. Вслед полетели подушка, полотенце, два красных венка и мраморное пресс-папье – покойный, судя по всему, был человек заметный.
– Я хочу туда-а, – пропела девочка на несуществующий мотив, – там-там, там-там…
Мать дернула ее за руку, приложила палец к губам и, сделав страшные глаза, кивнула на толпу скорбящих. Заметив, что Андрей смотрит на девочку, она подняла на него глаза и чуть выгнула брови, как бы приглашая на вершину годов, прожитых неким абстрактным Вахтангом Кикабидзе, чтобы снисходительно улыбнуться оттуда трогательной детской наивности.
– Чего это вы на меня так смотрите, – сказал женщине Андрей, – я, может, тоже туда хочу.
– Это что, – спросила женщина, – в снежные люди, что ли?
Андрей вспомнил цепочку следов на снегу за окном, которую год назад видел из окна ресторана – это явно были отпечатки ботинок, несколько десятков метров тянувшиеся вдоль пути, а затем совершенно неожиданно прервавшиеся, словно тот, кто их оставил, растворился в воздухе.
Над столом горела лампа, и Петр Сергеевич пил свой вечерний чай. Он подносил к губам аккуратно обмотанный вафельным полотенцем стакан, дул в него и громко чмокал губами. Чай он всегда пил с легким отвращением, словно целовался с женщиной, которую уже давно не любит, но не хочет обидеть невниманием.
– Судить их надо, – вдруг сказал он. – Судить надо этих сволочей, вот что я тебе скажу.
– Кого? – спросил Андрей. Он лежал на своем месте, заложив руки за голову, и глядел в потолок, по которому ползла какая-то живая черная точка.
– Всех, – сказал Петр Сергеевич и почему-то перешел на шепот. – Весь штабной вагон начиная с бригадира. Ты посмотри, что делается. Ложек уже нет, привыкли. Ладно. А теперь подстаканники. Где подстаканники, а? Скажи мне, где подстаканники?
