Через полчаса темнота ушла с неба. Просто ветры противоположного направления подхватили грязные выхлопы городского воздуха, которые обычно рассеиваются при движении снизу вверх, и задержали их наверху, под плотным слоем неподвижного воздуха. Потом ветер подул в другом направлении, сместил эти массы, и город снова смог дышать.
Весь тот день кошка оставалась под кроватью. Когда наконец ее оттуда выманили на чистый, свежий вечерний свет, она уселась на подоконнике и следила за наступлением темноты — настоящей темноты. Потом вылизала, привела в порядок свою шерстку — взъерошенную от страха, выпила немного молока и вновь стала самой собой.
Перед переездом из той квартиры мне пришлось уехать на выходные, и за кошкой присматривала подруга. Когда я вернулась, пришлось вызывать ветеринара: у нее был сломан таз. В том доме под широким окном имелась плоская крыша, на которой наша кошечка имела привычку сидеть. Греясь на солнышке, она по какой-то причине упала с крыши трехэтажного дома прямо на край ямы. Наверное, чего-то сильно испугалась. В общем, ее пришлось усыпить, и я решила, что держать кошек в Лондоне — не стоит.
Следующий мой дом был совершенно непригоден для кошек: шесть крошечных квартирок располагались одна над другой и выходили на холодную каменную лестницу. При доме не было ни двора, ни сада; ближайший доступный участок земли — не ближе полумили, — вероятно, в Риджент-парке. Вы, может, решите, что наша страна вообще не очень подходит для кошек. Однако на подоконнике у бакалейщика на углу восседал огромный желто-пестрый котище; владелец рассказал, что кот спал там один по ночам; и когда хозяин уезжал на выходные, он выпускал кота на улицу искать себе пропитание. Увещевать бакалейщика не было смысла, он на все отвечал: «Да поглядите вы на этого кота — разве он не кажется здоровым и счастливым?» Да, именно таким он и кажется. А ведь он жил в этом режиме уже пять лет.
В течение нескольких месяцев большой черный кот, явно ничей, жил на нашей лестнице. Он хотел принадлежать кому-нибудь из нас. Он поджидал, пока откроется дверь, впуская или выпуская кого-то, и мяукал, но лишь в порядке эксперимента, видно, привык к постоянным отказам. Он пил молоко, ел какие-нибудь объедки, терся о наши ноги, прося разрешения остаться. Но не настойчиво, не питая особой надежды. Никто не просил его остаться. Как всегда, вопрос упирался в уборку кошачьих нечистот. Никому не хотелось бегать вверх-вниз по этой лестнице, таская вонючую коробку в мусорный бак и назад. И, кроме того, владелец дома стал бы возражать. Мы пытались успокоить себя: кот наверняка живет в каком-нибудь магазине, а к нам просто ходит в гости.
Целые дни напролет он сидел на тротуаре и наблюдал за движением транспорта или бродил по магазинам: это был старый городской кот, ласковый и без претензий.
На углу находился участок с тремя фруктовыми деревьями и овощными грядками; владельцами его были три старика: два брата, толстый и тонкий, и жена толстого, тоже толстуха. Все они были невысокого роста, не выше полутора метров, всегда шутили, и неизменно — на тему погоды. Когда кот навещал их, он садился на грядку и доедал остатки их бутербродов. Маленькая кругленькая дамочка, краснощекая до черноты, жена низенького круглого брата, говорила, что взяла бы кота домой, но боится, что ее Тибби будет не доволен. Маленький худощавый брат, живший с ними, старый холостяк, шутил, что он готов взять кота для компании, он защитит его от Тибби; холостяк, мол, нуждается в коте. Я думаю, он так бы и поступил, если бы вдруг не умер от теплового удара. В любую погоду эти трое вечно кутались в самые разные шарфы, куртки, джемпера, пальто. Худощавый брат неизменно облачался в пальто поверх полного комплекта одежды. И при этом вечно жаловался на погоду: он, мол, страшно чувствителен к теплу. Я как-то рискнула заметить, что ему было бы не так жарко, если бы он не кутался в такую массу одежек. Но иное отношение к одежде было явно чуждо этому человеку: оно его смущало. Однажды в Лондоне долгое время стояла прекрасная погода. Каждый день я спускалась на улицу, где было весело, тепло, вокруг доброжелательные люди в летних одеждах. Но маленькие старички так и не сняли с голов и шей своих неизменных шарфов, они не желали расставаться с пуловерами. Щеки старой дамы становились все краснее. Они все время шутили насчет жары. Кот растянулся в тени у их ног под грядкой, среди осыпавшихся слив и обрывков увядшего салата. К концу второй недели жаркой погоды холостой брат умер от удара, и на этом пришел конец шансам кота обрести дом.
Несколько недель коту везло. Люси, проститутка из квартиры на первом этаже, по вечерам ходила в кабак. Она брала кота с собой и сидела на табурете в углу бара, а кот восседал на соседнем табурете. Люси была приветливая дама, ее очень любили в кабаке, а потому приветствовали любого, кого она выбирала и приводила с собой. Когда я заходила купить сигарет или бутылку, там неизменно сидели Люси и кот. Ее поклонники — многие, со всех концов света, старые посетители и новые, всех возрастов'— покупали для Люси напитки и уговаривали бармена и его жену угостить кота молоком и картофельными чипсами. Но вскоре кот в кабаке, видимо, поднадоел: Люси уже работала в баре без него.
Когда пришли холода и стало рано темнеть, кот всегда оказывался на верхних пролетах лестницы задолго до того, как запирались входные двери. Он спал в самом теплом углу, какой мог отыскать на этих бесчувственно холодных, не покрытых ковром каменных ступенях. Когда становилось очень холодно, кто-нибудь из нас приглашал кота к себе на ночь; по утрам он благодарил гостеприимных хозяев: мурлыча, терся о ноги. А потом кота не стало. Управляющий домом оправдывался, что отнес его к ветеринару, чтобы усыпить. Потому что однажды коту пришлось слишком долго ждать, пока откроют выходную дверь, и он наделал на площадке. Управляющий заявил, что не намерен терпеть такое. Хватит и того, что он должен убирать за всеми нами, он не собирается убирать еще и за котом.
Новый дом, в который я переехала, находился в кошачьей стране. Дома тут были старые, с узкими садиками, отделенными стенками от соседских. Из окон нашего дома, выходивших в сад за домом, по обе стороны виднелись десятки стен, всех размеров и разной высоты. В садиках росли деревья, трава, кусты. Рядом с моим домом находился также и небольшой театр, крыши которого были расположены на разных уровнях. Котам здесь раздолье. Коты всегда тут как тут — расселись по стенам, по крышам, по садикам, у них своя сложная личная жизнь, совсем как жизнь соседских детей, что строится по невообразимым, тайным законам, о которых взрослые никогда не догадаются.
Я понимала, что в этом доме должен быть кот. Все знают: если дом слишком велик, в нем появятся и поселятся люди, вот так же в некоторых домах просто должен быть кот. Но какое-то время я отвергала разных котов, которые приходили, принюхивались, проверяли, что у нас за дом.
И всю ту ужасную зиму 1962 года в наш сад и на крышу выходившей в сад веранды наведывался старый черно-белый кот. Он сидел на крыше в раскисшем снегу; он крался по промерзшей земле; когда заднюю дверь на миг открывали, он уже оказывался рядом с ней и заглядывал снаружи в теплое помещение. Кот этот был невероятно некрасив, с белой заплаткой на одном глазу, с разорванным ухом, а челюсть была всегда приоткрыта и из пасти текли слюни. Но он не был бездомным. У него имелся хороший дом на нашей улице, и почему он не оставался там, никто не мог объяснить.
Та зима была для меня еще одним опытом постижения необычайного добровольного долготерпения англичан.
Дома в этом районе в основном принадлежат лондонскому Совету округа, и в первую же неделю наступивших холодов водопроводные трубы лопнули и замерзли, так что население осталось без воды. Система водоснабжения оказалась замороженной. Власти открыли на перекрестке магистральный водопровод, и неделями жительницы этой улицы в шлепанцах совершали путешествия за водой с кувшинами и банками — по тротуарам, на фут покрытым ледяной слякотью. Шлепанцы были надеты для тепла. Никто не счищал с тротуаров слякоть и лед. Женщины наливали воду из крана, который несколько раз ломался, и жаловались, что горячую воду не подают, так что приходится кипятить воду на электроплитке, и так тянулось одну неделю, потом две, потом три, четыре, пять недель. Конечно, горячей воды для ванн тоже не было. На вопрос, почему люди не жалуются, ведь они платят за квартиру, значит, и за воду, холодную и горячую, жители неизменно отвечали: лондонский Совет округа все знает о трубах, но ничего не делает. Совет же объяснил им, что произошли заморозки, и жители согласились с этим диагнозом. Их голоса звучали скорбно, но с чувством глубокого удовлетворения: вот такой бывает эта нация, когда приходится терпеть стихийные бедствия, которые, кстати, вполне реально предотвратить.
