Когда Давид закрывал глаза, ему казалось, что он находится внутри большого гудящего колокола. Со всех сторон до него доносились запахи, обычные для железной дороги, — угля, дыма, машинного масла и смолы. Но, непривычно терпкие и смешанные с шумом вокзала, в то утро они казались ему незнакомыми.
Давиду было не по себе. Вокруг на чужом для него языке кричали мальчишки-газетчики, он не понимал ни слова. Их громкие крики сливались в одну протяжную, таинственную, жалобную песнь. И именно потому, что Давид ничего не понимал, но знал, что их крик содержит какой-то смысл, ему чудились в них опасные намеки; собственные смутные мысли, не подчинявшиеся разуму, тревожили Давида. И от страха точно иглами кололо сердце.
Давид первый раз был в Англии и, строго говоря, вообще за границей. Он не думал, что все здесь окажется настолько чужим. Будто он попал на чужую звезду. Даже самые обычные вещи, дома или деревья, здесь были какие-то другие, действительность словно исказилась. Иные краски, иной свет. Давид заметил, что воспринимает все более остро, чем всегда; новые впечатления прочно врезались в его память.
Это началось в первый же вечер в Лондоне, три дня назад. Давид не мог без ужаса даже вспомнить о том случае. На узкой улочке его остановил какой-то невысокий человек в котелке, он что-то быстро говорил и протягивал Давиду плоскую коробку, в которой что-то лежало. Хотел продать? Или просто отдать? Уловить смысл Давид не мог и не знал, как избавиться от этого человека. Его лицо, голос и рот до сих пор стояли у Давида перед глазами. В коробке лежали какие-то черные бесформенные комки, незнакомец схватил один комок и сунул Давиду в лицо. От комка шел резкий запах, Давид испугался и попытался уйти. Но человек с комками не отставал от него, он все говорил, говорил и шел следом, размахивая на ходу этим непонятным комком. В конце концов Давиду, точно воришке, пришлось убежать от него, зажав под мышкой футляр со скрипкой и чемодан.
В тот же вечер, но уже позже, его остановила молоденькая худая девушка с голыми, посиневшими от апрельского воздуха руками. Ей тоже что-то было от него нужно, но на этот раз Давид понял, в чем дело. Он быстро ушел от нее, от ее больших серых глаз.
— Please, sir, — бормотала она у него за спиной. — Please.
Наконец он избавился от нее. В маленьком грязном пансионе, — или лучше сказать ночлежке? — где он остановился, он не понял ничего, что ему сказали, кроме цены. Это было убогое заведение с клопами и подозрительным шумом в соседних комнатах по ночам. Давид плохо спал в Лондоне. Он все больше и больше раскаивался в своей затее. Что я здесь делаю? — думал он. Как мне взбрело в голову приехать сюда? Когда он вспоминал, чем был вызван его отъезд из дому, а именно об этом он и думал, стоя на вокзале Ватерлоо, ему казалось, что он просто сошел с ума. Вся эта затея с отъездом и то, что дало ей толчок, представлялось Давиду не важным и бессмысленным по сравнению с неудобствами и страхом, которые ей сопутствовали. Почему он не бежит отсюда? Надо сесть на первый же поезд, идущий в Дувр, и уехать на континент, вернуться домой. Давиду пришло это в голову в то утро, когда, завтракая в своей ночлежке, он обнаружил ноготь в поданной ему водянистой яичнице, которая выглядела так, словно ее кто-то не доел. Будучи неискушенным, Давид принял ноготь за дурной знак. Его останавливало только почти полное отсутствие денег, он думал, что их не хватит на далекий путь до Вены. К тому же он дал слово и даже подписал соглашение. Однако главная причина, по которой он находился здесь с твердым намерением осуществить свое решение, заключалась все-таки в другом: как к нему отнесутся, если он вернется домой, поджав хвост? Это было бы позорно, мучительно и попросту невыносимо после такого прощания с городом своих предков. У Давида не хватило мужества, чтобы пойти в Каноссу. Кроме того, он считал, что человек должен довести до конца задуманное, иначе он никогда не возмужает. Все остальное — трусость. А он вовсе не трус.
Таким образом Давид выбрал то, на что у него хватило мужества, хотя и не был уверен, что это настоящее мужество. По правде сказать, на душе у него было отвратительно. Действовал ли он по собственному выбору или только обманывал самого себя в маленькой посреднической конторе на улице, которая называлась Уайтчепел-Хай-стрит?
Контора находилась на третьем этаже, и его решимость убывала с каждым преодоленным маршем лестницы. Перед дверью он остановился в нерешительности. На матовом стекле двери красивыми, внушающими доверие буквами было написано название фирмы: «Messrs. Black & Black». Давиду захотелось убежать, но он услыхал на лестнице шаги, его охватила паника, и он осторожно постучал пальцем по стеклу.
— Войдите! — рявкнули изнутри. Давид протиснулся в приоткрытую дверь.
За столом сидел прилизанный человек без пиджака и что-то писал. Он даже не поднял глаз, когда Давид приблизился к столу и остановился перед ним. Слышался только скрип пера, и видна была только блестящая от помады макушка.
— Слушаю, — сказал он, так и не подняв глаз. — Чем могу быть полезен?
Давид кашлянул.
— Видите ли… — начал он нерешительно, английский не подчинялся ему, к тому же он забыл придумать первую фразу.
— Слушаю. — Человек за столом поднял голову. Широкий красный шелковый галстук был заколот булавкой с красным камнем, и этот камень словно подмигивал Давиду.
— Полагаю, ты пришел сюда, чтобы наняться на работу, — сказал служащий без лишних формальностей. Он бросил на Давида беглый взгляд, и увиденное не слишком ему понравилось. — Но у нас нет никакой работы. Очень жаль, приятель. — И он снова уткнулся в свои бумаги. Неужели это все? Да, по всей видимости, аудиенция была окончена, этот властелин с поблескивающим рубином, восседавший за письменным столом, оказался мудрецом, умеющим читать мысли: он сразу понял смысл Давидовой просьбы и, не долго думая, отказал ему.
Служащий дописал фразу и снова поднял глаза, на этот раз выражение его лица решительно не предвещало ничего хорошего.
— Ну-у… — начал он, но его прервал пожилой седовласый господин с бумагой в руке, который вплыл в комнату из соседнего кабинета.
— Черт подери, Джон! — загрохотал седовласый. — Опять это судно из «Уайт Стар». Такой путаницы и беспорядка я еще нигде не видел. Нет хуже, чем иметь дело с этими проклятыми скрипачами.
— Что там у них еще стряслось? — спросил напомаженный служащий за письменным столом.
— Помнишь, как мы искали и за три дня сумели найти для них нового контрабасиста, после того как у старого умерла жена, помнишь?
— Ну и что?
— Так вот, представь себе, не успели мы найти для них контрабасиста, пусть не такого, какого хотел капельмейстер, но все-таки… у нас же было всего три дня! Так вот, ты не поверишь, но теперь их вторая скрипка, этот Смит или как там его зовут, этот жалкий тщедушный Паганини, вдруг ни с того ни с сего попадает в больницу с приступом аппендицита! И именно сегодня! — грохотал седовласый. — Черт бы побрал весь этот оркестр! Я думал, что Кауард в состоянии найти подходящих людей, а не кандидатов на операционный стол, ведь он плавает уже столько лет! Никакой интуиции у человека, черт бы его побрал!
Напомаженный с робкой улыбкой поднял глаза на своего начальника.
— Судно уходит десятого, — сказал он. — Сегодня восьмое. Времени слишком мало.
— Да, — согласился седовласый, — мало. Но мы должны попытаться.
Напомаженный взглянул на Давида.
— Ты еще здесь? — удивился он. — В чем дело?
Давид смущенно повернулся и направился к двери.
— Минуточку, молодой человек, — вдруг остановил его седовласый. — Если не ошибаюсь, это у вас скрипка?
Давид с удивлением глянул на свой футляр.
— Да, — глупо сказал он.
Те двое переглянулись.
— И вы умеете на ней играть? — спросил седовласый.
Вот так Давид попал в судовой оркестр. Мысль ему подал скрипач, которого он встретил на пароме, идущем из Кале в Дувр. Давид разговорился с ним, и тот дал ему адрес конторы Блэков.
— Будешь получать четыре фунта в месяц, — сказал младший Блэк, тот, что с рубином, и дружески улыбнулся, даже слишком дружески. Давид начал быстро считать в уме.
— Возьмешь форму Смита. Думаю, она тебе подойдет. Ни ему, ни его аппендиксу она больше не понадобится.
— Видишь эти ноты? — Давид взглянул на нотную тетрадь. «Музыка „Уайт Стар“», тетрадь была очень толстая.
— Давай упражняйся как проклятый, — сказал младший Блэк. — Почти все надо знать наизусть.
— Как я уже сказал, четыре фунта стерлингов в месяц, — сказал старший. — Но чистка формы за ваш счет. Мы берем вас на пробу, понимаете? На пробу.
— Для начала на один рейс. Мы заключаем с вами контракт.
Они подписали необходимые документы. И вот Давид стоит на вокзале и ждет. И чувствует себя, как уже говорилось, не слишком уверенно.
