Вольтер! Вольтер! Это длилось пятнадцать долгих лет…
Глава 2
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ВОЛЬТЕРА!
Если вернуться к пятнадцати годам, о которых идет речь в первом письме Руссо к Вольтеру, что мы обнаружим? Руссо в ту пору было семнадцать — восемнадцать лет, он странствовал по маленьким швейцарским селениям и городкам в районе Невшателя, едва зарабатывая себе на жизнь уроками музыки. Он старательно совершенствовал свое музыкальное мастерство, чтобы хоть на шаг опережать своих учеников. С музыкой у него случилось то же, что позднее с шахматами. Он просто умирал от желания познать мир звуков, он хотел познать все на свете, но был вынужден честно сознаться, что не знает, по сути дела, ничего. Взять хотя бы гармонию. В те времена единственным учебником в этой области была книга Рамо. Он все увереннее карабкался в гору, к высотам музыкального искусства, набирал все большую силу в музыкальном мире. Он становится самым знаменитым музыкантом современности и привлекает к созданию опер самых знаменитых литературных мастеров, в том числе и Вольтера.
Руссо не выпускал из рук учебника Рамо ни днем ни ночью. Но он ничего не понимал в гармонии. Однако это его не останавливало. Руссо упорно продолжал штудировать книгу. Откладывал в сторону, снова возвращался. И как-то раз ему в голову пришло переписать учебник с первой строки до последней — в таком случае он наверняка все лучше поймет и запомнит. Руссо переписал его не один раз. Он повторял каждый приведенный там пример. Дело дошло до того, что молодого человека охватило беспредельное отчаяние — он понял, что этот материал он никогда не усвоит. Но даже отчаяние не смогло его остановить.
Лишившись своего последнего ученика в Невшателе, почти нищий Руссо забрел в небольшой городок Будри и поселился в местной гостинице. Там он встретил греческого священнослужителя в фиолетовой сутане. Тот выдавал себя за архимандрита Иерусалимского. Он продемонстрировал юноше богато украшенные, написанные крупным почерком грамоты, подписанные такими важными персонами, как царица России.
— Я направлен, чтобы собрать средства для Гроба Господня! — восклицал он, указывая на подписи.
Священник постоянно сталкивался с проблемой языков, а так как Руссо понимал итальянскую речь, говорил по-французски и немного по-немецки, предложил ему стать личным переводчиком. Жан-Жак, который больше всего на свете любил путешествовать, а тут еще мог надеяться на тарелку вкусной еды, с радостью согласился.
Так они шли вдвоем от одного города к другому и наконец попали в Солер, известный также под названием Солотурн. Там находилось французское посольство, возглавляемое маркизом де Бокканом, строгим и опытным дипломатом, который провел немало лет в странах Леванта[22], так что ему были отлично знакомы все трюки греческих священнослужителей.
Архимандрита немедленно арестовали и передали гражданским властям, им предстояло вынести приговор и наказать виновного за подлог. Руссо, придя в ужас от такого поворота дела, молил о пощаде. Он объяснил послу, что оказался причастным ко всему этому только из-за своего невежества, поклялся, что готов понести любую кару и последовать любому совету. Обычно, когда молодого Руссо уличали в совершении неблаговидных поступков, он вызывал у всех симпатию и жалость. Этому, возможно, способствовала почти девичья внешность. К тому же он умел рассказывать трогательные истории о том, как умерла при его родах мать, как отец, женившись во второй раз, оставил его, как ему удалось бежать от жестокого хозяина, — короче говоря, он мог разжалобить даже самый твердый камень.
Тронутый до глубины души откровенными признаниями юноши, французский посол решил не торопиться с окончательным решением и пригласил его на обед. После трапезы маркиз де Бонак оставил Руссо со своим секретарем де Ла Мартиньером, и тот подыскал для него ночлег. Де Ла Мартиньер привел молодого человека в свою комнату и заговорщическим тоном произнес:
— Какое, однако, совпадение! Руссо предстоит провести ночь в комнате Руссо. Что вы на это скажете? — Бросив взгляд на ничего не выражавшее лицо юноши, он добавил: — Как, вы ничего не слышали о великом Руссо[23]? Ведь ваша фамилия Руссо, не так ли?
— Да, месье, — ответил юноша.
— Это ваше настоящее имя?
— Готов поклясться. Можете сами навести подробные справки, если хотите.
— В таком случае я на самом деле крайне удивлен, что вы не слышали о своем великом однофамильце.
Может, Жан-Жак и слышал о великом Руссо, но никогда не придавал этому значения. Однако юноше не хотелось выказывать полного невежества, и он, устремив взор на полку с книгами, увидел при слабом свете свечи томик, на корешке которого золотыми буквами красовалась знакомая фамилия.
— Так вы имеете в виду писателя Руссо? — схитрил он.
— Мне кажется, вы с ним связаны родственными узами, — заметил секретарь.
— К сожалению, нет, — признался Жан-Жак. — Но мне бы очень хотелось в это верить. Я сам мечтаю стать писателем.
Юноша говорил правду, но он одновременно мечтал о множестве различных карьер. Только сейчас ему захотелось стать именно литератором так сильно, как никогда прежде.
— Значит, вы на самом деле хотите стать писателем? — поинтересовался де Ла Мартиньер, лукаво улыбаясь. — Очень, очень хорошо. В таком случае остерегайтесь Вольтера! Особенно если вы носите такое имя — Руссо.
Как это так? Остерегаться Вольтера? Тем более если он носит имя Руссо? Что это значит?
Наконец Жан-Жак понял, что секретарь просто его поддразнивал, но все же эти слова задели молодого человека. Непременно нужно выяснить, что стоит за таким предостережением. И кто такой этот Вольтер?
Безусловно, Руссо уже слышал о Вольтере. Французский мыслитель умело создавал себе громкую рекламу. До сих пор имя Вольтера ничего ему не говорило. И вдруг это имя зазвенело у него в ушах.
— Почему я должен его опасаться? — спросил он.
— Ну, прежде всего, — заговорил де Ла Мартиньер, — потому, что любой, кто умеет сегодня писать, должен опасаться Вольтера. Ведь Вольтер — наш самый великий писатель. Он объявил непримиримую войну всем писателям, не принимающим свое дело всерьез. Он выступил против всех, кто обделен талантом, кто пытается подменить его всевозможными трюками. Ну а когда дело касается критики, во всем мире не найдется человека более способного, чем Вольтер. — Кто-кто, а он-то обязательно распознает слабости нерадивого писаки, отделает его по всем правилам; такому лучше сквозь землю провалиться, чем снова взять в руки перо.
Перед глазами Руссо возник образ Вольтера: он сидит, как король, на троне и выносит приговор за приговором по поводу сочинений, когда-либо созданных человечеством.
— Ну а что касается вас, — поспешил добавить де Да Мартиньер, — вполне возможно, что Вольтер попытается поскорее расправиться и с вами. И очень скоро.
— Только потому, что мое имя Руссо?
— Да, само собой разумеется. Вы же не можете скрывать своего имени. Конечно, можно выбрать себе псевдоним. Но не думайте, что вам удастся одурачить Вольтера. Этот человек все обязательно разузнает. Ну а ваше христианское имя не Жан Батист, случаем?
— Нет, меня зовут Жан-Жак.
— Благодарите судьбу хотя бы за это.
— А что, собственно, Вольтер имеет против Жана Батиста Руссо? — спросил Жан-Жак.
— Он был осведомителем.
— Осведомителем? Вы хотите сказать, что он доносил на Вольтера? Что же он доносил? Кому? Полиции?
— Нет, не совсем. Он просто сказал, что Вольтер — автор поэмы «За и против». Правда, об этом уже все давно знали.
— Но какой же в этом толк, если он сообщил о том, что было и без того всем известно?
Руссо был сильно озадачен. Вероятно, сочинительство похоже на гармонию… Там всегда сталкиваешься с вещами, которые гораздо сложнее, чем ты представлял себе прежде.
Какая разветвленная система! Сколько предстоит человеку узнать, сколько!
— Да, — продолжал секретарь, — все догадывались, что Вольтер написал эту поэму. Кто же еще возьмется за антирелигиозные стихи? Шолье, поэт Шолье[24], был достаточно антирелигиозно настроенным человеком, но у него не было большого таланта, поэтому он вряд ли мог стать автором такой замечательной поэмы. И тогда теологи[25] и клир[26] повели яростное наступление на автора этого произведения, требуя публично предать огню поэму и немедленно арестовать автора, то есть Вольтера.
— Ну а что касается властей, я имею в виду светские власти, которым уже до чертиков надоели религиозные гонения, не дававшие покоя всей Европе на протяжении стольких веков, они с радостью заявили: «Мы с удовольствием арестовали бы Вольтера за его преступление, выразившееся в написании антирелигиозной поэмы, мы с большим удовольствием бросили бы его в тюрьму или выслали бы из страны, даже сожгли бы его на костре, будь у нас неопровержимые доказательства того, что именно он написал это сочинение. Но только мнение, что никто, кроме Вольтера, не мог написать такую чудную (я имею в виду ужасную) поэму, — еще не повод для применения по отношению к нему общественного закона».
