А вообще, подумал он, через запыленные стекла мир лучше, мир взрослее и умнее как-то…
Автобус был помят. Из радиатора торчал электрод. У передней двери — брызги крови.
Чернел и лоснился асфальт, вспучивая мускулы ближе к тротуару.
Из-за спины, неся за собой красные хвосты стоп-сигналов, проносились автомобили.
Промозглый ветер вольничал между одеждой и телом, добираясь до самых костей. (Разбушевался старик Хазр. Разбушевался…)
Новые энергоемкие фонари, как бы сговорившись, неохотно делились с улицей охранительной желтизной, такой необходимой в это время и в этот час.
Он несколько раз безуспешно попробовал поймать такси. И хоть от стадиона «Спартак» до его дома — пятнадцать, ну, от силы двадцать минут неспешной ходьбы, Афику хотелось как можно скорее пресечь одиночество.
Он постоял еще немножко на дороге, а потом накинул на голову капюшон аляски, повесил пакет на кисть, чтобы можно было обе руки углубить подальше в карманы, и пошел.
Шаг, и перед глазами медленно проплывают искаженные от страха лица попутчиков. Еще один шаг, и он на секунду представил себе, что могло случиться, если бы им удалось ворваться в автобус или перевернуть его. Еще шаг к дому, и уже воображение, пугая своей правдоподобностью, продлевает неуклюжую невесомость пассажиров в момент сальто автобуса. «Но ведь меня же нет среди них, — успокаивал себя Агамалиев, — вот я тут весь, иду целый и невредимый. Все в порядке. Когда приду домой, быстро переоденусь, спущусь к Зульке, она, кажется, сегодня не дежурит, разопьем с ней шампанское…»
Чем ближе оставалось до дома, тем больше он остывал, потихонечку приходя в себя.
На углу дома между Третьей и Второй Параллельными маячила чья-то фигура.
«Странно, — удивился Афик, — почему этот „кто-то“ стоит один?»
Обычно здесь или ниже, на следующем углу, вне зависимости от времени года и погодных условий, собиралась вся местная компашка. Стояли, курили, болтали ни о чем, коллективно проходивших мимо барышень глазами ощупывали, и нахальство множилось на количество повернувшихся в одну сторону голов.
Пройдя вниз еще несколько шагов и узнав его по длинному, до пят почти, кожаному плащу и какой-то особой приблатненной сутуловатости, Афик решил: «Наверное, Джамильку вышел встречать. Ждет. Беспокоится. А она там, она — в Сумгаите! Нет, надо было мне тогда сойти с автобуса, не оставлять ее…»
— Салам, Афик, — остановил его Таир, — давно не видел тебя…
— …кручусь. Дела. — Из-за Джамили, из-за неожиданно возникшего чувства вины он старался не смотреть Таиру в глаза.
— Хорошему мужчине — большие дела. Тут вот как раз одно наклевывается, так что давай, беги скорее за ребятами, собирай наших, на Похлу-Дарьинку[10] идем, с армянами разбираться будем.
— Я не пойду. Я не могу.
— В отказ? Ссышь, да? Очко играет, жим-жим делает? Гондон, забыл, сколько раз улица тебя поднимала?
— Я хорошее не забываю. Просто не хочу. Отвали. Мне домой надо.
И тут взгляды их неожиданно встретились. И Афик по глазам Таира понял, что тот уже все знает о них с Джамилей.
У Таира в глазах… но потом он взял себя в руки, ладонью глаза протер и рот свирепо скривил…
— Ты!.. Ты!.. ты в Сумгаит к ней ездил, да? Сука!.. Бля… Лох… Что, приехал, а ее там нет, да? Думал, я молчать буду, думаешь, проглочу, да? Да?! Думаешь, мне фиолетово все…
— …ничего я не думаю… — Афик попробовал остановить этот поток, и один раз у него даже получилось миролюбиво улыбнуться.
— Она моя! — у Таира скрежетали зубы. — Башку тебе за нее отвинчу… порву на части… кишки свои жрать будешь… — И он мать пошел топтать, чтобы Агамалиеву назад уже ходу не было, и живых его вспомнил и мертвых.
Конечно, Афику надо было тут же его и ударить. Но после Сумгаита не поднимались руки. Что-то случилось… А еще это чувство вины перед ним… Нет. Не дралось ему сейчас. Он только за грудки схватил, отшвырнул Таира.
— Афик, бля буду, я тебя, гниду, прямо здесь казню.
Агамалиеву мешал пакет.
— Убери руки… хочешь, идем во двор, там поговорим?
— С кем? С тобой, козлом, говорить? — и Таир пустил в ход уголовную мимикрию.
— Со мной… со мной… — (а сам подумал: «Может, по-мирному разойдемся, может — повезет… вот и у него самого нет-нет, а губы вздрагивают, когда на меня смотрит…»).
— Ну идем. Идем. Ты все равно труп. Тебя и так замочат…
— …о-о-ой, Таир, только без этих дешевых понтов.
А он рассмеялся, нехорошо так спросил:
— Что, не веришь???
Они зашли во двор на Третьей Параллельной.
Это был двор, в котором жила Майя Бабаджанян. Он хорошо знал этот двор. В их дворе этот двор почему-то всегда пренебрежительно называли — ДРУГИМ ДВОРОМ, хотя в этом самом ДРУГОМ ДВОРЕ были точно такие же деревянные лестницы, подвалы, полные крыс, также нестерпимо воняло из двух туалетов… и рядом с ними тутовое дерево… точно такое же, точно такое же… Он даже знал, как зовут злую собаку в этом ДРУГОМ ДВОРЕ — Пэлэнк[11] ее зовут…
Они зашли во двор, а у крана — Айдын и с ним еще двое каких-то ребят, моют лица, пофыркивают, как тюлени, и громко ругаются. Судя по их говору и мохнатым шотландским шарфам, заправленным в двубортные пиджаки (причем одинаковые), ребята эти деревенские или, как называют у нас, — «чушки районские».
Увидев Айдына, Афик подумал: «…нет, Айдышка не допустит, чтобы у нас с ним до драки дело дошло».
А Таир:
— Эй, смотрите, я вам еще одного армянина поймал, — кричит на азербайджанском. И сразу какой-то веселый стал, будто не в его глазах только что слезы блестели.
Афик даже не понял сразу: он, Агамалиев Афик, и… вдруг — армянин!!
И Айдын, Айдын тоже стоит — то ли обкуренный вусмерть, то ли «ужаленный», глаза свои выкатил, ничего понять не может.
Таир подозвал одного из деревенских.
— Мужчина, расскажи ему, — говорит, — что там с вами армяне делали. Расскажи ему все. Пусть знает. И что они с нашими детьми делали, тоже расскажи…
— Ладно, Таир, что ты хочешь? — Вдруг Афику стало все безразлично.
— Я чего хочу?.. Я?! Я?! — Таир в гневе захлебывался, распалялся все больше и больше, искал слова, вел их от затылка к потемневшим глазам, словно окна распахнутым, вел и терял, терял и не находил и был похож на взбесившегося мальчика из пещеры Ташик-Таш. — Я хочу тебя, мразина, в землю втоптать… хочу тебе здесь могилу вырыть, сучара! — А когда руки его…
И Афик пропустил первый удар.
Зрение вернулось к нему, когда его уже повалили и били ногами.
— Гаси его, падлу! Гаси!..
Дальше темнота, световые вспышки, и боль… боль…
В голове, как на пластинке запиленной, все крутилось с подскоком: «Надо бы подняться, самое главное — подняться, встать поближе к мусорным ящикам, к стене, скорее к стене, чтобы спину прикрыть, а иначе забьют, забьют насмерть…»
Но ничего не выходило, не получалось у него. Только колени от земли — и почти тут же падал у мусорных баков, прямо в лужу с крысиным ядом, в которой плавала крышка от конфетной коробки.
Он пробовал поймать тяжелые ноги Таира, свалить его, но — бесполезно. Правда, через некоторое время ему все ж таки удалось ухватиться за мусорный бак, падая, стащить его. Тут же один из деревенских поднял бак, на мгновение задумался, сделал шаг вперед и бросил его на Агамалиева. Бак упал ребром. Афик сам, изнутри себя, услышал, как треснули кости его стопы.
Полузаплывшими глазами он искал Айдына.
Почему-то сейчас, когда все кружилось и сливалось, а в глазах плыли золотые кольца, красные и зеленые пятна, именно сейчас ему нужно было увидеть его. Очень. Очень нужно. Увидеть его и крикнуть на весь двор, что он — шакал.
Бросили в лужу крысиного яда.
Приставили к стене…
Таир расстегнул плащ…
— Опусти ствол! Ствол опусти! — услышал он голос Айдына через храпы, тяжелое дыхание, шлепанье ног…
Но Таир оттолкнул его. Щелкнул затвором…
Темный отполированный звук!.. Схватило под ложечкой и в паху все сжалось.
— На колени!.. — Таир навел самострел. — На колени становись, пидор гнойный!
«Нет-нет, не выстрелит он. Я же знаю этот двор… Я знаю этот самострел. Малокалиберный. Сам ведь ножку от стула отпиливал, подгонял под ствол, пристреливали его вместе с Айдыном… Нет. Он не выстрелит. Вон — дерево тутовое… голое дерево… один листочек всего скукожился… один, всего один, на все дерево… я знаю этот двор уже двадцать пять лет. Эти мусорные ящики… отрыжка двора: луковая шелуха, менструальная вата, поломанная шариковая авторучка, дохлая крыса с прилизанным боком, гнилые стебли цветов, яичная скорлупа, целлофановый пакет, женский сапог на платформе, окурки в селедочном жире… в нашем дворе наверняка такая же лужа крысиного яда… все дворы отрыгивают одинаково… в нашем…»
Айдын Таира за руку…
