— У вас случайно нет фотоаппарата? — спрашиваю Павла Захаровича.
— Там в доме и аппарат, и видеокамера, — обстоятельно отвечает тот, — В кладовке висят. Можете сбегать. Дверей не запирал.
— Нет уж! Запечатлеемся, когда вернёмся. Вместе с рыбой! — провозглашает Вадим. — Где, наконец, водоём?
— А вот, — Павел Захарович раздвигает прутья кустов с ещё не опавшей листвой, пропускает нас вперёд, и мы оказываемся на краю узкой, не более двух метров шириной, канавы, по которой быстро бежит вода. И в этом потоке плотной серебристой массой непрерывно снуёт форель. Трудно сказать, чего тут больше, воды или рыбы.
— Не забыли вашу икру? — Вадим начинает неумело распускать леску с поплавком, грузилом и крючком.
— Вот ещё червь–подлистник. — Павел Захарович вручает мне жестяную банку из‑под растворимого кофе. — А я обойду посты охраны.
Мне приходится наживлять на крючок и Вадиму, и себе то плохо держащиеся икринки, то извивающихся червей.
Форель не обращает на наживку никакого внимания. Её слишком много, слишком быстро, сумасшедше быстро мчится вода.
Часа через полтора Вадим, взмахнув удилищем, запутывает леску за кусты. Ему надоело явно бесплодное занятие. Мне — тоже.
Выпутываю леску из мокрых колких веток и думаю о том, что превращаюсь в холуя у развратной, капризной знаменитости. Что делать, он пальцем не хочет двинуть — действительно ничего не умеет. Ещё не хватает, чтоб Павел Захарович после нашего отъезда стоял здесь и, чертыхаясь, распутывал эту проклятую леску.
Угадав мои мысли, Вадим говорит, выбирая пальцем остатки икры из баночки:
— Не мучайтесь. Приближается Захарыч.
' Тот почему‑то подходит с двумя большими подсачиками на длинных бамбуковых рукоятках.
— Ничего не словили? Теперь остаётся пойти на карпа. Сегодня тепло, должен клевать.
Он ведёт нас вдоль канавы с форелью, рассказывает о целой системе этих водных потоков, приводимых в движение мощными насосами, об аэрации воды, о специальных комбикормах для деликатесной рыбы, поставляемой лишь к правительственным столам.
По горбатому деревянному мостику переходим на другой берег, поднимаемся по деревянным ступенькам на небольшой вал земли, и перед нами открывается захватывающая для рыболова картина: три больших, абсолютно одинаковых овальных пруда с настилами возле берега, где у края стоят скамьи со спинками, под деревянными зонтиками от солнца и дождя. А самое главное — по зеркалу вод, отражающему вершины обступивших пруды старинных вязов, повсюду расходятся круги…
— На гостя не больше чем по пять карпов, — предупреждает Павел Захарович, выдаёт по подсачику, оставляет нас одних.
К неудовольствию Вадима, я отправляю его на соседний пруд, на прощанье сжалившись и насадив сразу несколько червей на крючок его удочки.
— Но ведь вы поможете в случае чего?! — кричит он со своего помоста.
На этот раз уже я прикладываю палец к губам, забрасываю удочку и не успеваю присесть на скамью, как поплавок вздрагивает, кренясь, косо идёт по поверхности, исчезает… После подсечки, вываживанья сильной, упирающейся добычи, вытаскиваю с помощью подсачика крупного, килограмма на полтора карпа.
— У вас клюёт, а у меня не клюёт! — капризно заявляет со своего места Вадим. — Выбрали себе хороший пруд! Давайте меняться!
— Давайте — с досадой соглашаюсь я, прикидывая, куда бы деть бьющуюся на досках рыбину, и только теперь замечаю торчащие у края настила прутья проволочного садка.
— Помогите! Удочка уплывает! — кричит Вадим. — Скорее!
Все‑таки успеваю просунуть своего карпа в садок, бегу по берегу к соседнему пруду, к Вадиму и вижу, что удочка действительно отплывает от настила, вздрагивает. Хватаю его подсачик, распластавшись на досках, ухитряюсь подтянуть с его помощью удилище, ухватываю, распрямляюсь и, сделав подсечку, чувствую — на крючке здоровенная добыча.
— Это как считается, вы поймали или я? — суетится вокруг Вадим, пока я вытаскиваю карпа. Он вдвое, а может быть и втрое больше моего.
— Нацепите мне нового червя! Теперь я уже сам, сам хочу поймать от начала до конца!
— Хорошо. Вот вам половина червей. Действуйте.
Возвращаюсь на своё место. Рыбалка окончательно теряет для меня всякий интерес. В течение десяти или пятнадцати минут вытаскиваю ещё четырёх карпов. Все! Лимит выловлен. Это, конечно, не настоящая рыбная ловля. Как и всё, что я делаю здесь. Синеватая цепь гор там за прудами, за стеной вязов — настоящая, терпкий запах кавказской осени — настоящий, даже этот Павел Захарович, что идёт к нам с двумя большими клеёнчатыми сумками — настоящий.
Тем временем, Вадим все же ухитряется самостоятельно выловить двух карпов, третий обрывает леску, скрывается в глубине пруда, о чём Вадим извещает меня и окрестности отчаянным воплем.
«Гут, — бормочет он. — Зеер гут», — когда мы втроём возвращаемся к домику. «Так вы считаете, что первый карп тоже мой, и, таким образом, я ловил первый раз в жизни и поймал целых трёх карпов?»
Утвердительно киваю.
— Нормы своей на двоих не выловили, — упрекает Павел Захарович, внося вслед за нами в домик тяжёлые сумки с уловом. — Карпа вам сварить или поджарить? Или форель паровую состряпать?
— Мы ведь не поймали ни одной форели, — с фальшивым смирением возражаю я.
— Не беда. Наша форель на удочку ни у кого не берет. Вылавливаем сачком. Каждому гостю по четыре кило, — пока мы стаскиваем с себя рыбацкие одежды, он отворяет дверцу кухонного холодильника, достаёт оттуда оба увесистых пакета, пытается очистить место и для сумок с карпами, замирает, прислушивается.
— Обождите. Кто‑то приехал, сигналит. — Павел Захарович спешно выходит из домика.
В обоих пакетах лежат серебристые в пятнышках форели. Карпы в мокрых сумках ещё бьются, разевают круглые рты, будто немо восторгаются — «О–о-о! Вот в какие хоромы мы попали!»
— Пусть приготовит форель. Я проголодался, говорит Вадим, когда мы одновременно моем руки над умывальником в ванной. — Диетическая рыбка! Мечта!
— Но куда мы денем потом остальное? Особенно этих крокодилов — карпов?
— Отдадим Шалико — повару гостиничного ресторана. За часть форели будет готовить бесплатно, приглашу какую‑нибудь прелестницу. Или двух? Как вы на это смотрите? Перестаньте изображать святошу.
Не успеваю ответить. В дверях появляется Павел Захарович. Тяжело дышит. Под расстёгнутым бушлатом на лацкане пиджака вдруг замечаю золотую звезду Героя Советского Союза.
— За вами приехал Хасан.
— Как? Почему? — недоумевает Вадим. — Договаривались в семнадцать, а теперь только начало десятого! Хочу паровую форель!
— С ним какой‑то архитектор из Тархыза. Приехал за вами. — Павел Захарович указывает на меня. Рыбу к машине сам отнесу. Собирайтесь. Ничего не забудьте.
«Какой архитектор? Почему? — в смятении думаю я, швыряя в дорожную сумку зубную щётку и тюбик пасты.
Мы шагаем к проходной. Кроме своих сумок — несём по пакету с форелью. Павел Захарович тащит карпов. Меня почему‑то жгуче интересует‑за что этот человек получил золотую звезду Героя? Ещё могу успеть задать вопрос — и не решаюсь. «Безусловно, бывший военный, отставник, — думаю я. — Кто его знает, в каких частях, в каких родах войск совершал он свои подвиги…».
За проходной в заляпанном грязью «газике» сидит Санчо Панса — Ха- сан, рядом, надо же! — длинный и тощий, как Дон Кихот, давний мой знакомец Нодар. Какой же он архитектор, он — тбилисский археолог.
Выскакивает навстречу мне из машины. Обнимаемся. Забираем клеёнчатые сумки с карпами у Павла Захаровича, прощаемся, благодарим его. «Газик» разворачивается, мчим мимо длинного бетонного забора, вылетаем на ведущее к городу шоссе.
Почувствовав себя чужим при встрече давних друзей, Вадим, чтобы принять участие в разговоре, сообщает:
— Вы, видимо, забыли, но в последнюю минуту я снял с вешалки и положил в сумку вашу пижаму. Не беспокойтесь.
— Какую ещё пижаму? Сроду не носил пижам!
— Как? Разве не ваша — золотистая в полоску?
…Хотя Нодар торопится: у него самолёт в Москву, откуда он вечером вылетает на всемирный конгресс археологов в Грецию, уговариваю всех вернуться к рыбхозяйству.
У проходной сигналим насколько раз, пока не выходит Павел Захарович. Спешу навстречу с чужой пижамой в руках. Объясняю, в чём дело, извиняюсь.
Тот улыбается, говорит:
— Так это же Леонида Ильича. Брежнева. Оставил, когда рыбачил последний раз.
Под полом и за стенами дома стеклянно перезванивают струи бегущей с горных вершин реки. Из соседней комнаты слышно позвякивание посуды. Это прибирают со стола Надя — жена Хасана — и её мать.
Сам Хасан со всеми пятью детьми во дворе, если галечный полуостровок с несколькими плакучими ивами можно назвать двором. Оттуда сквозь шум реки невнятно доносится ребячий смех, возгласы.
