— Я знала, что так будет, эти две недели, что прошли после той дурацкой истории с Пилой, в которой ты так проявил себя, я жила в тревожном ожидании твоего отъезда, — сказала она, с трудом сдерживая слезы.
— Я полагал, что мой долг — быть справедливым, и я всегда буду по мере своих сил стремиться к этому. В тот день я еще подумал: может, мое поведение заставит Вокера осознать, что его жестокость и издевательство над бедным Пилой из-за пустяка перешли границы дозволенного, отвратительны, бесчеловечны. Ведь я считал Вокера человеком умным и — когда он не обуян гневом — способным быть справедливым и гуманным. Но куда там! Я ошибся, Вокер так же тщеславен и глуп, как и Дамье.
— Как это печально! — воскликнула Жизель.
— Да, столь же печально, сколь и возмутительно!
— Когда я сказала тебе, что европейцы, подобные тебе, не задерживаются в Африке, ты ответил, что я преувеличиваю…
— Теперь я понимаю: ты была права, Тейель был прав, были правы все те, кто предостерегал меня против европейцев типа Вокера, которых я вижу в Африке. Но я вернусь на эту землю, потому что это не конец, я не считаю себя побежденным! — твердо заявил Жюльен.
Жизель смотрела на него с удивлением, почти счастливая, но, по совести говоря, желание Жюльена вернуться в Африку она считала нереальным. Она опустила голову, вновь ощутив зыбкость их любви… Оцепеневшая от горя, охваченная естественным чувством протеста, она тем не менее пыталась доказать, что она достойная дочь своей расы, — расы, удел которой — непомерные страдания и смирение. Потом она нежно взяла Жюльена за руку, и они направились к Иугуру.
Стоя на вершине горы, они вместе — в последний раз? — созерцали освещенную огнями и звездами деревню, долго беседовали о своей жизни, о политике, потом спустились и пошли к Жизель, где еще раз познали близость.
— Я поеду на станцию в пять часов, — сказал Жюльен.
— Тебя повезет Самба?
— Да.
— Спокойной ночи, Жюльен, — сказала Жизель и поцеловала его.
Фары джипа ярко освещали дорогу. Жизель, уже четверть часа ждавшая под раскидистым деревом, вышла из своего укрытия и махнула рукой. Машина остановилась. Жизель поздоровалась с Самбой и села рядом с Жюльеном.
— Ты решила проводить меня до станции? — спросил Жюльен сдавленным от волнения голосом.
— А ты считаешь, что не заслуживаешь этого?
— Знаешь, я просто неудачник…
— Мой бедный, друг!.. Будущее покажет, кто неудачник — Вокеры, Дамье, многие другие или ты…
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, взявшись за руки, переплетя ноги… Джип на полной скорости мчал их под аркой леса.
— Что ты думаешь о тубабах, Самба? — спросил Жюльен.
— Они такие же люди, как и мы, но некоторые из них не хотят признавать нас за людей, верно потому, что мы — черные.
— Жизель, устремив невидящий взгляд в пространство, беззвучно плакала.
— Вы нам напишете? — спросил Самба.
— Я буду писать Жизель всякий раз, как мне представится возможность, и буду расспрашивать ее о ваших новостях, славный Самба… — ответил Жюльен. — Ты плачешь, Жизель?.. Не надо плакать, мой друг…
— Нет, Жюльен, я не плачу! Я не хочу плакать, ты же прекрасно видишь, что я не плачу… — ответила она, хотя не в силах была сдержать рыданий.
— Так глупо все получилось…
— Я ни о чем не жалею. Память о тебе всегда будет со мной…
— Время заставляет забывать многое…
— Нет… — пробормотала Жизель.
Потом она положила его ладонь себе на живот и прошептала:
— Такое не забывается…
Жюльен не понял, и она продолжила:
— Ты уезжаешь, но ты — здесь!
Он внимательно посмотрел на нее. Она кивнула головой.
— И ты ничего не сказала мне? Ты стыдишься меня?
— Нет, просто я боялась смутить твой покой…
Он крепко обнял ее и бросил Самбе:
— Поворачивай в Иугуру.
— Простите…
— Мое место среди вас, а там — будь что будет…
