— Где ты пропадал так долго? Ведь ксендз нас ждать не станет.
— Подождет, когда я расскажу ему, что видел.
— А что ты видел?
— Видел, как жгли на площади священные хоругви.
— Иисусе! Мария! — воскликнула Эльжбета в испуге. — Кто жег?
— Немцы. И твой внук с ними. Вот смотри, что я у него отнял. — Францишек расстегнул на груди ватник и показал жене обломок креста. — Из рук у него вырвал, вот крест и сломался. Ярогнев его сжечь хотел.
Старая женщина стояла, онемев от ужаса.
— Боже милостивый, — сказала она наконец. — Что из него выйдет?
Францишек глянул на нее исподлобья и отвернулся.
— Ничего путного из него не выйдет, — сказал он как бы про себя. — Добра от него не жди. А зла он может много наделать.
Зима сдалась поздно, к концу марта. С запада подули сильные ветры и пригнали низко нависшие темные тучи. Гжесяк говорил, что тучи такие же черные, как немцы, и так же прут вперед без удержу. Молоденькая и хрупкая Болька вся сгибалась под ветром, когда шла с полными ведрами от колодца. Тревожно поглядывала она на запад, словно оттуда и в самом деле надвигалась какая-то опасность. Третий день уже так бушевал ветер. Залетая в трубу, он гасил огонь или гнал дым в комнату. Ксендз Рыба (кто бы сейчас узнал его в этом человеке с длинными светлыми усами, в высоких сапогах и раскрытой на груди рубахе?) сидел у огня и с тревогой поглядывал в окно. Он скрывался у Гжесяка уже несколько месяцев. «Темнее всего под самым фонарем», — говорил он и оставался тут же, в Вильковые. Правда, из сторожки никуда не выходил и только каждую субботу вечером отправлялся лесом в Гилярово — служить мессу.
Сейчас он сидел и смотрел на тучи, мчавшиеся низко над холмом, над лесом. Лохматые, черные, они были грозны, как полчища небесного воинства. Снег стремительно таял. Из плотной и густо-синей массы он на глазах превращался в белесую рыхлую кашу, похожую на груды грязного сахара. Болька остановилась перед домом и повернулась лицом к западу. Теплый вихрь пронизал ее так, что она задрожала. И вздохнула всей грудью, чувствуя, что с этим ветром прилетает весна.
Когда девушка, согнувшись под тяжестью полных ведер, внесла их в избу, ксендз даже не шевельнулся и продолжал смотреть в окно.
— Пан Стась, — так теперь обращались к ксендзу. — Пан Стась, ну и ветер на дворе! Голову может оторвать. Как бы у нас крышу не снесло!
Ксендз спокойно обернулся, с легким нетерпением посмотрел на Больку и снова уставился в окно. По его лицу видно было, что он рад бы унестись вместе с этим ветром и, как он, разгуляться на воле. Очень уж тяжко было ему, молодому, томиться без дела в лесной избушке.
— Это худо, — сказал он через минуту. — Если снег сразу растопит, вода зальет поля.
— Э, здесь с горки все быстро стечет, — отозвалась Болька, переливая воду из ведра в котел. — Только бы уж пришла весна!
Ксендз снова с каким-то беспокойством глянул на девушку, но она ничего не замечала, вся поглощенная стряпней и затеянной ею стиркой. Стояла, наклонясь, у плиты, гибкая, тощая, как заморенная собачонка. Гжесяк был вдов, и у Больки в его хозяйстве работы было по горло. Корова, две свиньи (а бывало их и больше, так как Гжесяк тайно откармливал свиней на продажу), весь дом, все было на руках Больки. Она работала как вол, с утра до вечера, и задумываться ей было некогда.
Ветер стучал зелеными ставнями, гулял по крыше, топоча над головами сидевших в избе, словно целое стадо крыс. Унылая погода.
Вошел старый Дурчок. Поздоровался со всеми и тяжело опустился на лавку.
— А кум где? — спросил он у Больки.
— Где же ему быть? В лесу. Нынче приедут немцы за дровами на самый дальний участок.
— Значит, он не скоро вернется?
— Должно быть, не скоро.
— А что? Он вам нужен? — спросил ксендз.
— Нужен. Самому мне не управиться. Лютыня вскрылась, и у плотины скопился лед. Надо идти его рубить или убирать, не то он мне шлюзы сорвет. А тут, как назло, Тересь в город уехал.
Ксендз торопливо поднялся.
— Я вам помогу, — сказал он.
— Нельзя! Люди вас увидят! — крикнула Болька.
— Не увидят. А хоть бы и увидели, никто не донесет. Здесь злых людей нет.
— Ну, это еще неизвестно, — угрюмо пробормотала Болька, бросив исподлобья взгляд туда, где сидел Францишек.
— Если делать, так делать скорее, — сказал тот, не вставая, однако, с лавки. — Вода сверху идет.
Ксендз накинул на плечи ватник и собрался выходить.
— Что ж, идемте! — сказал он. — Как соседу не помочь?
Было уже около полудня, когда они подошли к Лютыне. Ксендз сразу понял, что положение катастрофическое. Речка, обычно мелководная, напоминала сейчас бушующий горный поток. Лед у мельницы не ломался и не таял, но над ним буйно мчалась взбаламученная желтая вода от истоков реки. Она несла сломанные деревья и хворост, а также большие льдины. Она перекатывалась через дамбу, между высоко поднятыми ледорезами и шлюзами, бурным каскадом падала вниз. На пальцах поднятых водоспусков, как на гребне, застревали предметы, которые несла вода. Льдины образовали вторую, гораздо большую запруду, которая уже напирала на шлюзы. Собственно, тут трудно было что-нибудь сделать — на бетонную плотину взойти было уже невозможно, так как вода шла поверху. А с берега, если и разбить шестами небольшую часть нагроможденного здесь льда, это тоже принесло бы мало пользы. Все-таки Францишек и ксендз принялись за работу.
Им удалось сбить часть льда, скопившегося у конца плотины. Через речку они прошли еще по высокому мостику, но вода уже подбиралась под самые его доски. Захватив ломы, оба все-таки поднялись на дамбу, пользуясь тем, что река по обе стороны плотины неслась теперь быстрее и более мелким руслом. Вода доходила им почти до колен, быстрое течение валило с ног. Но они принялись сбивать лед с дальних щитов.
Вскоре ксендз Рыба заметил, что еще крепкий лед, скрытый под бурными желтоватыми волнами Лютыни, тронулся и напирает на нижние площадки бетонной плотины. Францишек был на другом берегу, а вода шумела так сильно, что переговариваться издали было невозможно. Ксендз соскочил с плотины на берег и хотел понизу перебежать к Францишеку. Огибая мельницу, он увидел на крыльце дома старую Эльжбету. На лице у нее был написан ужас.
— Что случилось? — спросил ксендз, пробегая мимо.
— Мальчики ушли, — крикнула в ответ Эльжбета.
— Куда?
— Не знаю. Ярек увел куда-то Марыся.
Ксендз сбежал вниз. Здесь в овражке стояли на берегу оба мальчика и молча смотрели вверх, на желтый пенящийся водопад, который с шумом низвергался с высокой плотины. У Марыся в глазах был страх, у Ярогнева — только любопытство.
— Эй, вы, марш отсюда! — закричал им ксендз. — Упадете в реку!
— Вот еще! — буркнул Яро.
— Ну, ну, живее бегите! — кричал ксендз, не останавливаясь. Он видел, что вода доходит уже до кладки и через минуту нельзя будет перебраться на другую сторону, и потому спешил к Францишеку, скользя по грязи крутого берега. Здесь снег лежал еще толстым пластом, но под ним текла вода, и оттаявшая земля была очень скользкой. Наконец ксендз пробрался сквозь засыпанные снегом кусты.
— Пан Францишек! — позвал он. — Пан Францишек! Лед снизу напирает на плотину!
Францишек не сразу сообразил, в чем дело. Он вылез из воды на берег.
— Идем туда, надо разбить лед у плотины, под водой, — толковал ему ксендз.
Францишек пошатнулся.
— Так она же бетонная, — возразил он.
— Да, но, видно, бетонные плиты ненадежно уложены: плотина ходуном ходит.
— Что вы; пан Стась, не может этого быть!
Все же он пошел за ксендзом. Через мостик уже бежал ручей.
— Его сейчас снесет, — сказал ксендз. — Не убрать ли нам доски?
— Да, надо убрать.
Мальчики стояли на том же месте и глазели на водопад.
— Ярогнев, сбегай-ка за молотком и топором! — крикнул мельник — Собьем кладку.
Ярогнев помчался наверх, к дому. А Марысь по-прежнему стоял на берегу.
— Отведи малыша домой! — крикнул ксендз вдогонку Ярогневу.
Ярогнев через несколько минут вернулся с топором, молотком и клещами. За ним следом прибежала Эльжбета и увела Марыся. А мельник, ксендз и Ярогнев втроем энергично принялись за работу. Францишек сбил кладку моста с одного конца, потом прошел обратно по качавшимся доскам и с помощью ксендза снял их совсем. Взяв доски, все трое направились вверх по склону.
Тем временем Эльжбета вела домой маленького внука и всю дорогу причитала:
— И что это за ребенок! Куда ты убежал? Куда убежал от своей бабуси?
Марысь ничего не отвечал и только кряхтел. Он сегодня с раннего утра был сам не свой, — должно быть, понимал или чуял, что на мельнице случилась беда, а может, его просто взбудоражила наступившая сразу оттепель и этот теплый ветер. Проснувшись утром, он не хотел завтракать, капризничал, потом все ковылял из угла в угол или останавливался вдруг посреди комнаты и задумывался.
