— А я и забыл, — сказал ай сердито, — мы дети солнца, вообще не имеем женщин.
— Да? — подала голос лайва. — А как же вы размножаетесь?
— Мы не размножаемся. Мы просто — живем. А вы, земляне, — повысил он голос, и прайс понял, что ай завелся, — вы жалкие существа, у которых весь смысл жизни в этом разделение на два пола (впрочем, не два, а больше — у вас еще и всякие нетрадиционные есть). Все ваши произведения созданы из похоти, все ваши религии — жалкие попытки победить похоть. Только ради нее вы и живете.
— А для чего еще жить? — издали спросила лайва. — Ты, ай, просто не можешь, поэтому и ругаешься…
Ай нахмурился.
— Я могу хоть сейчас доказать тебе, что могу, — от волнения он не совсем чисто построил фразу. Лайва встала и легко, как балерина, подбежала к нему.
— Я к твоим услугам, — насмешливо сказала она.
Ай нахохлился и отошел в сторону. Он сорвал смертельно ядовитый цветок тиса ягодного и съел его, даже не поморщившись.
— Вот вам!
На вершине Аю-дага появился мрачный силуэт дельтаплана. Прайс поглядел на солнце, на тень от своей руки и определил: без семи девять. Аппарат легко отделился от горы и стал медленно падать, увеличиваясь в размерах. Ровно через семь минут, прямо к открытию пивного павильона, дельтапланерист яша шлепнулся на аллею, неловко задев верхушку араукарии.
Волны восторга всколыхнули разноцветную толпу. Яша оказался в центре внимания, впрочем — ненадолго: едва он успел наполнить свою серебряную кружку, холодным, как темная арктическая вода, пивом, едва успел отодвинуть губами снежную пену, как…
— Летать нельзя! — мягко предупредил подошедший полис, и два других полиса, мелко семеня ногами, подкатили сверкающую металлическими трубами и белоснежными простынями — кровать.
— Но я не хочу! — сопротивлялся яша, порываясь оседлать дельтаплан и взлететь. Извивающегося, его положили в кровать, и он сразу затих.
— Поехали! — скомандовал полис, и они весело покатили кровать по набережной. Прохожие с ненавистью и отвращением смотрели на яшу-дельтапланериста.
— Все там будем, — грустно заметил смайл, и наступило неловкое молчание. С тихим шипением допивала опрокинутую кружку пива сухая земля.
— Почему мы такие идиоты! — воскликнул ай.
— Что же, нам драться лезть? — сказал леннон.
— Конечно! Нас же больше.
— Разве на вашей планете существа бьют себе подобных?
— Нет, — сказал ай, — но мы пока на вашей… А у вас положено не только бить и убивать друг друга, но и наказывать лишением свободы. С волками жить…
— Слушайте, — перебил прайс. — Я знаю, где растут персики.
— Да, да! — захлопала в ладоши грета, — я голодна, как… — нового она придумать не могла, а сравнение с волком прозвучало бы банально.
Они выступили — прайс, грета, фул и ай — шагая по набережной, дерзко глядя в глаза прохожим, которые гадливо оглядывались по сторонам — нет ли поблизости полиции.
Они прошли с километр вдоль пляжа, потом поднялись наверх, где было менее людно, пока не достигли самой окраины, где не было не одного человека.
Кажется, поели персиков, — сказал прайс. Все остановились. То, что они увидели впереди, повергло их в изумление и ужас.
— Клянусь, ее вчера здесь не было! — дрожащим голосом воскликнул фул.
— Я прожила почти сотню жизней, — сказала грета, — но такое вижу впервые.
— Я посетил много миров, — прошептал ай, — но такой ужас…
В нескольких шагах от них (как они издали не увидели ее!) стояла, черная, гладкая, словно крышка рояля, не имеющая ни начала, ни конца…
Прайс шагнул вперед. Грета попыталась удержать его.
— Это надо проверить, — сказал прайс. — Персики уже совсем близко, я даже слышу их запах.
Он протянул руку. Ладонь и ее отражение соединились, словно в рукопожатии. Прайс ощутил черный жгучий холод смерти и пустоты.
— Пойдем обратно, — попросил ай. — Я боюсь ее.
— Я тоже, — холодно ответил прайс. — Но разве можно спокойно сидеть на аллеях, зная, что она тут?
— Верно, — согласился фул. — Вдруг она приближается?
— Давайте так, — предложила грета, — мы с прайсом пойдем налево, а вы направо. Ведь все в этом мире имеет конец.
С полчаса они шли, держась от нее на почтительном расстоянии. Она была однородна — черная и гладкая. Дома и ветки деревьев утопали в ней, как в воде. Она разрезала город, будто сплошная стена.
Им надоело ее разглядывать, и они шли, словно гуляя, позабыв об ужасе, который недавно овладел ими.
— Странно, что я еще не потеряла способности удивляться, — говорила грета. — Казалось бы, мне давно пора остыть, словно красной звезде, но прелесть в том, что все, что бы я ни делала, я делаю как впервые — иначе я не вынесла бы даже одной жизни.
— Я тебе завидую, — сказал прайс. — Почему же я не помню даже вот этой, единственной?
— Ты слишком переживаешь то, что есть. А я помню даже то время, когда была рыбой. Какое горячее было море… Ой! — грета споткнулась о кочку и сжала руку прайса. — Веди меня за руку, как маленькую!
Прайс внимательно посмотрел в ее глаза, влажно блестящие, как ягоды зрелого винограда, и увидел свое собственное перевернутое отражение.
— Всегда мечтал, чтобы у меня была сестра, — сказал он.
— Нет, — грета выдернула руку, — этого еще не хватало!
И несколько шагов они шли молча.
— Почему ты все время смотришь на часы? У тебя свидание?
— Нет, — зачем-то соврал прайс.
— У тебя свидание в двенадцать, в полдень, — строго сказала грета. — Ты сейчас идешь со мною, а думаешь о ней, а это неприлично.
Они прошли еще немного и увидели впереди две смутных фигуры. Что-то знакомое было в их походке. Прайс и грета остановились. Те, кто шел им навстречу, также замерли.
— По-моему, тут зеркало, — проговорил прайс, не теряя самообладания.
— Да, — отозвалась грета, — это мы сами.
— Давай подойдем.
Они двинулись дальше, и странные фигуры тоже пошли. Через несколько минут все четверо соединились.
— Немыслимо! — воскликнул ай.
— Мы приняли вас за свое отражение, — сообщил фул.
— Просто мы обошли мир по периметру! — радостно рассмеялась грета.
— Придется забыть о персиках, — сказал прайс и тотчас забыл о них.
— Правильно! — заметил ай. — Хоть один день вы можете не есть себе подобных?
— Можно подумать, что сам ты не ешь, — сказал фул. — Вчера на моих глазах слопал четыре порции блинов.
— Да, — раздраженно ответил ай. — Я вочеловечился, и поэтому должен бросать топливо в этот котел. Дома я питаюсь прямо от своей звезды. Вообще, вы удивительно подло устроены. Вы должны есть, пить и наоборот. Вы должны спать, совокупляться, читать книги и делать кучу низких вещей… Мне стыдно, что я попал на эту планету.
Они вышли на пятачок, главную площадь Гурзуфа. Она была полна народу и сверху походила на жаровню, полную еды. Прайс вспомнил ночную курицу. Он посмотрел на солнце: шел двенадцатый час.
— Мне пора, — сказал он и быстро зашагал на запад, в сторону пьяных аллей.
По пути он встретил целый отряд полицейских с кроватями. Видимо, они шли за теми, кто остался на пятачке. Ветер трепал их белые халаты. Они пели что-то веселое. Прохожие с умилением поглядывали на них.
На аллеях пахло йодом — очевидно, полиция уже изрядно поработала тут. Многие места уже пустовали, а те из наших, кто еще не был изъят, вели вялую беседу о науках и искусствах.
Лайва и леннон сосредоточенно наслаждались друг другом под кустом олеандра, виртуозно принимая самые немыслимые позы. Кое-кто восторженно следил за работой лайвы. Она была неотразима. Никто не заметил, как подкрался полис и обоих, все еще продолжавших наслаждаться, уложили в постель.
— Как вы смеете! — подскочил смайл. — В такой-то момент…
Полис с размаху всадил ему шприц в мягкие ткани. Смайл обмяк и замертво упал на подставленную кровать. Полицейские покатили всех троих по набережной, возбуждая в толпе гуляющих омерзение и досаду.
— Фенита! — сказал кто-то. — И до полудня не дотянем.
Прайс вздохнул. Единственное, что он хотел от жизни — это дотянуть до полудня! Но вдали опять появилась очередная кровать, и он понял, что это за ним.
Что-то не ладилось — кровать застряла на ступеньке тротуара. Полиса деловито хлопотали вокруг нее. Время было без трех минут полдень.
Прайс вдохнул свежий морской воздух, набрав в легкие пьяный запах еще живого мира — с шорохом раковин и криками чаек. Он провел взглядом по зубчатому гребню гор, чтобы навсегда запомнить эту последнюю декорацию…
И тут он увидел ее… С последним ударом часов она появилась в конце аллеи. Солнце, отраженное морем, светило сверху и снизу, почти уничтожая платье МАРIИ, но ветер возвращал платью вещественность; так оно едва существовало на грани двух стихий, и казалось, что МАРIЯ одета в текучие струи воды.
