Но химера!
Призрак свободы желаннее, чем свобода, и тут эти люди мне близки — тоже. Поскольку любая написанная тобой вещь — это холм, сопка. На которую ты залезаешь только за тем, чтобы обнаружить: за этой сопкой открывается еще одна, повыше и покрасивее. И так, подозреваю, до бесконечности.
Правда, с каждым восхождением вид за спиной становится все более ярким.
Все более масштабным.
Но это — единственный бонус в нашей истории.
Джерси, самый крупный из Нормандских островов, можно объехать за час настолько он мал. В хорошую погоду отсюда видно Францию, настолько она близко. Но говорят на Джерси по-английски, ведь остров находится под юрисдикцией Великобритании.
Англофобы произносят имя главного островного города на французский манер «Сен-Элье». Остальные постояльцы Джерси — кучка миллионеров плюс армия горничных из Восточной Европы, а также любители серфинга, которые десантируются по выходным — называют главный город острова по-английски: «Сент-Хелиер».
Иные усматривают французскую тонкость в соусах островной кухни, да. А также нормандские элементы в архитектуре. Но Джерси настолько мал, а его архитектура настолько ничтожна, что совершенно не важно, чего тут больше, Англии или Франции. Поскольку больше всего на этом острове — Германии.
На Джерси предсказуемый, солнечный климат. Затравленных погодой англичан это привлекает в первую очередь. Но, вопреки прогнозам, сегодня на острове туман и дождь, брызгающий на поля для гольфа с чисто английской брезгливостью. А под окнами гостиницы каменистая равнина библейского облика — а не морская панорама, как было обещано.
Все переменилось, не прошло и получаса — как в театре, когда после антракта на сцене новая декорация. Теперь над островом светило солнце, а пустыню затопило море, как будто воды, опять же по Библии, сомкнулись. Это был знаменитый джерсейский прилив. По его расписанию живет вся прибрежная территория. Примерно до полудня (в зависимости от времени года) вода постепенно обнажает километры ровного, как тефлоновая сковорода, пляжа. Идеального для заездов на колесных каяках — и так, позагорать-побегать. Запускать воздушного змея.
В скалистых местах острова при отливе открываются умопомрачительные лабиринты донных камней. Бродить среди них — как по улицам арабского города, откуда, как в сказках «Тысячи и одной ночи», исчезли люди. Тут же, на камнях и плитах, можно загорать. Пока не прозвучит сирена, означающая: вода возвращается. Ее наступление стремительно и вместе с тем незаметно. Задремал, зачитался — и все, привет: меж камней образуются омуты и водовороты, где утонуть можно запросто.
Для того и сирена.
Джерси с великолепной английской тщательностью опутан живописными тропами. За день-два на велосипеде можно объехать все точки, где сохранились немецкие фортификационные сооружения. Поскольку именно они — главный интерес этого места.
В октябре 1942-го Гитлер отдал приказ сделать из острова «неприступную крепость». С той поры вышки и бункеры находятся в неплохом состоянии — сохранились даже резиновые прокладки на газовых шлюзах. Что с житейской точки зрения, конечно, абсурдно, потому что судьба военной архитектуры заключается в том, чтобы быть разрушенной.
Но вот история делает зигзаг — и все складывается иначе. Союзники идут в обход Джерси, высадки английского десанта не происходит. Трехлетний труд пяти тысяч человек (из которых только пятая часть — рабская сила) напрасен. Противотанковые стены на пляжах никому не нужны. Гигантские пушки, ради которых под землей обустроили города, не собьют ни одного самолета. Не потопят ни одного судна. Десятки километров тоннелей и катакомб проложены впустую. Тысячи тонн лучшего германского бетона легли в землю Джерси зря. До сих пор все военные объекты выглядят так, как будто вчера их сдали в эксплуатацию. А солдаты, как вода отлива, просто покинули огневые точки — и скоро будут обратно.
Музейным хозяйством в бункере заведовали подростки, островитяне. Продавали билетики, сопровождали по туннелям. Показывали, объясняли. Слушая их малопонятную болтовню, я ловил себя на том, что дико завидую. Мне бы в пятом классе пушку в настоящем бункере. Чистить приборы, винтовки. Проверять телефонные сети и питьевую воду в бутылках. Мечта подростка… Смотришь в пушечный прицел и вспоминаешь игровые автоматы в советских кинотеатрах. Как они назывались?
Самый крупный из 18 джерсейских бункеров находится на мысе Corbier. Как и остальные, он был построен фирмой Kehl & Со по заказу Organization Todt. Однако пушка калибром 105 мм помечена клеймом французской фирмы Le Creusot (1918 г). В прошлой жизни она действительно была полевым орудием французской армии. После капитуляции Франции немцы просто переставили пушку с колес. И она стала орудием береговой обороны с дальностью поражения 10 км. Всего таких пушек — пять из 84-х. Остальные разобрали на куски коллекционеры еще в пятидесятых.
К пушечному отсеку примыкают два поменьше, для отработанных гильз и где стоит вентилятор для отвода выхлопа. Две клети рядом отведены под снаряды. «Гостиная» («кубрик», «казарма» — не знаю), где жили артиллеристы. Два раза по три койки друг над другом, почему-то очень короткие. Карликовые. Стол, телефон. Печка. Стеллажи с питьевой водой, десятки полок. На стенах семейные портреты. Патефон. Вентиляция на случай газовой атаки, работает от генератора, как и все тут. У выхода наружу шлюзовая камера — опять же на случай газов. Территория, прилегающая к входу, простреливается с огневой точки из пулемета MG 34.
Смотровая ячейка на крыше, самое опасное место — отсюда наблюдатель передавал расстановку сил в пушечный отсек — наводчику. Шахта запасного выхода. И ежевика вокруг — черная, жирная. Грозди спелых ягод на фоне моря.
Размышляя о том, как тщательно организован быт в бункере — как все тут заточено «под пушку» и для пушки сделано, — я вспоминал монастырь, скит. Где тоже все подчиняется одной идее, одному служению. Только вместо алтаря в бункере языческий идол, бог смерти. А служба по механике — та же. Кропотливая, ежедневная. Требующая самопожертвования и слепой веры в победу.
Которой, возможно, не будет.
Получение визы в аэропорту Тегерана ночью — долгая и мучительная экзекуция, пытка. Отказать во въезде могут любому, без объяснений. Швырнут в лицо паспорт, укажут волосатым пальцем на выход: «Get out!» — и задернут шторку, погасят свет.
Переживать особо не следует, через час визу все равно выдадут. Такова их манера, унизить и напугать человека при въезде, чтобы потом ты не натворил в исламской республике лишнего. Оригинальный способ заботы о нашей безопасности — в сущности.
В пятом часу утра мы наконец выкатываемся на трассу в город. Одной рукой водитель Оджад придерживает баранку, другой наливает из термоса чай.
— Чай любишь? — Поворачивается, протягивает чашку.
Машина, потеряв управление, плавно выходит на встречную.
В ночном поле галлюцинация, иллюминированный призрак. Четыре минарета размером с трубы ТЭЦ, между ними гигантское шапито. Золотой шар-купол, вокруг галереи, фонтаны. Непроглядная ночь, ни души — а тут все сверкает и переливается.
— Там он. — Водитель торжественно поднимает палец.
— ???
— Аятолла.
По иранскому радио гоняют программы о поэзии — или актерское чтение Корана. По словам Оджада, это его любимое занятие, слушать по радио стихи персидских поэтов-классиков. Стихи знакомы каждому с детства, но это не важно, поскольку главное, как они исполнены. Слушая вдохновенные перепады поэтической речи — то, как чтец интонирует, берет голосом, — потихоньку «влипаешь» в чужую мелодию. В ее каденции, в самый состав звука, незнакомого и завораживающего. Уже не удивляет, зачем в поле шапито, где при свете софитов спит «он». Зачем так долго мучили на прилете, пугали шторкой и что отправят обратно. Кто эти небритые мужики на выгоревших плакатах, которыми завешены бетонные коробки. Куда идут двое с авоськами — в такую рань. И зачем троица на тротуаре разложила костер — и сидит у огня, кутаясь в рваные тряпки.
Я просыпаюсь между двух шумовых потоков — грохочущего трафика под окном и фрезы на этаже. Город и отель бурлят, проснулись. То, что в комнатах могут спать люди, никому не приходит в голову. Мы встали — и ты вставай, нормальная логика «семейного» государства, где все как один и один — за всех.
На улице солнечно и холодно. Пожилые женщины метут мостовую длинными балахонами. Девушки в приталенных полу-пальто, на голове платок, черный. Платок прекрасно подчеркивает лица, их белокожие правильные овалы — и черные глаза. Красоток на улице поразительно много, поскольку эффектно задрапированная женщина производит куда более яркое впечатление. И они это знают, умеют делать.
