Фабрис Колен - Синдром Годзиллы

«Я…»

«Есть одно правило, — перебил Годзилла, — единственное. Ты ничего не говоришь, ни о чем не спрашиваешь, ты — в кино: сиди тихо и веди себя прилично. Больше увидишь».

«Понял», — сглотнул я.

«Все, что ты хочешь знать — фильм покажет. Не пытайся разгадать никаких моих тайн, не слушай того, что люди обо мне говорят, и не спрашивай их о том, что они знают. Здесь я — главный рассказчик».

«Я…»

«Обсуждение отставить. Не нравится фильм — не смотри. Ты можешь встать и выйти из зала. И на этом твое кино окончено».

«Понял».

«Вот и молодец».

Годзилла снова глубоко уходит в себя. Но его левая рука дрожит от волнения. Или это кажется моему испорченному воображению?

На сегодня аудиенция окончена.

«Я устал», — говорит Годзилла.

Я поднимаю рюкзак и закидываю его на спину.

«Завтра также?»

Я в Токио.

Я живу в отдельно стоящем небоскребе на выезде из города. Окна выходят на лесопарк; перед домом лужайка, на ней горка и карусель. В траве почему-то валяются сломанные игрушки. На газоне выгоревшая трава. Я оборачиваюсь. Наш дом очень большой, в сто этажей, а может быть, в тысячу.

Я говорю «наш» дом, но я не знаю, кто такие эти «мы». У меня нет семьи. Отец на работе, это очень далеко, а мама куда-то исчезла. Я пришел сюда один. Со своими привидениями, с людьми, которые проходят мимо, которые только и делают, что все время проходят мимо, они несут пластиковые контейнеры с жареной лапшой и компьютеры в разобранном виде, отдельно системные блоки, мониторы, мыши, клавиатуры.

Под нашим домом кто-то есть. И внутри нашего дома кто-то есть. А на самом верху, прямо напротив моего балкона, моргает гигантский зеленоватый глаз.

Годзилла спрятался за нашим домом или внутри него. Зрачок раскрыт на самую долгую выдержку.

Чудовище ждет.

Совсем скоро, я это откуда-то знаю, ему на помощь должны подоспеть и другие чудовища. Они будут трехголовые и из металла, они прилетят из космоса. Они будут похожи на насекомых, и на причудливых птиц, и на обитателей морской бездны. Они все соберутся здесь на кровавую битву.

А люди будут убегать, спасаться, кто как может. Они попытаются укрыться в атомных бомбоубежищах, но все двери бомбоубежищ будут заперты, потому что все ключи будут потеряны в канализационных люках и сточных канавах. Люди будут размахивать разряженными пистолетами, повсюду будут стоять использованные пусковые установки от реактивных минометов, подбитые обездвиженные танки, валяться стреляные гильзы. Люди будут кричать, прижимать к себе детей, прижиматься друг к другу — но все будет напрасно. Слишком поздно.

Вывески на фасадах домов в центре города беспорядочно мигают, как счет на табло испорченных видеоигр. Цифры взбесились, обратный отсчет теперь возможен только на пальцах. Повсюду слышен вой. Земля дрожит под ногами. Океаны выходят из берегов. Молнии вспарывают небесную лазурь. Над Токио поднимается цунами высотой сто шестьдесят метров.

Это то, что я вижу, то, что я представляю себе, то, что я предчувствую.

Но я знаю точно, что все это случится, только если я очень захочу. Я знаю, что я могу испепелить своих врагов одним мановением руки: щелкну пальцами, и они испарятся. Я знаю, что Годзилла может быть всего-навсего безобидной ящерицей, мирным трогательным гигантом.

Небо оранжевое и фиолетовое. Самолеты снуют под перистыми облаками.

Я забегаю в подъезд. Лифт сломан. Бегу по лестнице. Я поднимаюсь, перескакивая через ступени. Через две, через три, через четыре. На третьем этаже я уже задыхаюсь. Но продолжаю бежать. Мои легкие словно выжжены огнем. Я извергаю из себя пламя. Я кашляю. Соседи смотрят на меня в недоумении.

Я почти лечу.

У меня открылось второе дыхание. Я обладаю сверхспособностями. Я чувствую, что могу сделать все, что захочу.

Мне больно, но это состояние стоит того: зато я ощущаю себя всемогущим, я — непобедим.

Вдруг до меня доходит (эта мысль покажется мне нелепой, когда я проснусь, и мне так и не удастся разгадать ее глубокого тайного смысла): для того, чтобы стать сильнее всех, чтобы наводить на людей ужас, чтобы держать их в страхе, чтобы тебя уважали, почитали, бегали от тебя как от чумы, нужно просто очень много пострадать самому — пройти сквозь огонь, воду и медные трубы — и вернуться. Вернуться живым и победителем. Главное, уцелеть и вернуться.

И вот я добегаю до сотого этажа.

Распахиваю дверь квартиры.

У меня нет больше отца, а мама — больше не здесь.

Я захожу в свою комнату. Там все перевернуто вверх дном. Там пусто. Как будто по ней прошел тайфун.

Я сажусь на кровать. Я жду, когда этот мир наконец кончится. Я смотрю на часы. «Пап, ты что, не видишь, я весь горю!» Зарубите себе на носу: во сне все сделано для того, чтобы не проснуться, но то, что случается со спящим человеком, настолько реально, что он просыпается, понимаете? Мои наручные часы пищат, их раздражающий писк сливается с пиканьем электронного будильника, и я волей-неволей просыпаюсь.

В пятницу на скамейке никого. В субботу никого. Никого, никого и еще раз никого. И в воскресенье тоже.

Годзилла смеется надо мной. А я только теряю время впустую, поджидая его. Я сижу на нашей с ним скамейке или рядом, на террасе единственного в этом городе кафе. Я заказываю лимонад за лимонадом. Все бы ничего, но напиток слишком шипучий. Хозяин заведения уже поглядывает на меня исподлобья. Тыльной стороной ладони я подбрасываю свою сдачу, и мелочь рассыпается.

Что значит вся эта дурацкая история с фильмом? Мне что, больше делать нечего в своей жизни, как только слушать рассказы о чужой? Чужие истории.

Воскресным вечером я бреду по улице вдоль океанского берега. Волны идут на приступ, брызги долетают до парапета. Машины пролетают мимо, обдавая меня грязью. О солнце приходится только мечтать. Солнце нам только снится. Облака пропитаны ночью, они мчатся по холодной снежной грязи, отражаясь в тонированных стеклах машин. А я все иду и иду, я — ходячий синдром бродяжничества. Я бродячий ответ на вопросы, которые обычно не задают.

Поднимаю голову.

Передо мной знакомая карусель. Пустая парковка, лужицы ртути на асфальте. Ледяной ветер. Мой взгляд переполняется холодным дождем.

Над центральной аллеей, прямо надо входом в парк, висит растяжка с надписью:

Оставь все в прошлом!

Никого. Я оглядываюсь, смотрю на свои собственные следы в грязи.

Поднимаю воротник пальто, прячу руки в карманы. Галерея кривых зеркал. Разбитые машины. По-прежнему никого, а вокруг между тем потихоньку зажигаются огни, откуда-то звучит музыка — образчик дурного вкуса, что-то отвратительное из давно минувших лет.

Еще несколько шагов вперед. «Пещера ужасов». Поезд с привидениями. Касса закрыта. На стекле скотчем приклеена записка:

Я вернусь

Музыка замолкает. Мой мобильный звонит, и я, даже не взглянув на дисплей, отвечаю:

«Алло?»

«Даниэль?»

От неожиданности у меня слова застревают в горле.

«Па… Пап?»

«Ты помнишь, что будет завтра, Даниэль?»

Я закрываю глаза.

«Итак, завтра», — повторяет отец.

«Я знаю».

Я поднимаюсь на балюстраду, иду вдоль поезда, разглядывая вагоны с привидениями; зеленый зомби протягивает ко мне руки.

«Ты где?» — спрашивает отец.

«Не знаю, сам не знаю. Я уже иду. Я скоро буду».

«Не забудь про завтра», — снова повторяет отец.

Я молчу. Я слышу, как он плачет. Что я могу сказать? Я не волшебник, я не знаю волшебных слов. То, что произошло, останется в нашей с ним памяти навсегда. Несколько секунд и взмах ноги над балконной оградой, пустой взгляд, в котором не было даже сожаления, соскальзывающая с парапета рука и…

Токио.

Отец всхлипывает. «Прости меня», — говорит он.

Я спускаюсь с балюстрады, останавливаюсь перед готической башенкой «Замка привидений», на которой написано в стиле граффити, как бы стекающей по стене кровью:

Это самый страшный страх вашей жизни!

«Прости меня», — всхлипывает отец, извиняясь.

К чему все это теперь?

«Я сейчас приду, пап, — говорю я, улыбаясь, — и мы будем смотреть кино».

«Угу. Будем».

Разъединяюсь. Из глубины пещеры ужасов доносятся какие-то стоны, тихие шумы, приглушенный хор каких-то голосов, как будто чей-то зов. Ну, что ж, кино так кино.

В понедельник вечером я наконец-то вижу его снова.

Он сидит на своем обычном месте. Я не буду спрашивать, почему его не было и все такое: у каждого на это есть свои причины.

Он держит на коленях раскрытый ноутбук.

«Привет», — просто говорю я.

Вместо ответа он переводит пальцем курсор с помощью сенсорной мыши — у него на дисплее в окошке открыт какой-то план, что-то вроде карты — и тут же выходит из программы.