Цирк готов был расколоться от аплодисментов и хохота. Заикин тоже хохотал, стоя на спинах баранов. Но вот он нагнулся, выхватил из этого живого ковра огромного барана и в знак приветствия поднял его над головой.
* * *
В купе первого класса было темно, и только крошечный синенький ночничок еле-еле освещал лица Леже и баронессы де ля Рош.
Поезд погромыхивал колесами на стыках, покрикивал в ночи, и на мгновение, неяркими вспышками, вбирал в свои окна короткий свет пролетавших назад станционных фонарей.
Де ля Рош лежала в своей постели на боку. Под ее щекой, на подушке покоилась большая золотая медаль Заикина..
* * *
Ночью в гостиничном номере Ивана Михайловича заседал военный совет. Куприн лежал на кушетке и правил гранки. Ярославцев сидел за столом, печальный и притихший. Пильский деятельно кромсал огромный окорок. Саша Диабели с трудом разливал по стаканам водку из огромной четвертной бутыли, а Иван Михайлович Заикин в длинном халате нервно ходил по номеру и говорил:
— Я не простой борец, я чемпион мира! Я не могу там из-за каждой копейки трястись!
— Ну, хорошо, давайте подумаем, к кому можно обратиться за помощью, — сказал Саша Диабели. — В конце концов, я могу организовать подписной лист среди репортеров всех газет Одессы. Они достаточно заработали на Иване. Наберем рублей шестьсот. А еще где?
— Плюс восемьсот бенефисных, — сказал Ярославцев.
Метавшийся по номеру Заикин остановился:
— Да, кстати, Петр Данилыч! Баранов-то этих проклятых хоть устроили как-нибудь? Покормили?..
— Не волнуйся, Иван Михайлович, все в порядке.
И Заикин снова заходил по комнате.
— Восемьсот бенефисных? — переспросил Куприн у Ярославцева. — Да, завтра «Одесский листок» обещал мне за рассказ уплатить. Тоже плюсуй рублей полтораста. — Куприн показал гранки рассказа.
— Хорошо, хорошо! — раздраженно заметил Пильский. — Я тоже могу дать пару сот рублей! Но меня тошнит от этого состязания в благородном идиотизме! Мы тужимся и пыхтим, складывая наши копейки, в то время когда только за аппарат Фармана нужно будет заплатить тридцать пять тысяч франков! Это вы понимаете?!
Ярославцев подсчитывал названные суммы на бумажке. Куприн встал с кушетки, подошел к нему и заглянул в листок.
— Ну, что там у тебя получается?
Не отвечая Куприну, Ярославцев спросил у Заикина:
— Ваня, сколько у нас наличных, кроме бенефисных?
— Шестьсот семьдесят три, — тут же ответил Заикин.
Ярославцев записал в столбики эту цифру.
— Да... — задумчиво протянул Саша Диабели. — Если только аэроплан тридцать пять тысяч франков, нам самим это не вытянуть.
Он протянул стакан водки Ивану Михайловичу.
— Я же сказал, что капли больше в рот не возьму, — нервно отказался Заикин и повернулся к Ярославцеву: — Петя, надо что-то с этими овцами делать. Я уеду — они же с голоду передохнут! Как никак — живые души. Жалко ведь!
— Не передохнут, — опустил глаза Ярославцев.
— Ну-ка, ну-ка, ну-ка... — Куприн очень заинтересованно взял из-под руки Ярославцева лист бумаги и поднес к свету.
Ярославцев хотел было отобрать у него этот листок, но вздохнул и отвел глаза в сторону.
— Тэк-с... — сказал Куприн. — Значит, так: восемьсот бенефисных. Подписной лист среди сотрудников редакций — шестьсот. Полтораста — ваш покорный слуга. Пильский Петр Осипович — двести. Заикин и Ярославцев — шестьсот семьдесят. Все правильно. А это что за тысяча? — И Куприн ткнул пальцем в последнюю строку, где стояла только одна сумма в тысячу рублей без указания жертвователя.
Все замерли и посмотрели на Ярославцева.
— Ох, Александр Иванович, — недовольно проговорил Ярославцев. — Дайте вы сюда эту бумажку. Ну что вам-то? Хуже от этой тысячи, что ли? Ну, тысяча и тысяча! Эка невидаль!
— Это откуда еще тысяча появилась? — растерянно спросил Заикин.
— Откуда, откуда! Ну, не украл же я ее! — Ярославцев был в полном отчаянии. — Хотел как лучше сделать...
Заикин вплотную подошел к Ярославцеву и зло сказал:
— Мы с тобой, когда чемпионат организовывали, когда копейки свои складывали, об чем договаривались? Чтоб друг от друга ничего не утаивать! Чтобы никаких шахер-махеров промеж нас не было! Откуда взялась эта тысяча?
— Да что вы привязались все ко мне?! — плачущим голосом закричал Ярославцев. — Тоже мне, нашли разбойника! Хватайте, вяжите Ярославцева! Он тысячу рублей для них же достал! В Сибирь его, на каторгу.
— Ты не юродствуй, — сурово прервал его Заикин. — Я хочу знать, чем эта тысяча пахнет!
— Овечками она пахнет! — еще пуще закричал Ярославцев. — Баранчиками! — И передразнил Заи-кина: — «Живые души»... «С голоду подохнут»... Я их еще три часа тому назад всех оптом продал!
— Кому? — Ошеломленный Заикин опустился в кресло.
— Кому, кому. — Ярославцев хитровато оглядел всех и подмигнул Куприну. — Тому благодетелю, который подарил их тебе. Землевладельцу Херсонской губернии, господину помещику Харченко!
— Ну, мерзавец! — восхищенно сказал Пильский.
— С ума сойти! — простонал Саша Диабели.
— Петр Данилович! Гениальный ты администратор! — сказал Куприн. — Но тысяча-то откуда? Всем этим баранам красная цена триста рублей.
— А я их ему за тысячу, — сказал Ярославцев.
— Так это же грабеж! — еле вымолвил Заикин.
— Ничего подобного, — спокойно ответил Ярославцев. — Зато он теперь к искусству приобщен. Ничто в жизни не дается даром!
— Ой, жулик, — растерянно выдохнул Заикин, и все разразились гомерическим хохотом.
Раздался стук в дверь.
— Кто там еще? — вытирая слезы, крикнул Заикин.
Просунулась голова коридорного:
— Иван Михайлович! К вам человек от господ Пташниковых.
— Проси! — крикнул Заикин.
— Слушаюсь!
Коридорный исчез, дверь распахнулась, и в номер вошел усатый человек в кожаных крагах, шоферских рукавицах и в фуражке, на околыше которой были укреплены очки — «консервы».
— Желаю здравствовать! — сказал он. — Анатолий Васильевич, Иван Васильевич и Николай Васильевич, а также их матушка Анна Ивановна и дядя ихний Дмитрий Тимофеевич господа Пташниковы просят господина Заикина Ивана Михайловича отужинать с ними перед его отъездом.
— Это когда же? — удивился Заикин и посмотрел на часы.
— Прямо сей момент. Ждут-с, можно сказать, вас за столом. Для чего и автомобиль за вами прислали, — сказал человек в крагах.
Заикин быстро оглядел друзей. Куприн незаметно кивнул ему головой.
— Сейчас соберусь, — сказал Заикин.
— Слушаюсь. — Человек в крагах вышел.
Заикин сорвал с себя халат и стал быстро переодеваться.
— М-да... — задумчиво сказал Петр Пильский. — Из трех самых богатых домов в Одессе этот, пожалуй, наиболее пристойный.
— Несмотря на свои миллионы, они счастливо сумели сохранить довольно симпатичную патриархальную демократичность, — сказал Саша Диабели.
— Люди хорошие, добрые, — отозвался Заикин, натягивая башмаки. — Братья-то шалопуты, а дядька их — умница.
— Ваня, попроси у них денег, — вставил Ярославцев. — Или хотя бы закинь удочку.
— Нехорошо, — покачал головой Заикин. — Люди за мной автомобиль прислали, меня приглашают, а я с выгодой к ним! Нехорошо.
Он был уже одет, стоял перед зеркалом и торопливо причесывал свои усы.
— Иван, ты чист душой, и делать это действительно не следует, — улыбнулся Куприн. — Тем более что господа Пташниковы, наверное, сами предложат тебе помощь. Интересно только, как это будет выглядеть? И да хранит тебя Бог!
— Ну, я побег! — Заикин был уже в дверях.
— «Побег» так «побег», — подчеркнуто сказал Пильский. Мы ждем тебя. Саша, наливайте!
Заикин выскочил за дверь и помчался пустынными гостиничными коридорами.
У подъезда «Лондонской» стояло чудо десятого года — автомобиль «мерседес-бенц».
Небрежно помахивая тросточкой, похаживал франтик в соломенном канотье. Как только из дверей гостиницы показался Заикин, франтик метнулся к нему и торопливо проговорил:
— Иван Михайлович!
— Чего изволите? — садясь в автомобиль, недовольно спросил Заикин.
Франтик подошел вплотную к автомобилю и, стараясь дышать в сторону, сказал:
— Иван Михайлович, как говорится, секунда судьбы не решает. Три секунды — тоже, это уже говорю я вам. На три секунды я могу вас иметь?
— Ну, валяй, говори, чего у тебя там, — добродушно ответил Заикин и сделал рукой знак шоферу.
Шофер завел мотор, и под грохот стреляющего двигателя вечно нетрезвый, помятый франтик в соломенном канотье, с дешевой черноморской тросточкой в руках вдруг серьезно и грустно спросил:
— Во Францию и вправду едете?
— Еду, браток, — польщенно ответил Заикин.
Франтик поковырял тросточкой старенький лакированный штиблет, поднял на Заикина печальные глаза и с отчаянной решимостью сказал почти шепотом:
