В последний вечер перед отъездом складываю вещи в изумрудно-зеленый, как голова селезня, чемодан. Он до отказа забит новой одеждой, но есть и кое-что старое, любимое, без чего не хочется уезжать. Некоторые вещи помогают мне чувствовать себя везде как дома. Например, синяя стеклянная банка для ручек.
Пишу несколько писем друзьям и маме о том, что «ненадолго» их покидаю, и, отправив все с ближайшего почтового отделения, решаю лечь пораньше спать. Утром нужно рано встать, чтобы ехать в порт.
Голова занята одновременно несколькими вопросами. Что за девочка, к которой меня взяли компаньонкой? А какова собой Мэри Джейн Праймроуз? Справлюсь ли я? Ведь я не привыкла ни к детям, ни к иностранцам. Правильно ли я поступила, согласившись на такую необычную работу? Почему я всегда попадаю в странные истории и всегда задаю себе этот вопрос?
Мэри Джейн Праймроуз. Мерзкое имечко, как из детектива. Наверное, старая дева какая-нибудь. Синий чулок. Хотя вряд ли синий чулок. Она же англичанка. Наверняка у нее ярко-розовые щеки, полные мясистые губы, курносый, как у поросенка, нос и невыносимо занудный характер.
Какое тебе дело до ее щек? — говорю я себе.
А девочка? Какая она — взбалмошная, капризная, неуправляемая? Конечно, она капризная и неуправляемая. Ведь это создание никогда не ходило в школу. Неужели действительно не ходило? Почему-то ее тоже представляю себе светловолосой толстухой. Расфуфыренная принцесса с пальчиками-сардельками, в шелках, бархате и оборках. Сидит и рисует смешные и нелепые натюрморты! Не говори ерунды. Теперь детей не одевают, как на картинах Гойи. Особенно богатых детей. Теперь мне видится тощая нервная девочка, которая постоянно что-то требует и на всех кричит. На ней футболка с надписью PASSION FOREVER, джинсовая куртка со стразами (конечно, бриллианты!), черные бархатные шорты. На ногах уродливые ботинки, как у астронавтов на Луне. Шнурки, конечно, не завязаны.
Вместе с девочкой претерпевает метаморфозу и воображаемая Мэри Джейн. Оказывается, у нее крашеные ярко-рыжие волосы — длинные спереди и коротко стриженные сзади, брюки в обтяжку и жакет с глубоким вырезом — в общем, теперь в моем воображении она похожа на подростка, на свою воспитанницу. Только постарше. О Господи.
Заснуть удается поздно, и утром трудно встать. Аккуратно застилаю постель и напоследок оглядываю комнату. Когда бы я ни вернулась, дом должен быть в полном порядке! Схватив чемодан и сумку, ловлю такси и мчусь в порт.
Когда я прибываю на место, корабль вот-вот должен отойти! Взбегаю по трапу. Госпожа Тамара ждет меня на палубе с конвертом в руках и страшно нервничает.
Хорошо, что на эмоции времени нет. Сунув мне конверт и пробормотав приличествующие случаю прощальные слова, она торопливо бежит к трапу.
В последний момент вдруг останавливается и оборачивается. Смотрит на меня своими ярко-зелеными глазами, почему-то с беспокойством — или мне только так показалось? — и говорит: «Будьте внимательны. Пожалуйста, будьте очень внимательны».
Весело отвечаю: «Ни о чем не беспокойтесь, Тамара!»
— Ваш билет в конверте, — напоминает она и быстро удаляется.
Стюард показывает мне мою каюту. Хочется неторопливо разложить вещи и до ужина не видеть ни девочку, ни Мэри Джейн Праймроуз.
Издалека доносятся чьи-то голоса. Я выглядываю из иллюминатора. И корабль плывет!
Я счастлива, что город уже далеко.
Бывает, брожу по его улицам, и меня охватывает беспричинный страх. Кажется, что мне угрожает что-то непонятное, неизвестное. Может, это люди — люди, в которых таится угроза.
Самое неприятное то, что я не чувствую связи с этим городом. Ни с этим, родным моим городом, ни с другими. Ощущение отчужденности не покидает меня ни на минуту. Оно душит меня.
Странное чувство — ощущать себя чужой почти везде. Как щепка, которую носит по волнам.
Отчужденность рождает страх, который растекается по мне, как клякса по бумаге. Временами он больше, временами — отчего-то меньше, но присутствует всегда.
А сейчас я не буду привязана ни к какому городу. Корабль понесет меня по миру. Никто из нас ведь не связан с морем. На море все в гостях. И мне совершенно не хочется сходить на берег — нигде.
Раскладываю вещи по ящикам дубового гардероба. В это время маленькая девочка входит ко мне в каюту. Я не слышала, стучала она или нет. Наверное, стучала. Но вошла, как входят люди, которые не привыкли уделять внимание таким мелочам, как вежливость.
— Привет. А знаешь, я сейчас рисую картину под названием «Казнь китайца, съевшего панду». Целыми днями думаю только о ней. И днем, и ночью. Живу в этой картине. Плаваю в ней, как в море. Иногда выбираюсь на берег, чтобы посмотреть на нее с другого ракурса. Иногда обожаю ее. Иногда ненавижу. Иногда она кажется мне серьезной и зрелой, а иногда дурацкой и наивной. А когда мы, бывает, миримся с ней, мне делается хорошо. Но если она надоедает мне, и я сбегаю от нее — мне очень плохо… Может, мне стоит поменять название на «Пытай себя сам»?
Не дожидаясь приглашения, она садится в кресло перед моей кроватью, да еще и кладет на постель ноги. Под голубыми глазами, — разговаривая, она упорно смотрит мне в глаза, — сине-сиреневые синяки, будто у нее бессонница. Обычная маленькая девочка, ухоженный, аккуратный ребенок с красивым остреньким носиком, тонкими ровными бровями, короткими русыми волосами и выгоревшей неровной челкой, спадающей на правый глаз.
На ней белая футболка, белая вязаная кофта и бежевые брюки. Из ботинок выглядывают яркие носки: один зеленый, другой сиреневый. Как два нахальных попугая. Под ногтями краска — она же рисует.
Разговаривая, она изредка взмахивает руками, как птица крыльями. Из-за длинной тонкой белоснежной шеи она похожа на неизвестное животное редкой красоты. Мне кажется, я вижу в ней само одиночество, запертое в теле ребенка. Почему-то у меня щемит сердце.
— Казнь на моей картине — реальный случай. Как-то раз китайский крестьянин убил на охоте панду и съел ее. Человек был очень голоден, и ему не было дела до того, что панд в мире почти не осталось, и того, как велико ее символическое значение. Так как крестьян в Китае слишком много, а панд слишком мало, он получил заслуженное наказание от Китайской Народной Республики. Крестьянина казнили. Знаешь, я всегда слишком погружена в себя, но мимо такой истории пройти не смогла.
Девочка нервно смеется. Как странно она разговаривает. Так не разговаривает ни один ребенок. Интересно, что за книги дают ей читать?
Сильно сощурившись, она меняет тему:
— Вы заметили афишу у входа в ресторан?
Отрицательно мотаю головой.
— Ну как же! Справа! Она еще за витриной! Неужели вы не видели афишу о выступлении карликов-акробатов! Ее невозможно не заметить!
Нет, никакой афиши я точно не видела. И видеть не хочу, и даром мне не нужны карлики. Интересно, сколько еще маленькая нахалка собирается тут сидеть?
Терпеть не могу непрошеных гостей. Кого же она мне напоминает? Не могу вспомнить. Да и не хочу.
Осмотревшись, она принимается беспардонно изучать содержимое открытых ящиков гардероба.
Заметив на кровати мой раскрытый изумрудно-зеленый, как голова селезня, чемодан, она вдруг заявляет: «Ты помешана на порядке! Еще одна помешанная на порядке! У меня уже есть одна такая. Мэри Джейн — воплощение порядка. Но ты, конечно, превзойдешь ее в несколько раз. В вопросах порядка, естественно…»
Она опять смеется. Наверное, в этом и заключается моя работа — внимательно слушать этот бред и странный, неуместный смех этой девочки. Вдруг она произносит: «Вообще-то афиша довольно старая. Может, карлики все давно умерли. Вы же знаете, карлики долго не живут. А карлики-акробаты — и подавно. Но я все-таки надеюсь, что они не умерли и однажды поздно вечером покажут нам в ресторане спектакль. Поздно-поздно… Так поздно, что в ресторане не будет посетителей. Только мы с вами. А мы будем смотреть на них и бросим им желтую розу».
Странная девчонка. Прыгает с темы на тему, как муха по мусору. Меня охватывает сильное, нестерпимое беспокойство. Не желаю слушать этот бред. Она пугает меня. Почему она не уходит?
— Ну что, красивую я сценку вообразила? — грустно продолжает она. — Только я ведь вам не нравлюсь. Понимаю: вы не пускаете никого постороннего в свою жизнь. И сами ни в чью жизнь входить тоже не хотите. Я по ночам засыпаю поздно и с трудом, и приходится смотреть свои сны днем.
Это мой доктор так сказал. Он, конечно, рассказал все домашним. Но я сама в этом виновата. А доктору просто не хватает фантазии. Но бедная фантазия всегда нуждается в помощи богатой. Такой, как моя. Такие, как я, всегда делятся своей фантазией с другими. Хотя прекрасно знают, что ее не вернут, а наоборот, придут и попросят еще. Ну не можем же мы отправлять всех восвояси с пустыми руками, когда у нас самих ее залежи? Вас не раздражает, что я считаю вас такой же, как я? Мне кажется, я не ошиблась с вами.
