– Наконец-то!
– Ты имеешь в виду ложную интерпретацию ощущений: это когда нам хочется трахаться, а сознание заставляет нас поверить, что нам хочется ваять скульптуры, ну, вроде пресловутой сублимации, подмены импульса... Но в моем случае, кажется, все ясно... Мне хочется неважно чего, лишь бы быть с ней, дышать ею, жить ею... Поэзия? Любовь? Мне плевать... Но таковы мои ощущения.
Водка подходила к концу. Михей стал все чаще выразительно зевать, и Николай, откланявшись, нестойкой походкой вывалился из квартиры на белый свет...
На первую лекцию он опоздал и, внаглую ввалившись в аудиторию, решительно проследовал к тому месту, где сидела она. Мира улыбнулась и хотела что-то сказать, но, одернутая преподавателем, смиренно замолчала. Николай опустился на стул рядом. От его сосредоточенного внимания не ускользнуло, что девушка преобразилась. То есть номинально она была все той же вчерашней игривой девчонкой, но черт или бог... короче, кто теперь разберет... ну, скажем, черт, как говорится, кроется в деталях. Многие женщины способны преображать себя настолько, что их искусство граничит с перевоплощением великих артистов, или даже с неким самоваянием, или с тем и другим в разных пропорциях. Николай не сразу понял, в чем состоял секрет произошедших перемен, и лишь разбив образ на детали, осознал, что Мира приложила особые усилия, чтобы выглядеть так – обыденно для всех, но совершенно неотразимо для него.
Она использовала макияж столь умело и с таким вкусом, что его присутствие практически не замечалось. Чуть заметный румянец оттенял миловидный овал лица, делая его еще более привлекательным. Нежная линяя лба переходила в профиль слегка курносого носика, милые губки вели к подбородку, резко уходящему к шее. Тени на веках были в меру темны, брови аккуратно выщипаны, ресницы подкрашены... Только теперь он заметил, что глаза у Миры карие. У Николая глаза были почти такого же цвета, и он, честно говоря, не любил цвет своих глаз, считая его слишком драматичным, но в исполнении личика Миры Бог придал этому цвету особую красоту и осмысленность. Розовый оттенок слегка поблескивающей помады делал губки выпуклыми и выразительными. Николай не любил вульгарно накрашенных женщин, и это тонкое мастерство Миры придавать своему лицу естественную красоту обрадовало его так, словно ему сообщили какую-то исключительно приятную новость.
Прическа тоже свидетельствовала о том, что над ней поработал профессиональный парикмахер, ведающий толк в тонком искусстве обольщения. Цвет Мириных волос слегка отдавал рыжинкой, и то только если свет падал под определенным углом, и эта неоднозначность цвета вызывала волнительное чувство неопределенности. Изгиб ее шеи сводил его с ума. Она была тонка и словно бы требовала особого внимания к бархатистости своей кожи. Тонюсенькая золотая цепочка, на которой небрежно висело сердечко, сделанное в виде ободочка, вела туда, вниз, к пьянящему вырезу кофточки, на первый взгляд белой, но при внимательном созерцании на ней обнаруживалась нежная серая полоска. Вырез опускался до первой из двух застежек, и от этого Николаю, смотревшему сбоку, была видна самая кромка боковой поверхности ее груди и даже одна из потаенных родинок, о существовании которой обычным смертным знать не должно... Нельзя было сказать, что декольте было вызывающе глубоким. Просто с той точки, с которой наблюдал его Николай, ему открывались некие потаенные ракурсы, которые начинали волновать его даже больше, чем прикрытая тканью выпуклость самой груди.
Ему все казалось невероятным. Неужели под этой тканью скрывается обнаженное тело, нежное и желанное? Он не мог представить его себе, хотя напрягал весь свой обремененный философией ум. Какая она там, под этой ненавистной, но сладостной тканью? Какая у нее форма груди без лифчика? Большие соски или маленькие? Розоватые и выпуклые или под цвет кожи и плоские? Эти загадки занимали его больше, чем вопросы существования Бога и свободы воли, о которых скучно и монотонно талдычил лектор. Да и о чем ином он мог думать, когда всего в нескольких сантиметрах от его кончиков пальцев – застежки, ведущие прямиком к самой что ни на есть подноготной правде. А какой у нее пупок? – не унимался Николай. Он совершенно не мог представить свою возлюбленную обнаженной, ему даже казалось, что она так и родилась в этой кофточке, джинсах и черных демисезонных туфлях... Ну должны же быть где-то ее голые пяточки, коленки? Не может же быть, чтобы всего этого не существовало?
Взгляд Николая упал на ее руки и растерянно остановился на обручальном кольце. Муж – вот счастливчик, которому ведомы отгадки на все эти неразрешимые вопросы. Как выглядит ложбинка там, где заканчивается спина и намечается попка?
Мира чувствовала, что он не сводит с нее глаз, и намеренно делала вид, будто внимательно слушает лекцию, хотя сама буквально купалась в волнах его трепетного внимания.
Когда лекция наконец закончилась, они, не проронив ни слова, спустились в гардероб, торопливо оделись, вышли, пересекли площадь и сели на скамейку. Мира взяла его за руку.
– Поцелуй меня, пожалуйста... – тихо попросила она и прикрыла глаза.
Сердце Николая билось, как пойманный чиж. Он едва дыша прикоснулся губами к ее губам. Мира тихонько вздохнула. Он осторожно отстранился.
– Еще! – прошептала она.
Потресканный асфальт тротуаров мерно катился под ноги Николая и Миры. Они забыли о занятиях и брели, не разбирая направления. Так бывает, когда серость жизни неожиданно наталкивается на обновленную явь. Люди впадают в сомнамбулическое состояние и бредут себе куда-то...
– Нам нужно какое-нибудь укрытие... – промолвила Мира, прижимаясь к Николаю.
– Да, да... я думал об этом... Я постараюсь скоро устроить...
– Нет, я не об этом... Хотя... Неважно. Устрой, – Мира неожиданно до боли сжала его руку, так, что ему даже захотелось высвободиться, но он стерпел. – Я хотела сказать, что опасность, таящаяся во всяком укрытии, это опасность потерять в нем самих себя... Так не хочется врать, выкручиваться, прятаться!
– Нам придется подвергнуть себя такому испытанию... – серьезно отозвался он, а потом добавил: – Хотя бы временно...
– Вот-вот начнется славное соревнование мамочек и мужей в стремлении отравить наше счастье, – вздохнула Мира.
– Твое нелепое замужество – случайный продукт приближающегося апокалипсиса, а твой муж – привратник-каннибал.
– Не будем о нем...
– Все это не имеет значения. Значение имеешь только ты.
– Я верю, что мы будем счастливы. Несмотря ни на что! Да, я знаю, что рано или поздно мы будем счастливы!
– Ты моя домашняя долина... Я хочу в ней поселиться и никогда ее не покидать! Твои руки такие непривычные и такие родные одновременно. Целовать их – словно пробовать обнаженное шампанское...
Проходя мимо неромантических луж, Николай пошутил:
– Хвала шпионам! Мочась на улицах и в переулках, они оставляют друг другу секретные метки, как собаки.
– Да уж... Этот мир лучше всего приспособлен именно для шпионов. Мне кажется, все наши лекторы – агенты спецслужб...
– Не говори... Наши лекции – это атака имбецилов, преподаватели – капающие на мозги сосальщики. Мне больше не нужно ни философии, ни славы, ни прозрения. Все, чего я хочу... Нет, «хочу» – это слишком самонадеянно... Все, на что я уповаю, – это только касание наших рук, – тихо сказал Николай и нежно погладил кончиками пальцев Мирину ладонь.
– Вот и мы стали очередными каторжниками любви. Словно вооруженные инфекцией неведомой бациллы, мы бродим по городу, угрожая заразить этим безумным волшебством неподкупный Петербург... – Мира грустно улыбнулась, и ему показалось, что в краешках глаз у нее заблестели слезы.
– Да, мы живем здесь и нам кажется, что это просто город... Нет. Этот город ничем невозможно удивить... Он видел такое, о чем даже самые страшные исторические книги умалчивают... Строительство на болотах... Мертвецы... Блокада... снова мертвецы повсюду... Да мало ли всего... Нашим городом вечно правят бандитствующие миротворцы. Моя нелегальная психика вряд ли когда-нибудь сможет переварить его историю.
– И среди всего этого мертвенного гранита – наш карликовый пузырек счастья! Невероятно! – Мира остановилась и стала смотреть на Неву.
– Да... Эрмитаж принимает развлекательные ванны, а критики-мокрицы по-прежнему сношают гениев во все отверстия в их оголенных черепах, а те все нежатся в кокаиновой темнице экстаза...
– Как ты странно говоришь... – удивленно сказала Мира.
– Я тебя пугаю?
– Нет, нет, я хочу тебя слушать. Звуки твоего голоса... Они – удивительные. Говори, говори... Ты словно бы рождаешь стихи... Ты – мой Мандельштам... Ты мой единственный и неповторимый гений.
– Это иллюзия... – деланно рассмеялся Николай, хотя ему было приятно.
– Нет – это единственная доступная мне явь! – Мира прижалась к нему и тихо вздохнула: – Зачем этому городу нужна очередная терапевтическая чума, полыхающие в огнях ада стриптизерши, матроны, отравившие макароны... Почему взрослые не играют в игрушки? В пупсиков, например?
