Ольга Карпович - Младший

Только бы выставить ее вон. Иначе он не выдержит, заорет, ударит.

— Все хорошо, Мариша, просто неудачно повернулся, — с трудом объяснил он. — Уже прошло. Ты иди, пожалуйста, я посплю немного. До завтра, хорошо?

— Ладно… — неуверенно произнесла девушка.

Она наклонилась, тронула прохладными губами щеку и вышла. Дождавшись, пока шаги в коридоре стихнут, Леня натянул на голову одеяло, закусил костяшки пальцев, чувствуя, как все тело сотрясается, словно от спазмов.

Маленькая пельменная притулилась в одной из подворотен на Пятницкой, напротив некогда красивой, но в советское время облезшей и захиревшей церкви. Здесь было тесно, а под потолком плавали клубы серого сигаретного дыма. У высоких пластиковых столиков толпились посетители — в основном мужчины с невыразительными, стертыми лицами, тусклыми, заплывшими глазами. Раздатчица за стойкой равнодушно шлепала в щербатые тарелки комки слипшихся пельменей. От тарелок поднимался белесый пар, смешиваясь с дымом под потолком.

Леня левой рукой (правая еще плохо слушалась) придвинул поближе к краю стола ополовиненную пивную кружку, прикрываясь полой ветровки, вытащил из внутреннего кармана четвертинку водки и щедро плеснул в пиво. Затем, морщась, глотнул горькую, отдающую спиртом, жидкость. Теплая волна прокатилась по телу, унимая колотившую его с утра мелкую дрожь. Темная пельменная словно осветилась вдруг яркими софитами. Мимо проковыляла уборщица в заношенном белом халате, мазнула по столу вонючей прокисшей тряпкой. Леня отхлебнул еще и прислонился к стене. Он был почти счастлив.

Весь мир, который мгновение назад жестоко терзал его, вся эта убогая обстановка, мерзкие пьяные рожи местных завсегдатаев, сизый прокуренный воздух помещения сузились для него в одну точку и потеряли реальные очертания. За один миг произошли необыкновенные перемены. Лене вдруг захотелось быть добрым, захотелось поговорить с кем-нибудь, синеватые физиономии местной публики больше не казались ему ужасными. И вся несложившаяся судьба теперь рисовалась совсем не в таком мрачном свете, какой он обычно представлял ее себе, будучи трезвым. Теперь казалось, что самое интересное еще впереди, не все потеряно и кое-что можно изменить, стоит только захотеть.

Где-то в глубине затуманенного разума Леня понимал, что это пьяный морок, что он непременно падет, и расплатой за сегодняшние грезы обязательно будет тяжелое, сводящее с ума похмелье. Неистребимое желание выбраться из собственного тела, как из кокона. Любым способом, лишь бы не чувствовать изводящей тяжести и не вспоминать, что творил минувшей ночью. Но это все будет завтра. А сегодня, сейчас, он относительно счастлив и готов заплатить любую цену за то, чтобы хотя бы на миг не ощущать себя ущербным калекой, жестоко выброшенным за борт жизни коварной предательницей фортуной. Леня пьяно ухмыльнулся и опрокинул очередную кружку ядреного зелья на одном выдохе.

Прошло четыре месяца с тех пор, как молодой гимнаст Леонид Макеев, надежда советского спорта, сорвался во время выступления с брусьев и получил травму плеча, несовместимую с дальнейшей карьерой. Гипс давно сняли, позади несколько месяцев изнурительных процедур, ежедневной физиотерапии, тоскливой лечебной физкультуры. Врачи обещали, что вот-вот еще чуть-чуть, и рука начнет работать как прежде. В плечевом суставе сидели металлические болты, навсегда превратившие его, парящего Икара, бросающего вызов земному притяжению, в неповоротливого скрипучего робота.

Валерий Павлович избегал встреч, прятал глаза и советовал заняться пока тренерской работой, но надежды не терять, продолжать заниматься, авось… Марианна постоянно выдумывала для него идиотские развлечения. От этой бодрой улыбочки, от брызжущего оптимизма, от настроя «во что бы то ни стало отвлечь, растормошить, не давать падать духом» хотелось выть белугой. Дома обстановка была не лучше. Мать, впервые увидев Ленчика после травмы, разрыдалась так, что чуть не пришлось вызывать ей врача. В последующие пару недель она искренне увлеклась ролью самоотверженной сиделки. Леня не раз просыпался по ночам и видел склонившуюся над собой Ларису в белом кружевном пеньюаре. Она дотрагивалась узкой холеной ладонью до его лба, смахивала слезу и шептала:

— Бедный мой мальчик!

Но время шло, а бедный мальчик не желал, как в детстве, быстро выздоравливать и бросаться к забытым игрушкам. И Ларе в конце концов наскучили ночные бдения. Она вернулась к устройству личной жизни, и в доме опять повисла грозовая атмосфера. Вновь замаячил какой-то таинственный Аркадий Петрович, посыпались телефонные звонки, букеты. Мать часто пропадала из дому, возвращалась поздно, пряча счастливые глаза. Валентина Васильевна ругалась, громыхая крышками кастрюль. Впрочем, все это было Леониду безразлично.

От бабки ждать понимания тоже не приходилось. Убедившись, что физически внук здоров и страшное позади, она успокоилась и хандру Леонида считала блажью. Подумаешь, несчастье, не война же, не голод! Слава богу, жив, здоров, не инвалид, работать можешь. Ну не вышло со спортом, так что ж теперь, руки на себя накладывать? Хватит дурью маяться, работай иди.

Единственный, кто по-настоящему понял, что произошло, — младший брат Алешка. Леонид был благодарен ему. Брательник не лез ни с участливыми расспросами, ни с натянуто-веселыми разговорами, не охал над ним, но и не ворчал, что тот с жиру бесится. Кажется, он и вообще ни разу не заговорил с Леней о постигшем его несчастье, но по преданным внимательным глазам брата ясно было, что, если только старший попросит о помощи или хотя бы намекнет, Алеша придет на зов в ту же секунду. Впрочем, закончился учебный год, начались летние каникулы, и он уехал куда-то на Волгу, в спортивный лагерь.

Леня старался поменьше бывать дома. Постоянные скандалы матери и бабки действовали ему на нервы. Вот только сегодня днем, когда он уходил, весь дом, казалось, сотрясался от их криков.

— Опять Аркадий Петрович? — громыхала бабушка. — Сколько у тебя этих Аркадиев Петровичей за последние годы перебывало. У тебя волосы уже седые! Хоть бы детей постеснялась, бесстыдница. Шляешься по ночам, как проститутка, все соседи пальцами показывают…

— Мама, ты меня с тридцати лет старухой считаешь… — оправдывалась Лариса. — А я еще молодая, я жить хочу!

— Ну так живи, кто тебе мешает? Но ты не жить хочешь, а по мужикам шастать. Аркадий Петрович… Позорище!

— Мама, мы расписались! — неожиданно выдала Лара.

— Да какое мне дело… — не унималась бабушка и вдруг притормозила, вытаращила глаза и схватила дочь за руку. — Как расписались? Да когда ж вы успели?

— Вчера! — со слезами в голосе выкрикнула мать. — Вчера днем. Аркадий теперь мой законный муж, и ты не имеешь никакого права…

— Законный муж? — ахнула Валентина Васильевна. — Ты что же, еще одного кобеля сюда приведешь? Не выйдет! — она сунула ей под нос морщинистый кукиш. — Мало мне вас, спиногрызов, ты еще одного на мою шею решила посадить?

— Мама, у Аркадия прекрасная квартира. Ему твои квадратные метры даром не нужны. К тому же мы собираемся… — Мать резко осеклась и, махнув рукой, умчалась по коридору в свою комнату.

— Что собираетесь? Куда собираетесь? — бабка двинулась следом.

Леня не стал дослушивать, чем закончится очередная серия семейного телефильма, и отправился в давно облюбованный кабак в соседней подворотне. Казалось, теперь это было единственное спокойное и умиротворяющее место в огромном мире, полном раздражителей.

Здесь он мог затеряться среди случайных посетителей, раствориться, слиться с толпой, избавиться от необходимости с кем-то говорить, что-то объяснять, кого-то слушать. Здесь не оставалось ничего из прошлой жизни. Ничего, кроме мыслей, беспощадно, безостановочно крутящихся в голове. Кто я теперь? Как жить дальше? И нужно ли мне это, жить дальше? Что изменится, если в одно мгновение Леонид Макеев вдруг просто перестанет существовать?

От этих мыслей начинала мучительно гудеть голова, перед глазами взвивались и мельтешили черные «мухи». А избавиться от них можно было только одним способом — снова и снова отхлебывать мутную вонючую жидкость из плохо вымытой кружки.

Было темно, когда Леня, опорожнив несчетное количество пивных кружек, возвращался домой. Прохладный августовский вечер плавно покачивался, горевшие вдоль улицы фонари сливались в длинную мерцающую линию. За ярко освещенными окнами окрестных домов матери разгоняли по кроватям непослушных детей, кое-где подмигивали голубые огоньки включенных телевизоров. На дверях магазинов уже покачивались тяжелые металлические замки. Леня чувствовал приятное умиротворение. Теперь нужно было быстрее добраться до квартиры, и тогда до утра он погрузится в теплый, медленно кружащийся перед глазами кокон.