ХАААААХ!
Голова кружится и кружится, семя высаживается и высаживается в дыню. Пара несуществующих секунд в будуарчике Опал – и я готов. Да благословит тебя господь, девочка моя.
Я чуток кемарю на кушетке, а когда просыпаюсь, врубаю ящик, но глаза, ешь-то, не фокусируются. Раз десять выжимаю гантели, щупаю бицепсы. Резкость настроилась, но штормит еще вовсю, мускулы покачиваются, ровно бедра незанятых трансов в ночном клубе. Для восстановления сил мне нужен бифштекс. Вскоре я спускаюсь к «Безродному слепцу». Там ни души, я мотыляю в «Скорбящего Мориса». Все тут: Бэл, Ригси, Культяпый, Родж, Джон и так далее. Я принимаю пинту полусветлого горького, прошу повторить. Пойло удобоваримое, я только начинаю оттягиваться, как слышу гам в баре: – АААЙЙЙЙЙ!
Оборачиваюсь и вижу его. Этого убогого ублюдка, своего черепа. Полюбуйтесь: слез, ешь-то, с дерева и бузит. Убогий, ё: каким был, таким остался. За нами ж сейчас приглядывают как никогда, а он вот он, пожалста, явился. Бэл, Ригси и Культяпый, эти-то хмыри порадовались, когда я затрепыхался, еще б не порадовались.
– Добрдень, мальчик мой! Угстишь свого старичка, а? А-а? – говорит. Набрался уже как свинья, тварь.
– Я тут собирался с ребятами поболтать, – объясняю ему. Он вылупляется, словно я жопа какая-нибудь. Затем подбоченивается: – Ах, поблтать, я че, должен…
– Вы ниче не должны, мистер Т. Сию секундочку, – говорит Бэд и наваливается на стойку. Приносит «черепу» двойной скоч и пинту пива.
– Вот это мужик, – кивает тот на Бэла. – Молодой Барри, как его… Барри Лич, вот это мужик! – Улыбается, уважительно чокается с Бэлом. Затем вдруг вылупляется на меня:
– ЭЙ, шо у тэя с лицом!
Я уже только жду, что еще этот старый крендель выкинет.
– Шоутэяаааа…
Долбаная, налитая пивом шотландская харя, кретинский, сиплый шотландский акцент; не отделаешься от них ни на минуту. Хоть бы он, на самом деле, умолк навеки.
– Отвянь! – грохаю я. Потому что «череп» одной рукой обнял за плечи меня, а другой – Бэла и Ригси. Я, по идее, обязан «черепу» внимать, ровно Иисусу какому-нибудь…
– От он, мой малыш. Жопа он сраная! ЖОПА ОН СРРРРАНАЯ! Но все еще мой малыш, – говорит он. И потом говорит: – Эй, малыш, деньжат-то подкинь? Я скоро получу саи-идную смум… сумму, сын. Гаарили, тут заваруха намчается, и я огродами, огродами, дескать, попомнят мои зслуги и должным обрзом… пнмаешь, о чем я, Дэвид… а, сынуля?
Я вынимаю из кармана пачку десяток. Все что угодно, все что угодно, только б отделаться от хренова старого попрошайки.
– Ты, сынок, хороший. Хар-роший наследник Простинтов! – Озирается, закатывает рукав. – Моя кровь, – сообщает он Ригси, – кровь Простинтов.
– Бьюсь об заклад, она стопроцентная, мистер Т., – говорят Ригси, и Бэл, и Культяпый, и Родж, и Джонни, и прочие, у них всех есть повод оторваться, и у меня тоже, однако мне не по нутру, как смеется Ригси. Хмырь или не хмырь, речь тут о моем старике. Хоть минимум уважения ты должен же проявить?
– Такие дела, сын. Сто процентов Простинта! – говорит старый шут. Затем он, к счастью, оглядывается и видит другую такую же лысину, уткнувшуюся в стойку. – Пкдаю вас с лбовью, рбта. Там, на дргой строне, спрсите у мого лчшего дрга… что ж, не зрвайтсь, мальчики. Не куште дрг дрга! Ндеюсь, ваши дети прспеют в жзни. Вмнадо рзвить храктер для ба-альшой гры… для контор повсейблястрне… тих-ха! «Ребята Билли»… мы б показали вам, где раки зимуют… во де сиэли пнаст… тыящему крутые парни… я гврю о «Ребятах Билли» нз Бриктинга, о настъящих «Ребятах», а о ком же я тут гврю! Зпомните, друзья, вам сперва надо развить характер! Вам надо развить характер для большой игры!
– Это ведь тоже игра, мистер Т., – говорит Бэл.
Старый крендель вскакивает и приникает к такому же, как он, старому кренделю, чтоб поговорить.
– ХАРАКТЕР ДЛЯ БОЛЬШОЙ ИГРЫ! – вертится он и орет на все помещение.
Меня он уже совсем затрахал. Есть только одно место, куда можно завалиться в таком состоянии. Цепляюсь к Бэлу:
– Я бы прошвырнулся вдоль набережной, слышь. На автобусе до Лондонского моста, оттуда пехом по Тули-стрит, вдоль Джамайка-роуд, а потом домой на метро от Розерхита. Нас всего шестеро наберется.
Бэл улыбается:
– Я не прочь. Отделаться бы от остальных ублюдков.
Ригси пожимает плечами, пожимают плечами Культяпый и прочие. Они-то присоединятся, но без особого энтузиазма. А я – с особым. Наклоняю кружку, расслабляю пищевод, разом заглатываю пиво и рыгаю на всю катушку. Пора отчаливать.
Боб любовался младенцем на жениных руках. Мимолетно он вспомнил иную страну, иную жену, иного ребенка… ох, нет. Память умолкла, едва он погладил теплую румяную детскую щечку. Все то было давно, далеко. Было с вулвергемптонским Бобом Уортингтоном. А теперешний Боб Уортингтон обустроил себе новую жизнь в Торонто. Он провел в роддоме несколько часов, до утра, а затем, вымотанный, но довольный, поехал к себе, в отдаленный пригород. Все дома на его улице были разные на вид, не то что типовые кирпичные халабуды, среди которых он вырос, но странно, район все же производил впечатление некоего однообразия. Он припарковался на узкой асфальтированной дорожке у въезда в гараж.
При виде баскетбольной корзины, укрепленной над воротами гаража на стандартной высоте в десять футов, Боб представил, как его сын станет подрастать, и даже воочию увидел подростка, выпрыгивающего вверх, будто хариус, и забрасывающего мяч в корзину. Мальчик наверстает все то, что Бобу помешали сделать обстоятельства. У него будут все возможности. Завтра нужно опять устраиваться на работу; сам себе не поможешь – никто не поможет. А сейчас он слишком издергался. Укладываясь, Боб молил Бога о крепком сне и о сновидениях, в которых отобразились бы сегодняшние чудесные события. Он надеялся, что бесы нынче не придут. По большому счету, он только на это и надеялся.
Сидим себе на стоянке в кузове фургончика. Никто к нам что-то не подваливает, зазря пилили в такую даль. Ну, думаю, если тут и дальше будет так же тускло, подзаправлюсь эксом и за милую душу замотылюсь внутрь, в свободный поиск. Бэл в тачке рядом с какими-то еще кренделями, вылезать оттуда не собирается. Ну, силком я его не поволоку, делать мне, что ли, больше нечего, тем паче что внутри коней как сельдей в бочке.
– На прошлой неделе в тот кабак столько всякого дерьма набилось, – говорит Культяпый.
– Ага, и я их всех от тебя оттаскивал, – говорю. – Не оттащил бы – крантец клиенту. Глава последняя, недописанная, ешь-то, так или нет?
– Да уж, меня там типа не слабо помяли. Слышь, хотя раз я как пошел пиндюрить их кружками, урр… всем, сукам, досталось, как стояли в кружок, так и отползли по одному.
– Этот жирный хрюндель бармен, – говорит Джонни, – выступал он порядочно.
– Угу, – подхватываю я, – выступал, пока я его не урыл железной табуреткой. Вот это было круто. Как сейчас вижу: лоб у этого сучонка чудесненько так хрясь – и всмятку.
Замечаю, что Культяпый шарит в пакете, пива ищет.
– Эй, Культяпый! А нам пивка, тварюга ты эдакая, – ору ему. Он протягивает банку. Пиво сорта «Мак-Ивенс».
– Моча шотландская, – говорит он и спохватывается: – Извини, друг, из головы вон.
– Ничего, мне по фигу.
– Понимаешь, ты ж не такой, как все эти поганые настоящие шотландцы. Ну вот возьми моего старика, он ирландец по национальности, а старуха полька. Это ведь не значит, что я поляк вонючий, не значит?
Я пожимаю плечами: – Все мы полукровки недоделанные, друг.
– Ну да, – не отступается Культяпый, – но зато мы все белые, нет разве? Расовая чистота и так далее.
– Да, пожалуй, тут ты в точку попал, друг, – говорю.
– То есть я ж не к тому, что Гитлер делал все правильно, ты не думай. Он же не виноват, что не англичанином родился.
– Да уж, Гитлер был тот еще дрочила, – говорю я ему, – две мировые войны и один мировой кубок, друг. Всё выиграли пурпурно-синие.
Культяпый начинает петь. Жаль, некому заткнуть ему пасть еще до того, как он вспомнит какую-нибудь старую уэстхемпширскую кричалку.
– Пурпурно-синий в высшей лиге нав-сег-да, пурпурно-синий не загнется ни-ког-да… В фургончик лезет Ригси, сзади топчутся Бэл и этот хрен Роджер.
– Пошли внутрь, обалдуи, – зовет Ригси. – Там полный улет! Чесслово, музыка такая, что мурашки по коже подирают!
– Объяснить тебе, от чего у меня обычно по коже подирает? – спрашиваю.
– От волынщиков, – встревает Культяпый.
– Ну нет. Тут крутятся разные суки, и они явно не из конторы, – объясняю я Ригси. Бэл говорит:
– Да, ты мильярд раз прав, Торни.
Внутри тусуется хмырь со шрамом на физии. Это известие заставляет Ригси встряхнуться.
– До него легко докопаться, до болвана сучьего. Эти приглаженные фраера, крутые хмыри с полным карманом таблеток, они просто за задницу его выкручивают. Неудивительно, что мы не можем выбить из них даже парацетамол или активированный уголь, когда припрет.
