Бывший муж, напомнила себе Клер. Большую часть времени она не позволяла себе расслабляться и разводить сантименты. Но иногда при виде молодой парочки, держащейся за руки или толкающей перед собой коляску с младенцем, ощущала острую боль потери.
Они полюбили друг друга шесть лет тому назад, в ту пору, когда были аспирантами; Клер специализировалась по европейской истории, Майкл – по истории Древнего мира, греческой и римской. Сейчас при одном воспоминании об обстоятельствах их знакомства она досадливо морщилась. Ведь подобное поведение вовсе не было для нее характерно: чтобы привлечь внимание парня, она “случайно” уронила ему на ногу целую гору книг. Клер не только никогда не поступала так прежде, она отчетливо помнила, что подумала, впервые увидев Майкла: “Слишком хорош собой, чтоб можно было доверять”. Но тут начался бурный роман, и она перестала прислушиваться к внутреннему голосу, а меньше чем через год последовала свадьба. Они прожили в браке три года. Какой другой мужчина, кроме Майкла, мог понять и оценить ее интерес к прошлому, ее желание часами просиживать, уткнувшись в книжки? Старые, загадочные и непонятные книжки. Майкл был первым мужчиной, не считавшим ее синим чулком, его интересы лежали в еще более отдаленных и загадочных сферах. Но всего того, что их объединяло, оказалось недостаточно, чтобы сохранить брак, вместе перенести трудности, связанные с болезнью матери. И брак распался.
Через три месяца после похорон Эмили Клер перевелась из Колумбийского университета в Гарвард. И возобновила работу над диссертацией. Вскоре жизнь превратилась в сплошную рутину: раз или два в месяц она ездила в университет и просиживала весь день в библиотеке, но по большей части работала дома, оборудовав из гостевой комнаты маленький кабинет. В ту пору она редко снимала любимую фланелевую пижаму, могла проходить в ней весь день. Выходила из кабинета, только чтобы сделать себе чашку кофе и сэндвич, а позже не могла припомнить, ела ли что-нибудь вообще. Диссертация настолько поглощала ее мысли и чувства, что однажды для нее стало шоком осознание того, что на дворе уже двадцать первый век.
В высказываниях Мередит имелся смысл: да, она, Клер, действительно ведет монашеский образ жизни, замкнулась в себе, ничего, кроме работы, не видит и не слышит. Так размышляла Клер, отправившись к холодильнику поискать что-нибудь пригодное на обед. Но все потому, что ей крайне важно закончить эту диссертацию как можно скорей. Из-за болезни матери она потеряла целых два года, за это время ее однокурсники успели получить ученые степени и устроиться на работу. Майкл уже занимал престижную должность – старшего преподавателя классической литературы в Колумбийском университете.
Соорудив сэндвич с авокадо и помидорами, Клер вернулась в кабинет и уселась за стол. Покосилась на книжную полку, что находилась под рукой, – там стояла справочная литература и два тома по истории заговора, оба напечатаны в конце семнадцатого века. За исключением авторов отдельных научно-исторических статей, вышедших в Италии и Испании, историю Испанского заговора никто всерьез не исследовал на протяжении вот уже нескольких столетий. До недавнего времени, с оттенком горечи подумала Клер. Но как быть, если Андреа Кент опубликует свою книгу раньше, чем сама она закончит диссертацию? Впрочем, тот факт, что кто-то еще решил написать книгу на эту тему, ее ничуть не удивлял. Ведь Испанский заговор являлся одним из самых интригующих эпизодов истории Венеции, где было все – и интриги, и шпионаж, и убийства.
В 1617 году герцог Оссуна, испанский наместник, правивший Неаполем, и маркиз Бедмар, посол Испании в Венеции, объединили усилия и выработали план по свержению венецианского сената, с тем чтобы поставить Венецианскую республику в зависимость от Испании. Операцию они планировали провести в 1618 году, в праздник Вознесения, когда вся Венеция будет поглощена знаменательным ритуалом – обрядом обручения дожа с морем. Заговорщики собирались отдать на разграбление весь город, один из них передал под начало Бедмара банду солдат, которые должны были “поотрубать руки и ноги тем сенаторам, что окажут сопротивление”. А тех, кто не станет сопротивляться, собирались держать в качестве заложников. Все награбленное добро и деньги должно было быть поделено между заговорщиками и теми, кто материально субсидировал заговор, а также их приспешниками, в том числе французскими корсарами, английскими капитанами и испанцем Антонио Пересом, наместником Наварры, наемным убийцей, находившимся в услужении у герцога Оссуны.
Известный своим безрассудством и полной нравственной распущенностью, Оссуна начал проводить враждебную Венеции политику сразу, как только занял пост наместника в Неаполе в 1616 году. Он построил целую эскадру галер, которые нападали на венецианские корабли в Средиземном море и Адриатике, но этого ему казалось недостаточно. Вскоре он положил глаз на саму Венецию и нашел в испанском после преданного и понимающего союзника.
Вообще маркиз Бедмар был личностью весьма неординарной и интригующей, в каждом из источников Клер обнаруживала все новые, зачастую противоречащие уже сложившемуся образу черты характера. Его доклады королю Испании были отмечены острой наблюдательностью и язвительным остроумием; с одной стороны, он описывал Венецию как “весьма культурное, не лишенное шарма и блеска общество”, с другой – называл “самым грозным и опасным противником самому духу Испании”. Подобно Оссуне, он был буквально помешан на идее свержения Венецианской республики. По безжалостности с ним мог сравниться разве что его заклятый враг – венецианский сенатор Джироламо Сильвио, столь же твердо вознамерившийся отвести испанскую угрозу от Венеции.
Но особенно заинтересовала Клер еще одна личность, мелькавшая лишь в примечаниях и ссылках почти всех хроникальных описаний заговора. Алессандра Россетти, молодая куртизанка, пославшая Большому совету тайное письмо, в котором предупреждала о готовящемся перевороте. Известный под названием “письмо Россетти”, документ этот упоминался в большинстве материалов о заговоре, но никогда не публиковался, да и роль во всем этом самой Алессандры оставалась неясной. Никто ни разу не высказал даже предположения о том, как куртизанке удалось узнать о заговоре; кроме “письма Россетти”, никаких документов, связанных с этой женщиной, очевидно, не сохранилось.
Клер тоже не удалось отыскать никаких документальных подтверждений реального существования Алессандры Россетти и написанного ею письма, однако она верила: где-то они все же существуют. Вероятней всего – в Национальной библиотеке Марчиана, которую она до сих пор не удосужилась посетить. Клер считала, что историки прошлого проглядели эти документы и свидетельства, наверное, просто потому, что те не показались им важными. Они много писали об Оссуне, маркизе Бедмаре и Сильвио, но полностью проигнорировали жизнь Алессандры и ее роль в истории. А некоторые из них даже имели наглость утверждать, что письмо Россетти – чистой воды выдумка и что даже если бы оно и существовало, Испанский заговор раскрыли бы и без него. Клер была категорически не согласна с подобными утверждениями. Едва узнав о молоденькой куртизанке, она почему-то прониклась к ней интересом и дала полную волю своему воображению. Кто была эта женщина? Каким образом оказалась в гуще происходившего? Ни один из историков еще не удосужился взглянуть на заговор с точки зрения Алессандры, поместить ее в самый центр событий, воздать ей должное за то, что она помогла сохранить независимость Венецианской республики. Сама Клер считала Алессандру итальянской Жанной д'Арк и в глубине души лелеяла надежду, что благодаря ее диссертации куртизанка займет более значительное место в истории.
“Если только Андреа Кент меня не опередит”, – размышляла она, стряхивая с колен крошки сэндвича. Эта ученая дама из Кембриджа особенно тревожила ее, ведь существовала вероятность, что и она напишет о заговоре с точки зрения Алессандры и превратит ее, Клер, диссертацию в никому не нужную писанину. Одна надежда, что у этой Андреа Кент тоже возникнут сложности в поисках информации об Алессандре Россетти.
Два года упорных исследований и поисков почти ничего не дали, до сих пор собранные Клер о куртизанке сведения были чрезвычайно скудны, изобиловали пробелами и темными пятнами и содержали больше вопросов, чем ответов. Вообще-то даже самые знаменитые венецианцы тех времен не оставили после себя подробных записей, документов или зафиксированных кем-либо подробностей личной жизни, и женщин среди них было гораздо больше, чем мужчин. Но Клер изучила завещания, налоговые декларации, целые пачки личных писем тех времен и все же умудрилась составить из разрозненных фрагментов некое подобие биографии.
Она достала свои записи и вновь начала их просматривать.
