Ознакомительная версия.
Вставать в полседьмого — уже измененное состояние сознания. Потом еще нужно протрястись в электричке до Питера и пересесть в троллейбус. Около Исакия троллейбус обгоняет всадника, и тут в пустой голове начинаются поэтические приступы. К какой же армии принадлежит этот всадник? По цвету — к «зеленым», а мост под ним — Синий. И едет он по неприятельскому мосту в ту же сторону, что и я. Чувствую спиной его тяжелый взгляд вдогонку. В этом городе много таких «зеленых», на Аничковом целых четверо, никак с конями договорится не могут. А за окном троллейбуса тем временем мелькает еще один — Медный. Он указывает на тот берег, на Ломоносова, сидящего спиной к военной кафедре. На лице Михайлы — знакомая улыбка гения, который положил на все с прибором не меньше Ростральной колонны, на радость всем девушкам-ростралкам.
Но я еще не памятник, мне косить военку нельзя, хотя она в сто раз скучнее всего матмеха. Приходится торчать там несколько зеленых часов и слушать, что бой — это «организованное столкновение воюющих сторон», а куст — «совокупность ветвей и листьев, торчащих из одного места».
Эта смертельная скука и будит во мне то, что у ночного снайпера Некрасова называлось «души прекрасные нарывы». На военных лекциях я записываю большинство своих универских стихов.
Иногда я передаю блокнот по ряду, чтобы повеселить одногрупников. Некоторые требуют распечаток. Они не врубаются, почему человек, ежедневно имеющий дело с компами, год за годом пишет собственные тексты карандашом в блокнотах.
Но я не сдаюсь. Два моих демона-хранителя, призрак свесившего мальчика и фантомная девица из городка на коробке, стоят за спиной и адски скалятся всякий раз, когда руки мои тянутся к размножающим приборам.
Короче, в то время болезнь еще была под контролем. А рукописное творчество с военной кафедры сослужило мне добрую службу даже после того, как я стал офицером запаса. Летом перед пятым курсом мы хипповали по Крыму. Как-то нас занесло на мыс Фиолент, что под Севастополем. Была глубокая ночь, когда мы спустились через все обрывы в маленькую бухту за мысом. Насобирали плавника на костер… и тут выяснилось, что ни у кого нет бумаги на растопку! Даже телефонные книжки остались в нашем базовом лагере в Бахчисарае, где мы подрабатывали сбором персиков. А среди дров, собранных вдоль берега, — ни одной сухой ветки.
И вот тогда, обшарив все карманы и добравшись до самого потайного, я достал из широких штанин… нет, не лазерный меч. В этих штанах я был на военных сборах, и в потайном кармане лежал листок бумаги в клеточку. С одной стороны — описание тактической ракеты 8K14. На обороте — стихотворение. Из-за стишка листок и попал в карман. Секретные материалы по ракетам категорически запрещено было выносить за пределы части, их полагалось сдавать преподавателям. Но мне не хотелось знакомить наших полковников со своей любовной лирикой. Вот и пришлось взять листок с собой.
В то время еще не говорили «Аватар жжот!». Но костер получился такой, что даже пограничники приплыли. Только поживиться им было нечем: все мои улики пожрал огонь.
А границу я пересек через два года и совсем в другом месте. Там-то проклятая болезнь и прихватила меня по самые гланды.
Глава 2. Кит в лягушатнике
стою на мосту
путь вперед и путь назад
оба в тумане
Искушение демократией
Мне всегда было трудно объяснить соотечественникам, почему я вернулся оттуда. Диалоги обычно идут по зацикленной схеме:
— А, так ты все-таки вернулся? И правильно! Американцы — тупая и зажравшаяся нация!
— Да нет, там разные есть. Просто это другая культура…
— Вот-вот, другая. Тупая и зажравшаяся. Да что ты мне рассказываешь, ты же вернулся!
Но именно после таких диалогов я понял, в чем главная фишка «другой» культуры. Да, у америкосов тоже полно стереотипов насчет нас. И все же есть отличие: на каждый стереотип там найдется компенсация. «Пусть цветут сто цветов» — не китайский принцип, а американский.
С этой икэбаной я столкнулся в первые же дни. Программерская работа, по которой я приехал, была непыльной. Зато, как научный сотрудник университета Западной Вирджинии, я мог брать там разные курсы на халяву. Одним из первых стала «Американская культура», где рассказывали о достижениях ихней цивилизации. Например, о политкорректности, которая запрещает говорить «черножопый»: надо говорить «афрожопый» или типа того.
Семинары вел пожилой американизированный немец. Вроде неглупый, но со своим тараканом в башне. Его башню регулярно клинило в сторону России. Не проходило и десяти минут, чтобы он не помянул «эту воинственную державу». Разные там нарушения прав человека, все дела. Короче, достал. И я напомнил ему про Гитлера.
Он быстро отмазался. Мы, мол, сейчас про Америку говорим. А она, мол, такая правовая, не то что Россия, которая там в Чечне…
— Чечня — это российская территория, наша внутренняя проблема, — заметил я. — А вы лезете в чужие страны. Кстати, на прошлой неделе вы оккупировали маленькую несчастную Гаити. Там даже на вашем долбаном английском никто не говорит.
Немец в ответ затянул про миротворчество. И как складно затянул, сволочь! У него был отличный долбаный английский. У меня — школьный «со словарем». Пользуясь моим косноязычием, этот фриц чморил меня еще минут сорок на потеху публике.
И что? После семинара ко мне подошла самая симпатичная студентка группы. Сказала, что она тоже из Германии. «Ты не думай, у нас не все такие ебанутые», — сказала она. И пригласила меня к себе на день рожденья.
Вот это, товарищи, и называется демократия.
И она, демократия, очень помогла мне избавиться от такой частной формы литературной болезни, как программирование. Потом-то я понял, что это была не худшая форма… ну да ладно, не буду забегать вперед.
Как перестать программировать и начать жить
Ты спрашиваешь, действительно ли опытные российские программисты очень ценятся в США? И какие языки и операционки стоит знать в первую очередь? И так далее по пунктам?
Погоди-ка, ты кого спрашиваешь? Не того ли зачумленного китайца с лаптопом? Нет? Значит, ты задаешь эти дурацкие вопросы мне, опытному российскому программисту, спокойно живущему в небольшом американском городке?
Вот что я тебе скажу, парень. Люди, которые задают такие вопросы, не могут называться «опытными российскими программистами». Таким людям не светит трудоустройство даже в ЮАР. Ведь главная фича, с которой ты столкнешься в Америке, — не тонкости хайтека, а толстости женщин.
Но так и быть, давай по порядку. То есть не с плохого, а с самого плохого. С варианта, при котором ты —
1) Женатый программист
Ох… Ну ты и влип… В общем, заранее настройся, что через год американской жизни она тебя кинет. Редкое исключение — когда жена программиста тоже программист, работающий под той же операционкой. Такие люди живут долго и счастливо и умирают в один день от общего вируса.
Но подобные пары так же редки, как виндовоз без багов. Чаще жена программиста — это нечто из совсем другого полушария мозга. Условно говоря, художница. Возможно, в России ты пристроил ее на какую-то околокомповую работенку вроде веб-дизайна. И вот ты, крутой уокер, приезжаешь в Штаты на тридцать тысяч в год. Тут же покупаешь поюзанный «фордик» и уютненький кондомик с видом на паркинг. И выписываешь из России свою мышку-норушку, которая дома всегда была тише кулера и ниже драйвера.
Через полгода оказывается, что мышка лучше тебя водит тачку и знает все окрестные бары. И, конечно, уже говорит по-английски без акцента, чего никогда не может добиться ни один русский мужик — зато нет для него ничего ужаснее, чем русская жена, кричащая «Йес!» во время оргазма (даже «Дас ист фантастиш!» было бы не так противно).
Более того, пока ты там давил батоны и варил свои варежки, твоя тихоня уже подружилась с несколькими другими опытными программистами. И нашла, что их красные «ягуары» рулят круче, чем твой «форд-козлина» цвета «б/у». Масла в огонь подливает Интернет: если ты живешь в Пенсильвании, она обязательно сконнектится с веселым пареньком из солнечной Калифорнии. Обратно, если ты — веселый паренек из Долины Искусственных Сисек, она найдет интеллигентного пост-дока в Бостоне, и тот обязательно согласится, что русской женщине на юге — как селедке на сковородке.
Сейчас-то ты посмеиваешься, но учти: после того, как жена пошлет тебя на хреф, тебе прямая дорога в гомосеки. Ведь твое удрученное одиночество быстро заметят — только не бабы, а мужики. И когда в подвыпившей компании местных одиноких самцов ты снова произнесешь слово «пидор», обязательно найдется такой приятель, который пожурит тебя за стереотипы и заведет гнилое толковище о подавленных желаниях.
Ознакомительная версия.
