– Ты хочешь здесь спать? – спросила Лайза.
Но мансарда находилась слишком далеко от подвала, вне всякого контакта с людьми, и я сказал:
– Нет.
– Возьми с собой журнал, если хочешь, – сказал Капитан. – Запомни: кто нашел, тот и хозяин. Это один из основных законов, по которым живет человечество.
Начали мы с самого верха и постепенно шли вниз. В другой комнате на шатком столе лежал линованный блокнот, в котором кто-то вел подсчеты. Я до сих пор помню некоторые из записей, а они уже и тогда казались мне странными: там были, например, булочки по пенни за штуку (а что можно теперь купить за пенни даже при том, что стоимость самого пенни изменилась?). Эти булочки были, видимо, в большей чести у владельца блокнота; а ниже против записи "обед в «Эй-би-си» [недорогое кафе и булочные, принадлежащие компании «Aerated Bread Company» (сокращенно «АВО)] – два шиллинга и три пенса» стояла пометка «Излишество!» с восклицательным знаком. Бросив взгляд на Капитана, я сунул блокнот в карман. Там было много пустых страничек, и я подумал, что они могут мне пригодиться. Я ведь уже лелеял честолюбивые планы стать писателем, в чем не признавался ни своей тетке, ни отцу. Я четырежды перечитал «Копи царя Соломона» и решил, что если когда-либо поеду, как мой отец, в Африку, то буду вести дневник с описанием моих приключений.
– А почему здесь никто не живет? – спросил я моих новых знакомых.
– Хозяева всех отсюда выставили, – сказала Лайза, – потому что хотят сносить дом. А я здесь осталась, чтобы никого не пускать, пока хозяева не получат разрешения на снос.
Она открыла еще одну дверь – это была одна из комнат, где стояла кровать, а на линолеуме валялась сломанная расческа и пук седых волос.
– Здесь умерла одна старушка, – сказала Лайза, – ей было восемьдесят девять лет, и она умерла в день своего рождения.
Лайза быстро захлопнула дверь, и мы продолжали наш обход – к большому моему облегчению. Дело в том, что по странной случайности это был как раз мой день рождения, хотя никто в школе не знал об этом обстоятельстве. Сатана редко вспоминал о нем, а письмо от тетки с маркой за пять шиллингов приходило обычно с опозданием на несколько дней.
Я наконец остановил свой выбор на комнате с диваном – она находилась не слишком далеко от подвала, так что я мог слышать, как ходят другие обитатели дома. В комнате стоял столик, и на стене висела фотография человека в странной одежде, которого звали, как я почему-то по сей день помню, мистер Лунарди [Винченцо Лунарди – секретарь итальянского посольства в Лондоне, совершивший в 1784 г. первый в Европе полет на воздушном шаре]; он был снят в момент отлета на воздушном шаре из Ричмонд-парка, что было еще одним странным совпадением – ведь там жила моя тетка. Молодая женщина, которую я мысленно стал называть Лайза, а не мама, принесла мне из подвала кастрюлю вместо ночного горшка, а Капитан достал из шкафа тазик и треснутый кувшин.
– Мыло, – вслух подумал он и принялся шарить дальше.
Я же вспомнил об еще более нужной вещи.
– У меня нет пижамы, – сказал я ему.
– Ой! – горестно вырвалось у Лайзы, и она перестала стелить мне постель. Такое было впечатление, точно в их планах о моем будущем обнаружился роковой пробел, и я поспешил их успокоить.
– В общем, это не так важно. – Очень уж я боялся, что из-за отсутствия пижамы они отошлют меня назад, в мир амаликитян. – Буду спать в рубашке и трусиках, – сказал я.
– Нет, это не годится, – возразила Лайза. – Это плохо для здоровья.
– Не волнуйся, – сказал Капитан. И взглянул на часы. – Магазины, наверно, уже закрыты, но если так, то я займусь этим первым делом с утра.
– Я обойдусь, – сказал я. – Правда обойдусь.
Я ведь вроде бы знал, что у него туго с деньгами.
– У нее испортится настроение, если ты будешь спать без пижамы, – сказал Капитан.
Мы с Лайзой промолчали и вскоре услышали, как хлопнула, закрываясь за ним, входная дверь.
– Если ему что взбрело в голову, лучше с ним не спорить, – сказала Лайза.
– Пижама стоит кучу денег.
– У него всегда есть деньги на необходимости – во всяком случае так он говорит. А откуда он их берет, право, не знаю.
Странный это был день, так неожиданно начавшийся на школьном дворе. Я сел на одеяла, расстеленные на диване, и Лайза села рядом со мной.
Я сказал:
– Он ужасно странный.
Она сказала:
– Он очень хороший.
И, конечно, я недостаточно знал его, чтобы это отрицать. Чувствовал я себя здесь, безусловно, счастливее чем там, причем это «там» включало все места, где я до сих пор жил, в том числе квартиру моей тетки в Ричмонде.
– Я по-своему привязана к нему, – сказала Лайза, – и я уверена, что он привязан ко мне – тоже по-своему. Но иногда он такое для меня делает, что мне становится страшно. Скажи я ему, что хочу жемчужное ожерелье, могу поклясться, он мне его принесет. Может, не настоящее, но все равно жемчужное, а я-то разве пойму, какое оно? Вот взять, к примеру, хоть тебя…
– Он действительно добрый, – сказал я. – Он угостил меня двумя стаканами оранжада. И копченой лососиной.
– О, в общем-то, он добрым. Да, добрый. Никогда не стану это отрицать. И на него можно положиться – в известном смысле, как он это понимает. Взять хоть эту пижаму – он ее принесет, я уверена. Но вот как он ее добудет?..
Через полчаса я услышал звонок – один, потом два раза подряд – и заметил, как напряглась Лайза в ожидании третьего, а потом перед нами предстал Капитан с незавернутой пижамой в руках. Такой пижамы я не выбрал бы даже и в том возрасте, так как почему-то терпеть не мог оранжевый цвет, а у этой пижамы были не только оранжевые полосы, но еще и апельсины на кармашках. (Апельсины мне нравились только в оранжаде, но даже когда я пил оранжад, то зажмуривался, чтобы не видеть цвет напитка.)
– Где ты ее добыл? – спросила Лайза.
– Без всяких трудностей, – сказал Капитан, а сейчас, наверное, сказал бы: «Без проблем».
Это я сегодняшними глазами подметил, что он увильнул от прямого ответа. Память – она ведь обманщица. Уверен же я – или почти уверен – лишь в том, что он сказал мне:
– Пора на покой, Джим.
– Он что же, так и будет называться Джимом?
– Любым именем, каким ты захочешь, дорогая. Выбирай.
Вот уж тут я уверен, что правильно запомнил слово «дорогая», которым не часто пользовались в школе, или в доме моей тетки, или даже – как я позже узнаю – эти двое.
На диван я улегся в трусах, предварительно смяв как следует оранжевую пижаму, чтобы скрыть, что я в ней не спал.
На другое утро меня разбудил незнакомый женский голос, звавший: «Джим!». Я понятия не имел, где нахожусь. Пошарив под диваном в поисках привычного ночного горшка, но не обнаружив его – на коврике стояла лишь кастрюлька, – я в изумлении поглядел направо и налево, ожидая увидеть деревянные перегородки, которые в школьном дортуаре отделяли кровати друг от друга, но их не оказалось. Впервые за многие годы я был совсем один – ни голосов, ни тяжелого дыхания, ни портящих воздух трубных звуков. Только женский голос, зовущий снизу:
– Джим!
Кто такой «Джим»? Тут я увидел валявшуюся на полу пижаму и нехотя натянул ее.
Спускаясь по лестнице в подвал, я постепенно восстановил в памяти удивительные события прошедшего дня – я ничего не понимал и хотя был безмерно счастлив оттого, что не вернулся в школу, но в этом новом для меня мире чувствовал себя потерянным. Наверное, мальчику того возраста, в каком я тогда был, куда важнее понимать, кто он есть, чем чувствовать себя счастливым. А я был амаликитянин – и, безусловно, несчастный амаликитянин – и знал свое место в жизни, что было для меня куда важнее, чем чувствовать себя счастливым. Я знал своих врагов и знал, как избежать худшего, что они могут мне сделать. А теперь… Я толкнул дверь в конце лестницы, и передо мной предстала не женщина, а бледная встревоженная девчонка, пожалуй, всего лишь раза в два старше меня. Она сказала:
– Ты любишь яйца вкрутую или всмятку?
Я сказал:
– Всмятку. – И добавил: – А кто это Джим?
– Ты что же, не помнишь? – спросила она. – Капитан ведь сказал, чтобы я звала тебя Джимом. Тебе не нравится это имя?
– О нет, – сказал я, – уж лучше я буду Джимом, чем…
– Чем что?
– Лучше я буду Джимом, – уклончиво повторил я, потому что имена, как ни странно, достаточно важны. С ними ничего не поймешь, пока не опробуешь на слух. Но все-таки почему я стыдился имени Виктор и почему так легко согласился стать Джимом? – А где Капитан? – спросил я только затем, чтобы переменить тему.
– Ушел куда-то, – сказала она, – не знаю куда. – И, проведя меня на кухню, поставила на огонь воду, чтобы варить мне яйцо.
Я спросил ее:
– А он здесь живет?
– Когда он Тут, то да, вроде бы здесь живет, – сказала она. Возможно, такой ответ показался несколько загадочным даже ей самой, так как она добавила: – Вот ты получше узнаешь Капитана, тогда поймешь, что спрашивать его о чем-либо бесполезно. Он сам скажет тебе то, что сочтет нужным.
