2000 г.
Обычно, когда летней порой я приезжаю на хутор к своему товарищу на короткое ли, долгое гостевание, в первый день, с вечера, мы ставим сетчонку. Это – обряд. Конечно, и рыбкой надо побаловаться. А еще – для удовольствия. Это самое «удовольствие»» объявилось несколько лет назад. Приехал я, припозднившись, уже в сумерках, товарищ мой был немного навеселе. Он тут же скомандовал: «Пошли сетку ставить».
Мне было, признаться, не до рыбалки: с раннего утра весь долгий жаркий день провел я в дороге, мыкаясь по округе пыльными избитыми проселками. Хотелось обмыться – и скорее в постель. Жена моего приятеля, добрая Валентина, это поняла и стала мужа корить:
– Куда ты тащишь? Человек устал… Сетки твои…
Товарищ мой произнес веское:
– Я ему удовольствие хочу предоставить. Поняла?
Валентина лишь руками развела.
Снарядились мы вмиг. В железном корыте – рыболовная сеть, уже «набранная», то есть аккуратно уложенная: поплавки – к поплавкам, грузила – к грузилам. Всю эту снасть – на самоделочный просторный багажник велосипеда. И подались. До речного залива, до лодки рукой подать.
И я скоро понял, что это и впрямь – удовольствие.
Тихая река, большая луна над холмами. Дух пресной воды, чакана, камыша; от холмов – еле слышный пахучий вей терпких степных трав. Ночная река темна и просторна, берега – молчаливы. Луна серебрит маковки высоких тополей, верб, золотит зыбкую дорожку поперек реки. Ночное безмолвие напоминает о том, какие далекие версты – воды, леса, поля, безлюдные и молчаливые, – стерегут эту густую тишину, в которой даже падающая звезда еле слышимо, но звучит, словно рвется что-то далекое, легкое. Вот она – белым огнем прочертив небосвод, погасла в темной реке.
Все ушло: дневная усталость, заботы. Осталась лишь ночь, парное тепло воды, близкой земли, терпкий и пресный дух. И бередящее душу: вот она – жизнь.
Сетку мы поставили, вернулись домой и долго еще не ложились спать, вечеряя с разговорами и новостями, как и бывает при встрече:
Вечером сетку поставили. Рано утром пошли ее снимать. Тоже удовольствие: алая заря, местами розовый туман над водой, в заливе, возле камышей, рыба играет, там и здесь круги на воде, а на глуби, на реке, нет-нет да и вывернется что-то большое. Бывает, вот так поутру плывешь на лодке – и вдруг возле борта начинают выпрыгивать из воды могучие толстолобики, один за одним. По пуду и больше. Вылетит золотистое чудище, изогнется и так хлестанет, что брызги – фонтаном. И в лодку запрыгивали. Бывало такое. Это не рыбацкие байки, а толстолобик. Из невода он уйдет легко, перепрыгнув через верхнюю обору. И в лодку сдуру заскочит. Лишь сумей удержать.
Нынче толстолобик не играл. Но улов оказался неплохим: пара лещей, сазанчик, хорошие красноперки, щурята, подлещики и конечно же новые поселенцы: «гибрид», или «душман», «Гайдар», «демократ» – как хочешь его именуй – плодущая, прожористая, живучая помесь карася, карпа и черт-те кого. Ученые люди пускай расскажут, какого оккупанта они вывели и поселили, на нашу беду.
Рыбу мы принесли, представили хозяйке, жене приятеля.
– Сазанчика пожарю, по-нашенски, как вы любите. Ухи сами наварите… – постановила Валентина. – А все остальное – куда хотите девайте. Не нужна рыба.
– Как «не нужна»! – возмутился хозяин. – Курам, с комбикормом… Жрут вовсю! Цыплятам, утятам…
– Куры не жрут. Заварила, наклала – не глядят. А цыплята по жаре еще запоносят, не дай бог, с твоей рыбы. Разнесть надо по людям. Дед Федор пускай возьмет, у него дочка приехала. Баба Катя щербы похлебает, она любитель. Хомовне я сама отнесу. Может, из беженцев кого углядите… А вот Шура идет, – увидела она входящую во двор с коромыслом да пустыми ведрами маломерку Шуру по прозвищу Мормышка – бабочку телом крепкую, но ростом с вершок.
– Можно водички набрать? – здороваясь, спросила гостья.
– Бери, бери… – ответила хозяйка. – Тебе на полив, так черпай прямо из бака. А потом принеси сумку, рыбки покладу. Едите рыбу?
– Мы всё едим! – весело отозвалась Мормышка.
Когда она с полными ведрами вышла со двора, хозяин спросил:
– Огород поливает?
– Посадила, говорит, кой-чего. И правильно. Своя зелень. А водокачка не работает какой день.
– Огородники… – осуждающе процедил Тимофей.
– Чего ты?
– Да ничего… Для еды – за водой мыкаются. Теперь еще огород она будет поливать с нашей колонки.
– Жить-то надо…
– Башкой надо варить. Чего она этого-то родила? Самой жрать нечего, пацан голодный по дворам бегает. Теперь еще одного.
Товарищ мой – человек серьезный. Он рассуждает здраво. Мормышка живет без мужа. Двое детей. Один, правда, взрослый уже, вроде в армии. Другой – подросток. Весною она третьего сына родила. Говорит, на аборт денег не было.
Живет она недалеко. Домишко старый, колхозной постройки, для переселенцев. Немытые окошки с каким-то тряпьем, кособокое крылечко, дырявая крыша, вместо забора – репьи в человеческий рост да крапива. Поселенцы. Такой у них закон. Мимо двора пройти гребостно. Тем более что Мормышка – соломенная вдова. Числится она при хуторской водонапорной башне. Включает насос и выключает. Оклад от сельсовета – тридцать рублей в месяц. Пять буханок хлеба можно купить. Летом ходит полоть бахчи, за речку, к Конькову. Малая, но копейка. Осенью собирает шиповник, продает скупщикам. Вот и все доходы. А теперь еще и мальчонка родился.
Мормышка за рыбою прибежала скоро, семеня короткими толстыми ножками.
Добрая Валентина дала ей рыбы, принесла из погреба уже последние прошлогодние яблоки, другой овощ.
– Яблочки невидные, но хорошие. Ты их натрешь дитёночку, – наставляет она мамашу. – Моркови тоже натирай. А свеклу – себе. Я покладу в ведрушку, а ты ее потом принесешь.
Мормышка все забирает, благодарит, идет со двора нагруженная, переваливаясь, словно утка.
– За молоком вечером приходи, не боись… – напутствует ее хозяйка и говорит, словно оправдываясь: – Нехай хоть один наш дитенок на хуторе растет.
– А ты уверена, что наш, не чеченский? – спрашивает муж.
– Нет. Он хорошенький, он от Вовки.
– Да там кроме Вовки…
– Наш, наш мальчонка, белявенький. Пускай растет. Приданого ему набрали со всего хутора. – Это уже для меня объяснение. – И она – бабочка неплохая. Но такая жизнь. Колхоз был, она безотказно работала. А сейчас трудно. Но старается. Грядки какие-то посадила. Сигарет, говорит, в райцентре взяла. Будет продавать. Малая, но копеечка. Самогон учится делать.
– Это точно! – подтвердил мой товарищ. – Я к Чокову зашел вечером, а его нету. Жена говорит: «У Мормышки». Я потом его перевстрел, смеюсь: «От живой жены бегаешь к Мормышке? Молодятинки захотелось?» А он нос копылит: «Работаю дегустатором. Позвала, налила, говорит – покушай. Как специалист. Можно продавать? Я доразу не понял, а со второго стакашка одобрил. Говорю, не хуже Мишкиного, лучше, чем у Вахи».
– Вот и правильно, – одобрила Валентина. – Как-то надо к нынешней жизни применяться. Не помирать же.
Валентина принялась за сазанчика, мы с приятелем чистили рыбу для ухи. Остальной улов быстро разошелся.
Дом моего товарища стоит посреди хутора. Когда-то рядом теснились школа, магазин, почта, клуб, медпункт, бригадная контора. Нынче – руины да пустыри с заплывшими ямами. Подворье моего товарища теперь словно пуп, мимо не пройдешь и не проедешь. Здесь хранит свой нехитрый инструмент приходящий фельдшер. И хлебовозка, коли доберется, останавливается и торгует рядом. Тут телефон, считай, на хуторе единственный, потому что другой – у бывшего колхозного бригадира, который на отшибе живет и не больно гостей привечает. А здесь – пожалуйста, в любое время приходи и звони. В пору летнюю, для удобства, телефон стоит на крыльце, под навесом. И народ идет.
Покойная баба Акуля с этого двора не выводилась. Хозяева, бывало, уедут, а она все равно придет и дремлет на скамейке возле крыльца. «Она у нас была как замочек», – с улыбкой вспоминает покойницу жена моего товарища.
Дед Федор, вдовец и бобыль, заглядывает по три раза на дню. Порой здесь и отобедает. Баба Катя, на правах родной тетки хозяина, забегает всякий день, потому что ее сын Петро из города, с работы, звонит по утрам, справляясь о матери. Близкие соседи: Чоков да Юрий. Кума Шура да кум Павло по прозвищу Лис, у них дети – в райцентре. Кравченко, Мишка Хука, чеченка Полина, чеченцы же Алик да Ваха. Словом, весь свой хутор да еще и малый соседний, который за речкой. И тоже: «Передайте да перекажите…» «Туда проводу нет! – порой отвечает мой товарищ. – Как я передам?! – Но быстро меняет гнев на милость: – Ладно. Чего-нибудь придумаем».
Иногда вся эта колгота ему надоедает, и он грозится:
– Поставлю забор шиферный, сплошняком, железные ворота и прикрою эту ярмонку.
– Додумался… – перечит ему добросердечная Валентина. – Забрались в глухомань да еще стеной отгородимся.
