Где-то на жизненном пути, думал он, ты встретил все это, и оно стало частью тебя самого. Ты узнаешь себя в каждом звуке, который слышишь. Нельзя отречься от этого, не отрекаясь в то же время от самой своей сути. И все же, говорил он себе, ты покидаешь этот привычный мир, отказываясь от места, которое он тебе отвел.
На незамещенной площадке посреди двора пулеметная рота вяло проделывала упражнения по заряжанию пулеметов.
Он стоял спиной к комнате с высоким потолком, где размещалось отделение, и прислушивался к глухо доносившемуся оттуда сплошному хулу: люди только что проснулись и начинали двигаться, осторожно, как бы заново осваивая тот мир, из которого их вырвал сон. Он прислушивался к приближавшимся сзади шагам и думал о том, как хорошо было долго спать по утрам в команде горнистов и просыпаться, только когда строевые роты уже занимались во дворе.
— Ты уложил мои рабочие ботинки? — спросил он, обращаясь к подошедшему. — Между прочим, они так быстро снашиваются.
— Обе пары на койке, — ответил голос позади него. — Лучше не мешать все в одну кучу с чистой формой. Коробку с иголками и нитками, несколько вешалок и полевые ботинки я положил в другой вещевой мешок.
— Ну тогда, наверное, все, — сказал первый паренек. Он выпрямился и облегченно вздохнул. — Пойдем подзаправимся. У меня еще целый час в распоряжении, до того как предстоит явиться в седьмую роту.
— Я все же считаю, что ты совершаешь большую ошибку, — сказал стоявший позади него.
— Знаю, знаю, ты уже говорил. Твердишь изо дня в день уже две недели подряд. Ты просто не понимаешь, Ред…
— Может быть, и не понимаю. Где уж мне разбираться во всех этих тонкостях! Но кое в чем другом я смыслю. Я неплохой горнист. Но до тебя в этом деле мне далеко. Лучше тебя нет никого в нашем полку, может быть, даже во всех Скофилдских казармах.
— Возможно, — задумчиво согласился первый паренек.
— Ну вот. Тогда почему же ты все бросаешь и переводишься?
— Мне вовсе не хочется переводиться, Ред.
— Но ведь ты переводишься.
— Да нет же, ты забываешь: меня переводят. Это разные вещи.
— Послушай… — начал Ред запальчиво.
— Нет, лучше ты послушай меня, — перебил его первый паренек. — Пойдем-ка к Чою и позавтракаем, пока эта орава не пришла туда и не уничтожила все его припасы. — Он кивнул головой в сторону встававших с коек солдат.
— Ты ведешь себя как мальчишка, — сказал Ред. — Тебя бы ни за что не перевели, если бы ты не наговорил глупостей Хаустону.
— Да, это верно.
— Ну пусть Хаустон и назначил этого юнца первым трубачом в обход тебя. Что тут особенного? Пустая формальность. У тебя же остается твое звание. А этот слюнтяй будет только играть на похоронах да трубить отбой на занятиях новобранцев.
— Да, только и всего.
— Вот если бы Хаустон разжаловал тебя и отдал твое звание этому сопляку, тогда другое дело. Но ведь звание-то осталось у тебя.
— Нет, не осталось. Раз Хаустон попросил командира полка, чтобы меня перевели, значит, не осталось.
— Если бы ты послушал меня и пошел к командиру полка, одного твоего слова было бы достаточно, чтобы все осталось по-прежнему — нравится это начальнику команды горнистов Хаустону или не нравится.
— Конечно. Только его херувимчик все равно был бы первым трубачом. Да и приказ уже оформлен: подписан и отправлен.
— А, черт, — сказал Ред с досадой. — Можешь повесить эти твои приказы знаешь где… Большего они не стоят. Ты же у нас свой парень, Прю, по крайней мере, мог бы быть им.
— Пойдешь со мной завтракать или нет?
— У меня нет ни цента.
— Зачем же тебе платить? Я угощаю. Ведь я же перевожусь, а не ты.
— Лучше прибереги свои деньги. Нас могут покормить и на кухне.
— Не хочется мне есть эту дрянь, особенно сегодня.
— Сегодня яичница, — настаивал Ред. — Она еще не остыла. А деньги тебе пригодятся на новом месте.
— Это верно, — устало согласился Прю. — И все-таки пойдем, мне просто хочется их истратить. Я перевожусь и хочу их спустить. Так ты идешь или нет?
— Иду, — сказал Ред с досадой.
Они спустились по лестнице и вышли на дорожку перед казармой первой роты, где жила команда горнистов, перешли улицу и направились вдоль штабного здания к воротам. Палящие лучи солнца обрушились на них, как будто хотели пригнуть к земле, и так же внезапно остались позади, как только они вошли в широкий тоннель под штабным зданием, который и сейчас назывался крепостными воротами в память о тех временах, когда существовали форты и ворота служили для вылазок. В здании штаба, ярко выкрашенном в цвета полка, в полированном шкафу хранились самые крупные спортивные призы части.
— Да, плохо получается, — сказал Ред неуверенно. — Ты все больше и больше завоевываешь репутацию бунтаря. Сам напрашиваешься на всякие неприятности, Прю.
Прю ничего не ответил.
В баре было пусто. Молодой Чой и его отец, старик Чой, болтали за стойкой. Седая борода и черная шапочка сразу же исчезли за кухонной дверью, а молодой Чой — Сэм — подошел к ним.
— Хэлло, Плю, — сказал молодой Чой. — Моя слышал, как будто ты сколо пелеводишься наплотив, да?
— Правильно, — ответил Прю. — Сегодня.
— Сегодня? — Молодой Чой ухмыльнулся во весь рот. — А не влешь? Сегодня пелеводишься?
— Да, да. Сегодня, — ответил Прю сквозь зубы.
Молодой Чой, улыбаясь, грустно покачал головой. Потом, посмотрев на Реда, произнес:
— Стлоевая слузба вместо команды голнистов! Сумасэдсый.
— Слушай, — сказал Прю. — Ты дашь нам поесть или нет, в конце концов?
— Ладно. — Молодой Чой опять ухмыльнулся. — Сицас плинису.
Он пошел за стойку к вращающейся двери в кухню. Проводив его взглядом, Прю заметил:
— Желтолицая обезьяна.
— Молодой Чой — хороший парень. — возразил Ред.
— Конечно, старый Чой тоже неплохой человек.
— Ведь он желает тебе только добра.
— Разумеется. Как и все другие.
Ред виновато пожал плечами, и оба замолчали. В полутемной комнате было сравнительно прохладно, и они сидели, слушая ленивое жужжание электрического вентилятора па стене под самым потолком, пока молодой Чой не принес им яичницу с ветчиной и кофе. Через сетку в дверях слабый ветерок доносил ритмичное звяканье пулеметных затворов. Эти монотонные звуки, как зловещее предзнаменование, преследовали Прю, мешая ему наслаждаться приятным бездельем, в то время как вокруг шла своим чередом утренняя работа.
— Ты палень пелвый солт, — сказал, вернувшись, молодой Чой и ухмыльнулся, грустно покачав головой. — Холосый матилиал для свелхслоцной службы.
Прю засмеялся.
— Это ты хорошо сказал, Сэм, — заметил он.
— А что скажет твоя девчонка, когда узнает, что ты выкинул эту штуку с переводом? — спросил Ред, принимаясь за еду.
Прю ничего не ответил и только пожал плечами.
— Все против тебя, — сказал рассудительно Ред. — Даже твоя девчонка будет против.
— Я бы не возражал, если бы она была против меня сейчас, прямо вот здесь, — улыбаясь, заметил Прю.
Ред был настроен серьезно.
— Девочки, которые принадлежали бы только тебе, на каждом шагу не встречаются. Проституток сколько хочешь, но они для первогодков, для новичков, а стоящую девушку найти трудно. Слишком трудно, и поэтому всегда будешь опасаться потерять ее. Ты же не сможешь бывать в Халейве каждый вечер, ведь придется вкалывать на строевых занятиях в стрелковой роте.
Прю пристально смотрел на круглую кость от ветчины, потом взял ее и высосал мозг.
— Пусть она решает сама, своим умом, Ред. В конечном счете каждый человек должен все решать сам. Знаешь, это ведь подготавливалось уже давным-давно. Ведь дело не в том, что Хаустон назначил своего херувимчика первым горнистом, но считаясь со мной.
Ред внимательно посмотрел на него. Все знали, к каким молодым ребятам начальник команды горнистов Хаустон питает слабость, и Ред подумал, не пытался ли он подъехать и к Прю. Нет, вряд ли. Прюитт избил бы его до полусмерти, но посмотрел бы, что он старший уорэнт-офнцер.
— Да, это ты правильно сказал, что она должна решать своим умом, — заметил Ред с горечью. — Только вот где он у нее, ум-то? В голове или еще где-нибудь?
— Осторожной выражайся, Ред. С каких это пор ты стал совать нос в мою личную жизнь? Кстати, чтобы ты знал, ум у нее действительно не в голове, но это меня и устраивает, ясно? — сказал Прю, а про себя подумал: «Неправду ведь говоришь, Прюитт».
— Ладно, не кипятись. Какое мне дело, в конце концов, до твоего перевода? Моей молодой жизни он совершенно не касается.
Ред взял кусок хлеба и, всем своим видом показывая, что не хочет больше разговаривать на эту тему, собрал хлебом желток с тарелки и проглотил его, запив кофе.
Прю закурил сигарету и повернулся, чтобы понаблюдать за группой ротных писарей, которые только что вошли и сидели в дальнем углу, потягивая кофе, тогда как им полагалось заниматься своими делами наверху, в канцелярии. Они все были похожи друг на друга, высокие, худые, тонколицые. Таких, конечно, больше тянуло к работе с бумагой, она давала им чувство умственного превосходства над другими. До него донеслись слова «Ван Гог» и «Гоген». Один высокий парень что-то говорил, а другие ждали, когда смогут вставить слово; потом, пока говоривший переводил дух, другой высокий парень сменил его, а первый нахмурился, и все остальные снова стали нетерпеливо ждать. Прю улыбнулся.
