Либ вдруг поняла глупость своих предположений. Если сиделок нанял комитет, то Малахию О’Доннеллу необязательно быть преуспевающим. Вероятно, единственное, что отличает эту семью от других, еле сводящих концы с концами, – это утверждение о том, что их девочка питается воздухом.
Либ уставилась на низкую крышу жилища О’Доннеллов. Не поторопись Макбрэрти с письмом в газету, мир за пределами этих промокших полей ничего не узнал бы. Сколько важных персон вложили в это странное предприятие свою наличность и свои имена? Неужели они надеются, что по прошествии двух недель обе медсестры послушно заговорят о чуде, сделав эту жалкую деревушку легендой христианского мира? Неужели они надеются купить одобрение и уважение как сестры милосердия, так и Соловья?
Троица прошла по тропинке мимо навозной кучи, и Либ неодобрительно поморщилась. Толстые стены хижины там и сям покосились. Разбитое стекло ближайшего к ним окна было заткнуто тряпкой. Дверь имелась только в нижней части проема, как в конюшне. Мистер Таддеус толкнул заскрипевшую половинку двери и сделал знак Либ войти первой.
Она шагнула в темноту.
Что-то прокричала женщина на незнакомом Либ языке.
Глаза Либ начали приспосабливаться к полумраку. Под ногами земляной пол. Две женщины в капорах с оборками, которые всегда носят ирландки, снимали одежду с сушилки, стоящей у очага. Передав одежду более молодой худощавой женщине, та, что постарше, выбежала вперед, чтобы поздороваться со священником за руку.
Он ответил ей на том же языке – должно быть, ирландском, – затем перешел на английский.
– Розалин О’Доннелл, полагаю, вчера ты познакомилась с сестрой Майкл.
– С добрым утром, сестра. – Женщина сжала руки монахини.
– А это миссис Райт, одна из знаменитых крымских медсестер.
– Подумать только! – У матери семейства были широкие костистые плечи, серые глаза и невеселая улыбка. – Благослови вас Господь за то, что приехали к нам издалека, мэм.
Неужели эта женщина в своем невежестве считает, что на том полуострове все еще бушует война и Либ приехала прямо из гущи сражения?
– Надо было бы принять вас в хорошей комнате. – Розалин О’Доннелл кивнула на дверь справа от камина. – Но там сейчас посетители.
Прислушавшись, Либ различила тихие звуки пения.
– Нам и здесь отлично, – заверил женщину мистер Таддеус.
– Садитесь, я принесу чай, – настаивала миссис О’Доннелл. – Все стулья в комнате, так что пока садитесь на табуретки. Хозяин копает торф для Шеймуса О’Лалора.
Табуретки представляли собой сиденья из бревен, которые женщина придвинула к самому очагу. Либ выбрала себе одну, попытавшись чуть отодвинуть ее подальше от огня. Хозяйка как будто обиделась. Понятное дело, ведь у очага самое почетное место. Так что Либ села, поставив саквояж с прохладной стороны, чтобы ее мази не растаяли.
Усевшись, Розалин О’Доннелл перекрестилась, то же сделали священник и монахиня. Либ подумала, а не надо ли последовать их примеру. Ну нет, было бы смешно копировать местных жителей.
Пение из соседней комнаты зазвучало громче. Камин выходит в оба помещения, сообразила Либ, поэтому звуки проникаются оттуда.
Пока прислуга снимала с огня кипящий чайник, миссис О’Доннелл говорила со священником о вчерашнем дожде и о том, каким необычно теплым оказалось это лето. Ни слова о дочери.
Униформа прилипла к телу Либ. Она напомнила себе, что наблюдательная медсестра не должна тратить время даром. Либ приметила простой стол, придвинутый к задней стене без окна. Крашеный буфет со странной зарешеченной, как у клетки, нижней частью. Несколько маленьких дверец в стене – стенные шкафы? Прибитая сверху гвоздями занавеска из старых мешков из-под муки. Все довольно примитивное, но опрятное. Закопченный колпак трубы сплетен из прутьев. С каждой стороны камина виднеются квадратные углубления, а повыше висит на гвозде ящичек с солью. На каминной полке пара латунных подсвечников, распятие и небольшой дагеротип под стеклом в черной лакированной рамке.
– А как сегодня Анна? – наконец спросил мистер Таддеус, когда они прихлебывали крепкий чай, в том числе и горничная.
– Вполне в себе, слава Богу.
Миссис О’Доннелл бросила в сторону комнаты еще один тревожный взгляд.
Неужели дитя поет гимны вместе с посетителями?
– Нельзя ли рассказать сестрам ее историю? – попросил мистер Таддеус.
Женщина озадаченно посмотрела на него:
– Какая история может быть у ребенка?
Либ переглянулась с сестрой Майкл и взяла инициативу в свои руки:
– Каким было здоровье вашей дочери до этого года?
– Анна всегда была нежным цветочком, но не плаксивой или обидчивой. Когда у нее появлялась царапина или ячмень на глазу, она делала небольшое пожертвование для церкви.
– А какой у нее был аппетит? – спросила Либ.
– О, она никогда не была жадной и не выпрашивала гостинцев. Очень хорошая девочка.
– А ее душевный настрой? – спросила монахиня.
– Нет причин для жалоб, – ответила миссис О’Доннелл.
Эти неопределенные ответы не удовлетворили Либ.
– Анна ходит в школу?
– Да, мистер О’Флаэрти души в ней не чает.
– Она ведь выиграла медаль, верно? – Служанка неожиданно указала на что-то, чуть не расплескав чай.
– Верно, Китти, – ответила хозяйка, кивнув на каминную полку, точно курица, клюющая зерно.
Либ, поискав глазами, нашла медаль – маленький бронзовый диск в подарочном футляре около фотографии.
– Но после коклюша, который Анна в прошлом году подхватила в школе, – рассказывала миссис О’Доннелл, – мы решили оставить нашу девчушку дома, даже несмотря на грязь, разбитые окна и сквозняки. Но она и самостоятельно очень упорно занимается по книгам. Дома и стены помогают, как говорят.
Либ не знала этой поговорки. Она продолжила расспросы, потому что ей пришло в голову, что нелепые выдумки Анны могут быть основаны на фактах.
– С начала недомогания у нее бывали нарушения пищеварения?
Либ предположила, что сильный кашель мог вызвать у ребенка внутренние повреждения.
Однако миссис О’Доннелл с натянутой улыбкой покачала головой.
– Рвота, запор или понос?
– Только изредка, как это случается с растущими детьми, – ответила миссис О’Доннелл.
– Выходит, до одиннадцати лет, – уточнила Либ, – Анна, по вашим словам, была нежной и чувствительной, и ничего больше?
Женщина поджала шелушащиеся губы:
– С седьмого апреля – вчера с того дня минуло четыре месяца – Анна не съела ни кусочка, не выпила ни глотка, ничего, кроме чистой воды.
Если это правда, с долей неприязни подумала Либ, какая мать говорила бы об этом с таким возбуждением?
Но конечно, это неправда, напомнила она себе. Так что приложила Розалин О’Доннелл руку к этой мистификации или дочке удалось запудрить матери мозги – в любом случае у женщины нет причины бояться за своего ребенка.
– Она не подавилась чем-нибудь перед днем рождения? Или, может быть, съела что-то протухшее?
– В этой кухне не бывает ничего протухшего! – разозлилась миссис О’Доннелл.
– Вы упрашивали ее поесть? – допытывалась Либ.
– Можно было даже не пытаться.
– Анна как-то объясняла свой отказ?
Женщина наклонилась чуть ближе, словно желая поделиться секретом:
– Этого не нужно.
– Не нужно было объяснять причину? – спросила Либ.
– Она в этом не нуждается, – ответила Розалин О’Доннелл, обнажив в улыбке щербатый рот.
– Вы хотите сказать, в еде? – еле слышно спросила монахиня.
– Ей ни крошки не нужно. Она живое чудо.
Должно быть, это хорошо отрепетированный спектакль. Если не принимать во внимание, что блеск в глазах женщины выражает, как показалось Либ, твердую веру.
– И вы утверждаете, что последние четыре месяца ваша дочь пребывает в добром здравии?
Розалин О’Доннелл выпрямила внушительный торс, и ее редкие ресницы затрепетали.
– В этом доме, миссис Райт, вы не найдете никаких лживых утверждений, никакого жульничества. Это скромный дом, но таковым был и хлев.
Подумав о лошадях, Либ была озадачена, но потом поняла, что женщина имела в виду Вифлеем.
– Мы простые люди – муж и я. Объяснить это мы не в силах, но наша девочка отмечена особым Божественным провидением. Разве Богу не подвластно подобное? – обратилась она к монахине.
– Неисповедимы пути Господни, – слабо кивнула сестра Майкл.
Вот почему О’Доннеллы попросили прислать монахиню. Либ почти в этом не сомневалась. И почему доктор выполнил их просьбу. Все они считали, что старая дева, посвятившая себя Христу, легче большинства людей поверит в чудо. Или в большей степени суеверна.
Мистер Таддеус внимательно наблюдал за происходящим:
– Но ведь вы с Малахией желаете, чтобы эти добрые сестры побыли с Анной две недели и потом доложили обо всем комитету?
