— Вы что-то очень рассеянны, друг мой, — внезапно сказал Сувиль.
— Да вот размышляю, является ли лицо отражением души, — сказал я.
— Вы же знаете, что бывают убийцы с лицами ангелов и, наоборот, самые зверские физиономии у добрейших людей. На «Венере», которой я командовал, когда прибыл сюда двадцать первого июня тысяча семьсот девяносто шестого года…
Госпожа Гаст в это время встала из-за стола. Она прошла мимо нас, и мы поклонились ей.
— Очаровательное соседство, — пробурчал Сувиль.
Я долго смотрел вслед длинному светлому платью.
— Так вот, если бы вы видели, бедный мой друг, боцмана этого судна…
Мне не пришлось узнать историю боцмана, так как в эту минуту в залу с письмом в руке внезапно вошел наш хозяин и обратился прямо к Сувилю:
— Что же вы, капитан, не предупредили меня еще утром, вы же знали об этом, ведь так? Не могли вы не знать, вы же прибыли из Европы! Вы не могли не знать, что он сел на корабль! Что теперь с нами будет? Мы разоримся, все наше имущество разлетится по ветру! Подумать, что мы напрасно ломали хребет всю жизнь!
В конце концов он прочел нам письмо. Оно поступило с «Минервы» и провалялось на столике целый день. Ему сообщали с острова Бурбон, что по сведениям, полученным от одного англичанина, Джон Иеремия возвращается на Маврикий, и уточняли: он сел на линейный корабль «Юпитер».
Я узнал, что Джон Иеремия однажды уже побывал в колонии в 1832 году. Он приехал тогда, имея титул и полномочия генерального прокурора, с поручением исполнить приказ, принятый голосованием в 1831 году, об освобождении рабов без всякого возмещения.
— Чтобы отделаться от него, — вы помните, капитан? — мы бастовали в течение сорока дней. Да, сударь, все было закрыто. Мясники не ходили на бойню, овощи сохли на огородах, суда на рейде не могли ни сгрузить товары, ни погрузить их. Да, у нас были трудные времена, но, слава богу, мы тогда выиграли этот бой. И вот все снова-здорово! Явиться сюда с обвинением, что мы-де бесчеловечно относимся к нашим рабам! Но ведь они уже нам навязали защитника рабов, и мы примирились с этим. Нет, вам не удастся разубедить меня, что тут кроется что-то иное.
— Мой дорогой Масс, — сказал один из клиентов, — дело в том, что интересы Вест-Индской компании задевает обилие маврикийского сахара на европейских рынках. Чего они хотят, так это пресечь зло в самом зародыше, а именно — разорить колонистов Маврикия. Вы знаете, что эта компания насчитывает немало друзей в Обществе противников рабства. Ах! Только не говорите мне о человеколюбии этих людей!
— Господин Керюбек, — продолжал Масс, — вы только что приехали, так вот, взгляните на все это свежим глазом! Хорошо бы свозить вас в Свободное поселение. Там вы увидите много черных, которых по доброте душевной хозяева отпустили на волю. Вы все поймете сами. Что до меня, то отбери у меня рабов, не заплатив компенсации, и я стану нищим, нищим!
Довольно забавно было слушать владельца роскошной гостиницы, который, стоя на мраморных плитах парадной залы, говорил о грозящем ему разорении. Закончившие ужин гости приблизились, и разговор стал общим. Мы посмеялись над горячностью хозяина, но по поведению остальных я понял, что ситуация их весьма взволновала.
— Он, значит, покинул Лондон еще до приезда д’Эпинея, — заметил кто-то.
И все принялись сверять даты, подсчитывать дни.
Вскоре к нам присоединились новые люди, все стали обсуждать, какие можно принять меры, дабы помешать высадиться на остров особе, которую колонисты рассматривали как своего врага.
— Не забудьте о знаменитом памфлете, опубликованном им в тысяча восемьсот тридцать первом году, — сказал господин с бакенбардами, — и о не менее знаменитых словах Робеспьера, коего он так превозносит: «Пусть лучше погибнут колонии, нежели принцип!»
Через несколько дней после того, как я водворился в свое поместье «Гвоздичные деревья», я узнал, что 29 апреля Джон Иеремия высадился в Порт-Луи вместе с прихваченной им для безопасности войсковой частью в пятьсот солдат. Назавтра он уже занял пост генерального прокурора и приступил к своим обязанностям, с самого начала оскорбив судебного исполнителя и выказав неуважение к Верховному суду.
А в тот вечер, когда распространился слух о предстоящем возвращении Иеремии, растерянность читалась на всех лицах, угадывалась во всех разговорах. Новый губернатор, сэр Уильям Николаи, уже два месяца как приехал в колонию, и первой же репрессивной мерой по отношению к тем, кто развернул кампанию против Иеремии, был приказ об увольнении Жана-Марии Вирьё, заместителя председателя апелляционного суда, и полковника Дрейпера.
Господин Вирьё отказался явиться в суд 22 июня 1832 года, чтобы представить господина Иеремию как генерального прокурора вместо Проспера д’Эпинея. Полковник Дрейпер, начальник таможни и член Совета законодателей, примкнул к неофициальным членам этого Совета и проголосовал за высылку Иеремии в июле 1832 года. Сэр Уильям Николаи приказал также уволить Адриана д’Эпинея, неофициального члена Совета законодателей, представителя Порт-Луи. Господин д’Эпимей вел яростную кампанию в прессе против Иеремии. Помимо расформирования корпуса добровольцев, созданного с разрешения прежнего губернатора для оказания помощи английскому гарнизону в случае бунта среди рабов, сэр Уильям Николаи объявил, что при малейшем неповиновении будет введен закон военного времени.
Едва все узнали новость об увольнении господина Вирьё, полковника Дрейпера и господина д’Эпинея, три других члена Совета законодателей в знак протеста подали губернатору заявление об отставке. Из разговоров, гудевших вокруг меня, стало ясно, что маврикийцы, коим решения главы правительства отнюдь не пришлись по вкусу, не были расположены заменять своих соотечественников в Совете — к великому замешательству губернатора, который уже не осмеливался и обращаться к ним, боясь, что его предложения будут отвергнуты. Между тем господин Адриан д’Эпиней по просьбе колонистов отправился в Лондон отстаивать перед министром их дело.
— Надо, пожалуй, набраться терпения, — сказал человек, у которого были повадки законника и который недавно прошелся на счет Вест-Индской компании. — Не забывайте, что в Сент-Люсии Иеремия так переусердствовал, что посыпались жалобы местных жителей и его отозвали в Лондон.
— Не забывайте также, любезнейший Кёниг, — ответил другой, — что Иеремия имел полную возможность, уехав отсюда в прошлом году, представить все дело английскому правительству по-своему, разумеется, в свою пользу. Так что уж можно не сомневаться, что его возвращение означает его победу, если и не победу его идей. Мы, кстати, уже расплачиваемся за свои прошлогодние выходки. Будущее пугает меня, и я не скрываю этого.
Политическая ситуация на бывшем Иль-де-Франсе показалась мне столь же запутанной, как и на его прежней матери-родине, и той ночью, когда мы с Сувилем были уже на лестнице, предоставив другим продолжать внизу свои споры, я пришел к выводу, что управлять поместьем в колонии не такая простая штука, как это многие полагают.
VII
Свидание с мэтром Лепере было весьма приятным. Передо мной предстал человек чуть старше меня, с очаровательной речью, с учтивыми манерами. Он унаследовал дело от отца, но раньше дважды успел побывать и в Англии, и во Франции. Он сообщил мне, что следствие по поводу смерти Франсуа прекращено, найти убийцу так и не удалось. В течение нескольких месяцев, предшествовавших этой драме, в окрестностях были ограблены в отсутствие хозяев две или три усадьбы, причем исчезли и пистолеты. Возможно, Франсуа застиг кого-то из злоумышленников на своих землях, и тому ничего не оставалось, как выстрелить прямо в упор. Тайна уже никогда до конца не выяснится, надо с этим смириться.
Мэтр Лепере, предупрежденный о моем приезде, приготовил все документы, касающиеся наследства. Когда я простился с нотариусом, я уже был законным владельцем «Гвоздичных деревьев», и мой счет в банке выражался в высшей степени респектабельной суммой в пиастрах. Я также унес с собой опись мебели, составленную нотариусом, но надо сказать, что в первый день я даже и не подумал с ней ознакомиться. Сделай я это, я бы назавтра не был так удивлен. Я пригласил нотариуса отужинать с нами сегодня вечером, и мы расстались.
