KurtGö[email protected]: Как ты сама вообще?
Последовала пауза, прежде чем она ответила.
[email protected]: У меня была 6.
KurtGö[email protected]: Вот черт!
KurtGö[email protected]: …
KurtGö[email protected]: Ты в порядке?
[email protected]: Ну, да.
KurtGö[email protected]: Что случилось?
[email protected]: Накатило в пятницу, когда я собиралась в школу. Я вдруг поняла, что не могу вспомнить, мыла ли руки, поэтому вернулась и вымыла.
KurtGö[email protected]: Ингрид…
[email protected]: Знаю, но иногда с этим ничего нельзя поделать, сам понимаешь. Папа вытащил меня через 23 помывки.
KurtGö[email protected]: Боже… Хочешь встретиться?
[email protected]: Нет, все в порядке. Ты все равно занят, тебе нужно идти на мамино мероприятие.
KurtGö[email protected]: Вот именно. И все в выигрыше.
[email protected]: А ну цыц. Это будет круто. Музей естественных наук, ты чего! Это же обалденно!!!!!!!!!!!!!!!
KurtGö[email protected]: Имей в виду, когда полиция начнет разыскивать дерзкого похитителя восклицательных знаков, я сдам тебя с потрохами.
[email protected]: Шутник. Иди и будь со своей семьей, Пит. Со мной все будет нормально.
После недолгого колебания я печатаю:
KurtGö[email protected]: Ладно, но если передумаешь, напиши. Я расчищу себе дорогу диплодоковой бедренной костью и примчусь.
[email protected]: Я почти согласна на очередную 6, чтобы увидеть такое. Держись там, ОК?
KurtGö[email protected]: Постараюсь.
[email protected]: 23-17-11-54, Питер Уильям Блэнкман. И x
KurtGö[email protected]: 23-17-11-54, Ингрид Иммар-Гронберг. П x
Я закрыл ноутбук. Иди и будь со своей семьей, Пит.
Своей.
Я никогда не встречался с родителями Ингрид, и она не собиралась что-то менять. Она говорит, что они с трудом верят в травмы, которые не отражаются на рентгеновском снимке.
— Могло быть и хуже, — бормочу я себе под нос. — Могло быть как у Ингрид.
Я сражаюсь с галстучным узлом, когда входит Бел в платье (как всегда, черном — она вообще считает, что в черно-белых фильмах есть один лишний цвет) и валится на кровать.
— Здорово, придурок, — говорит она.
— Привет.
— Класс. Я надеялась услышать от тебя гадость в ответ, а теперь мне просто стыдно.
— Извини, отвлекся. Стараюсь не задушить себя.
Она фыркает и наклоняется ко мне. Узел волшебным образом поддается подушечкам ее пальцев.
— Тут нужны ногти. Теперь получше?
— Да.
— Ты мне врешь сейчас?
— Ты всегда знаешь, когда я вру.
— Потому что мы близнецы. Можешь остаться дома. Она поймет.
Заманчивое предложение, не стану врать, но внутри все переворачивается, когда я думаю о том, чтобы дать задний ход. Нет, так нужно. Нужно быть со своей семьей в важные минуты. Нужно хлопать в ладоши и свистеть, чтобы близкие видели тебя в этот момент. Так ты начинаешь возвращать долги за семнадцать лет без сна и расшатанную нервную систему.
Так поступают все нормальные люди.
— Я пойду.
— Хорошо, — говорит она, снова откидываясь на подушку. — Но ты все-таки расслабься. Никто не будет на тебя смотреть. Черт, даже если бы дядя Питер объявился и начал выписывать свои рождественские кренделя, никто бы на него и не взглянул, так что кончай переживать.
Дядя Питер нам не родственник, а просто дядя Питер. «Кренделя», которыми он развлекает нас на праздники, включают в себя розовую балетную пачку, индюшачий окорок и исполнение «I Will Survive». Подозреваю, что с бананами у меня больше общих генов, чем с дядей Питером.
— Что бы ни было, ты ничего не испортишь, — говорит Бел, положив голову на сплетенные пальцы. — Верь мне.
Я смотрю на нее сверху вниз, и боль в животе немного успокаивается. Я и правда ей верю.
— Я всегда тебе верю, — говорю я. — Ты моя аксиома.
— До чего ж ты странный ребенок.
— Странный — согласен. Но прекрати уже называть меня ребенком. Ты всего на восемь минут старше.
— Это была гонка, и я пришла к финишу первой. Насколько велик отрыв, уже не имеет значения.
С лестницы доносится мамин голос — нас зовут.
Я обвожу взглядом плакаты на стене, ища в них поддержки. Великие математики десяти столетий смотрят на меня в ответ: Кантор, Гильберт, Тьюринг. «Мы все болеем за тебя, Пит», — говорят они. Математический юмор — не стоит их за это винить. Я смотрю на тонкое лицо Эвариста Галуа. «Я сочувствую тебе, Пит, — говорит он. — Я чувствовал то же самое перед тем, как отправился на дуэль в тридцать втором году».
«Эта дуэль убила тебя, Эварист, — напоминаю ему. — Ты получил пулю в живот и скончался в страшных муках».
«Тоже верно, — отвечает он. — Не обращай внимания на мои слова».
Рука Бел находит мою.
— Готов? — спрашивает она. — Это займет всего несколько часов, и я каждую минуту буду рядом. Побудь храбрым несколько часов, постарайся.
На углу стола лежит синий блокнот в твердом переплете. Края его слипшихся страниц скривлены временем. Я не открывал его несколько лет, но было время…
Побудь храбрым.
— Идем, — говорю я.
РЕКУРСИЯ: 5 ЛЕТ НАЗАД
Отступаем! ОТСТУПАЕМ!
Вприпрыжку перемещаясь по местами заиндевевшему тротуару, агент П. У. Блэнкман (отмечен знаками почета за ловкость, отвагу и находчивость) остро ощущал четыре вещи: во-первых, ледяной октябрьский воздух, парализующий легкие; во-вторых, топот кроссовок по тротуару; в-третьих, ветер, щекочущий волоски на его голых ногах; а в-четвертых — и это ощущалось особенно остро, — что, если он перестанет прижимать ладонь к своей заднице, с него спадут трусы.
Он выругался, как и подобало бравому отставному солдату Королевской морской пехоты. Трусы серьезно пострадали в бою, располосованные от пояса почти до самого бедра вражеским клинком, но если он успеет вовремя доставить их в дом, срочная операция может уберечь их от горькой участи его верных боевых товарищей и соножников — штанов. (Он почувствовал легкий укол тревоги, задумавшись, как объяснит маме их потерю.)
«Время скорбеть по павшим еще не настало», — мрачно подумал агент Блэнкман. Вызываясь добровольцем на эту миссию, он знал, что придется дорого поплатиться — как кровью, так и (внутри все перевернулось при воспоминании, как он подворовывал активы из маминого кошелька) собственной честью. Другой рукой он стиснул пакет — пончики жирными буграми вспучили бумагу. Цель достигнута: рядовой Штанина был бы доволен результатом.
В 6:04 воскресного утра улицы были пустынны, и свет дома не горел, когда агент Блэнкман юркнул через калитку в маленький палисадник и сиганул к двери. Он даже успел подумать, что выйдет сухим из воды, пока не обнаружил, что забыл ключи.
А потом агент Блэнкман исчез, и на его месте, дрожа на пороге в разодранных штанах, с жалким видом уплетая пончики, пока страх застудить себе яйца не пересилил страх предстать перед прогневанной и разочарованной матерью, остался я.
Ничего не поделать. Я позвонил в дверь.
Затаил дыхание, услышав шаги. Ну давай, давай, я знаю, какой у тебя чуткий сон. Дверь распахнулась, и я выдохнул с облегчением.
— Доброе утро, сестренка, — я изобразил широкую улыбку, но из-за липких пятен джема на губах я, пожалуй, больше всего походил на людоеда.
— Пит? — Бел потерла глаза. Примятые подушкой волосы торчали алым ореолом на голове. — Ты почему… Времени шесть утра… И где, черт возьми, твои штаны?
Я проскользнул мимо нее и тихонько закрыл за собой дверь.
— Собака сцапала, большая такая. Положила на них глаз, ну я и решил, что лучше уступить. Я прям проникся уважением к почтальону.
— Врешь.
— Ты всегда знаешь, когда я вру.
Она ждала подробностей, но я предпочел отмолчаться. Перед глазами до сих пор стоял момент, когда лезвие вспарывало ткань. Иногда мы врем не для того, чтобы нам поверили, — просто сама мысль о том, что начнется, если рассказать правду, кажется невыносимой.
