От отца Марина тоже много унаследовала, часто повторяя и его ошибки тоже. Но все же один урок из отцовского опыта она извлекла точно. Марина очень хорошо усвоила на примере своих родителей, что, когда супруги слишком долго живут порознь, возникает серьезная угроза существованию семьи. Она была тогда еще маленькой, но прекрасно помнила стену отчуждения, которая на какое-то время возникала между родителями после длинных командировок отца. По этой причине мужа себе она выбрала из своей профессиональной среды.
Уже с детства она твердо знала, что у нее будет трое детей. Так и случилось. Марина была нежной, заботливой матерью, может, не такой беспокойной, как Елена Федоровна, но когда кто-то из детей заболевал, для нее сразу останавливался весь мир. Тогда плевать было на работу и все обязательства. Все, что отвлекало ее от лечения детей, уверенно посылалось к черту. От матери ей передалось чувство тревожности за своих близких, отчего Марина вникала во все дела детей, чем, конечно, подрезала не только их самостоятельность, но даже и самостоятельность мужа, принимая в том числе и за него некоторые решения. При этом она не подавляла, потому что не была жесткой или властной по своей природе, а всего лишь убеждала сделать правильный выбор. Блистательно освоив мастерство сократического диалога, она подводила собеседника к единственно верному, по ее разумению, ответу. Ее фраза «Ты только послушай меня!» всегда была сигналом того, что ее «жертве» оставалось недолго упорствовать в своем неблагоразумии. После этого следовало ожидать серию вопросов и «контрольный выстрел в голову». Даже Сергей Иванович часто не мог противостоять умелым доводам дочери.
Комната Марины и Вадима часто пустовала. Обычно они приезжали на дачу на выходные или жили здесь пару недель, когда брали отпуск. Их комната на втором этаже была и спальней, и кабинетом в миниатюре. На даче они старались не заниматься своей работой, помогая Елене Федоровне и Сергею Ивановичу «на земле», однако в иной прекрасный летний день порой приходилось проторчать и за письменным столом.
Маленькая комната была отдана Лизе. Еще совсем недавно дети жили там все вместе. Мальчики спали на двухъярусной кровати, а Лиза — на софе, но затем в какой-то момент на семейном совете решили, что единственной внучке Глебовых уже необходимо личное пространство, и маленькая спальня стала только ее.
Так Гера и Алеша перебрались в гостиную. Это было несколько неудобно, но они быстро привыкли. Комната была достаточно просторной, чтобы не ссориться из-за места, к тому же летом все собирались в доме лишь днем, переждать зной, и поздно вечером, готовясь ко сну. Летом в беседке или на речке было куда приятней, чем дома. Весь день Гера где-то пропадал с друзьями. В дом он возвращался, как правило, уже ближе к ночи, мыл ноги, жадно ел и ложился на свой диван, поторчав перед сном в телефоне еще довольно приличное время. Елена Федоровна старалась быть с ним деликатной. Она упрекала Марину, что та, бывало, выговаривала Гере, что он мало помогает на даче и целыми днями непонятно где околачивается. Впрочем. Гера не доставлял много хлопот. Он не дерзил и не был трутнем, а просто вступил в тот возраст, когда, как однажды признался он бабушке, «отчего-то чувствуешь себя волком-одиночкой».
Все дачи на Шестнадцатой улице, где находилась «Зеленая листва», имели сдвоенные участки, то есть у каждого хозяйства было не меньше двенадцати соток. Из-за чего каждую дачу можно было представить в качестве маленькой усадебки.
Огород у Глебовых занимал лишь четвертую часть участка. Традиционные огурцы, помидоры, болгарский перец, капуста, тыква, корнеплоды и зелень. Все содержалось в идеальном порядке. Елена Федоровна являлась ярой сторонницей высоких грядок, поэтому каждая из них была разбита в аккуратном деревянном коробе. «Красиво, лаконично, чисто». — любила говорить своим гостям довольная хозяйка. Елена Федоровна обожала свою дачу. Любовь и огромный труд сделали это место по праву исключительным. При этом утилитарное предназначение земли явно уступало эстетическому — весомая часть дачи была щедро отдана цветам и декоративным растениям. В «Зеленой листве» находился, пожалуй, самый большой розарий в дачном поселке. Более пятидесяти кустов роз всевозможных сортов и оттенков на протяжении всего лета радовали обитателей дачи. И ничего, что приходилось непросто, когда наступало время укрывать их на зиму. Каждый куст сначала нужно было прикопать землей, затем засыпать опилками, после чего на специальный каркас над розами следовало уложить старые ковры.
Впрочем, с годами Елена Федоровна уже насытилась розами, и теперь, дай волю, она не стала бы делать розарий таким внушительным. Она поняла, что больше всего любит простые полевые цветы, особенно васильки и ромашки. Каждый год на даче неизменно появлялись незабудки, колокольчики, бархатцы, циннии, настурции. Вокруг искусственного прудика росли лилейник, бадан и хоста. Хозяйка «Зеленой листвы» любила рудбекию и колеус, питала слабость к ярким цветкам мелкой гвоздики и нежно-голубому озеру лобелий.
На даче были даже свои аптекарские грядки с чабрецом, мятой, мелиссой, душицей, зверобоем, пустырником, иссопом, монардой, курильским чаем и еще невесть чем. Все это в разных комбинациях вместе с сушеными яблоками, листьями малины и калины Елена Федоровна умело смешивала в превосходный чай.
На даче росло несколько видов можжевельника. Здесь любили хвойники: ель, две сосны, лиственница, которая непонятно по какому упрямству увязла в земле и превратилась в карликовое дерево.
Нашлось на участке место и фруктовому саду, который всегда был сферой щепетильной опеки Сергея Ивановича. В нем, конечно, росли разные плодоносные деревья вроде груш, вишен и слив, однако большую слабость Сергей Иванович питал к яблокам, даже делал из них свой фирменный сидр. Шесть яблонь, преимущественно зимних сортов, являлись предметом его особой гордости. Он всегда тщательно следил за тем, чтобы вовремя опрыскать, побелить, полить приствольные круги, а маленькие деревца обернуть на зиму от заячьих зубов. Лишь обрезкой ветвей Сергей Иванович занимался неохотно. Он понимал, что это необходимо, но уж больно жалко ему было их резать.
Большой наградой, настоящим праздником для всего семейства оборачивалась пора сбора яблочного урожая. Все начиналось с музыки Корелли или Вивальди, которая раздавалась по всему саду из открытых настежь окон флигеля. Сергей Иванович ставил стремянку под дерево и любовно принимал в руки каждое яблочко, передавая его Алеше и Гере. Мальчишки задорно собирали яблоки в небольшие ведерки, а затем перекладывали их в ящики. «Осторожно, не бросайте их. Это вам не картошка», — ворчал дед. Хорошо было, если стояли солнечные дни, — в этом случае трапеза удавалась особенно радостной. Тогда все усаживались в кружок на лужайке и ели бабушкин праздничный яблочный пирог.
Если же было пасмурно, все собирались за столом беседки. Та для семьи значила не меньше, чем дом или флигель. В ней приятно пахло деревом — деревянные полы, колонны, обрешетка… Летним утром тут можно было сладко доспать, в самый зной выпить компот, а вечером поиграть в настолки. Нередко вся семья собиралась на совет под ее крышей, чтобы обсудить какой-нибудь важный вопрос.
Так вышло, что вся дача, и особенно беседка, располагалась на местной розе ветров. День без ветра здесь считался каким-то странным и скорей неправильным. Даже в самую нестерпимую жару в беседке царила приятная прохлада, зато осенними вечерами тут делалось по-настоящему холодно. Высокий утес, изрезанный склонами, под которым укрылся дачный поселок, создавал самую настоящую горку. Ветер не уставал скатываться по ней вниз множество раз за день. Чаще всего он дул наискосок со стороны леса, так что все деревья, встречавшиеся ему на пути, со временем оказались слегка наклонившимися вправо. Именно из-за сильных ветров особенно весной и осенью большим спросом на даче пользовалась баня, примыкавшая к дому, а также навес рядом с ней, под которым в холодную погоду собиралось все семейство.
