Золото здесь в россыпи, а не в слитке. Потому молодые авторы напоминают гусениц, гибнущих раньше, чем они превратятся в бабочек.
Но, порицая замысел, я всегда готова рукоплескать частностям.
Бриллиантовые,строчки вспыхивают иногда среди словесного мусора. Как не порадоваться, например, за поэта Козлова, автора бессмертной строчки "Я не мужчина, я поэт". Или за местного эротического писателя, хабаровского Баркова – поэта Лозикова, автора сборника "Озноб":
Что будет завтра? А не все ли Тебе равно, снимай трусы И укуси меня до боли, Меня до крика укуси. Жена узнает – не поверит. Узнает муж – по шее даст. Снимай трусы, я знаю – звери В такой игре сильнее нас. Пошире ноги и повыше, Дай волю телу, не тяни. Чтобы дышать, как поршни дышат, Работать надо, как они.
Эротические поэмы Лозикова, написанные слогом резвым и развязным, хороши еще тем, что они с национальным колоритом. Их героини – крутые нанайские девушки, которые не очень хорошо говорят по-русски: "Насосавшись до отвала, На колени мне упала. "Халасо-то как…" – сказала". Или, извините: "Если писка напрязена, Облизать ее низя".
Молодые авторы любят роскошные фразы. Вот строчки поэта Владимира Ветрова:
На простыне белой, на образе депрессивного савана, изнемогая, п"ся с фразой:
У" на что похоже?" зовут молодых поэтов "камин- обычно в коммуналках или ах, где сами стены пропитаны какой сквозняк не выветрит и чщи и отхожих мест, но сти- у камина" или "Я пью баг-¦нкого бокала". А сами кроей жизни не пробовали. ^ так пиши о нем, – счищее волнение тает один мой ироничный друг. – То ли дело рабочие. Те хоть знают, о чем пишут:
"Не ругай нас, начальник, за выпивку строго, мы опора твоя, ты за эту опору держись".
Литературные группировки в провинции составляются по сходству комплексов и обычно придумывают себе пышные названия. К примеру, "Платиновый век". "А не кажется ли вам, что это нескромное название?" – наивно спросила я. "Скромность – это порок. И потом, как же нам еще называться? Золотой век уже был. Серебряный век умер. Возьмите, к примеру, Блока. Это же читать невозможно – одни пустые страницы. Редко встретишь свежую строчку. Банальщина для народа". – "Ой!" – только и смогла сказать я.
Скромностью поэты вообще не грешат. Первое время я округляла глаза, слыша такие фразы: "Сейчас я вам расскажу о своем вкладе в культуру". А теперь меня не пробьешь даже таким выпадом: "Как вы могли пройти мимо такого явления., как я!" Но все это идет от беззащитности, от наивной жажды самоутверждения, от отчаяния, которое лечат водкой, а иногда веревкой, прыжком из окна или пьяной дракой.
Самоубийства и трагические случаи – явление столь частое среди творческой интеллигенции Хабаровска, что об этом уже говорят с оттенком небрежности в голосе и тайным смакованием.
Похороны поэтов и художников похожи в Хабаровске на дипломатический коктейль, – на них собираются лучшие представители города. К услугам покойников два популярных ритуальных агентства с фантастическими названиями – "Земля и люди" и "Колымское" (вот где работают люди с воображением!). Отдавать последний долг здесь умеют со вкусом. Помню, как в Союзе писателей искренне возмущались: "Представляете, на последние писательские похороны прибежали даже из администрации города проверить, все ли у нас, как надо. Нас еще будут учить, как хоронить! Да мы уже столько народу похоронили! А сколько еще похороним!" В ясный сентябрьский день мы вышли с папой из Союза писателей, где так хорошо и красиво говорили о культуре, и увидели чудную картину – под вывеской "Литературный журнал "Дальний Восток" были наложены две большие кучи дерьма.
Несколько секунд мы простояли в торжественном молчании. Потом папа заметил: "Ой, как неудобно! Уже неделю никто не убирает. А еще на нас могут подумать!" – "Почему?" – удивилась я. "А наша вывеска "Союз писателей" рядом, там ничего", – сказал огорченный папа. Потом подумал немножко и повеселел: "А у меня алиби. Я неделю назад был в отпуске". И мы оба расхохотались, как школьники.
И я подумала тогда, что жизни в провинции не надо помогать окарикатуриться искусственным путем. Она вся – сплошная карикатура
Не надо быть Эйнштейном, чтобы усвоить нехитрую истину: время на своем пути сталкивается с препятствиями и терпит крушения. И тогда какой-нибудь кусок времени может отколоться и застрять в одном из тех архипровинциальных городишек сонной, обшарпанной России, которые все одним миром мазаны.
Там приключения случаются только в местных кинотеатрах. Там бесхитростно протекает жизнь маленьких людей, безвестно борющихся с собственной посредственностью. Там развлекаются на старый добрый солидный лад, замахиваясь на все и не рискуя ничем, – пьют на именинах и поминках и ссорятся из-за пригорелого пирога и пересоленного супа. В таком городке закроешь за собой дверь, и конец – беспокойство не просачивается сквозь стены.
Помните прелестный старый анекдот? Студент сдает вступительный экзамен на историческом факультете Московского университета. "Ну-с, молодой человек, расскажите-ка мне об индустриализации", – говорит ему старый профессор. "А я не знаю", – растерянно отвечает студент. "Что, совсем ничего?" – удивляется профессор. "Совсем ничего", – подтверждает студент. "А о Великой Отечественной войне?" – "Не знаю", – подавленно шепчет студент. Профессор оживляется и говорит: "Ну, хотя бы о революции вы что-нибудь слышали?" – "Не слышал". – "Господи, откуда вы приехали, молодой человек?!" – "Из Урюпинска". – "Эх, – мечтательно говорит профессор, – бросить бы все и уехать в Урюпинск!" Решив осуществить профессорскую мечту на деле, я позвонила в Аэрофлот и спросила, как мне долететь до Урюпинска. Там немедленно швырнули трубку, приняв мои слова за издевку. В железнодорожной справочной долго мямлили и мялись, наконец спросили, а уверена ли я, что такой город есть. Я поклялась, что видела город на карте.
Выяснилось, что давным-давно, еще в прошлом веке урюпинцы гордо отказались от главной железной дороги, считая, что она принесет в город сутолоку и безнравственность больших городов, а хлеб будет пахнуть железом и дорожной гарью. Потом, спохватившись, проложили местную ветку до ГрязеЦарицынской железной дороги, одним концом упирающуюся в тупик – в город Урюпинск.
В первый вечер в Урюпинске я долго бродила по вечерним улицам, очарованная блеклыми декорациями здешней жизни. Всем знакома эта трогательная тусклость старинных уездных городков, этот воркотливый невзраимый мирок, где чем больше все остается неизменным, кими росчерками удочек у молодежи Комочки (так t скопище ларьков на фе "Ласточка" – настоя-тесте провинциальной ми атрибутами отлично-з соседнего бара пожи-дтилетних школьниц, А ну домой, непуте-пенелые старушки в все меняр черных платках на лавочке в медленно густеющей летней темноте.
Время от времени они вздрагивают и отмахиваются от злющей урюпинской мошкары. Я тоже беспрерывно почесываюсь и машу руками. Мерещится, что всякая неуловимая нечисть садится на кожу. Озверевшие комары, словно крохотные шприцы с ядом, метят прямо в кровеносные сосуды.
– А что, бабушка, – спрашиваю я одну из старушек, – есть в городе что-нибудь хорошее?
– А ничего хорошего, – вздыхает она. – Мошкара да комарье проклятущее.
– А народу в городе много? – продолжаю я нехитрый разговор.
– Много, – подтверждает она. – И лишнего много.
В единственной гостинице Урюпинска – тишина до звона в ушах. Или, как выражаются сами урюпинцы, "тихо так, что слышно, как тараканы по полу бегают". От взбитых уголком подушек исходит здоровый деревенский запах. Старенький холодильник в углу, когда на него находит, щелкает и бьется в конвульсиях. Спится здесь так сладко, как может спаться только в детстве.
А ведь были в Урюпинске разгульные времена, когда город не спал. Гремела на всю Россию знаменитая Урюпинская ярмарка, торговая жизнь здесь била ключом. На ярмарке, как на опаре, поднялся городок. По узким улицам сновала толпа, в которой каждый день мелькали новые лица, богатые купцы спускали шальные деньги в дорогих ресторанах, пока весь этот провинциальный шик не прихлопнула революция.
А в здание бывшего публичного дома тихо, без помпы въехала редакция газеты "Урюпинская правда". От всего этого ярмарочного великолепия остался платочный рынок, куда со всей страны съезжается торговый люд за платками, косынками, шарфами дивной мягкости и окраски из нежнейшего пуха прославленной хоперской козы (от названия реки Хопер, на берегу которой стоит Урюпинск). Хоперская коза – местная благодетельница, спасавшая от нужды урюпинцев в трудные годы. Ее пытались разводить даже в Новой Зеландии, но настоящий пух она дает только в Прихоперье (извините за слово). Во всем Урюпинском районе проживает двести тысяч коз, приблизительно по две с половиной козы на жителя.
Из козьего пуха получаются толстые, как шуба, кудрявые, шелковистые, самые теплые платки на свете, в которые кутаются беженцы во всех горячих точках страны. Даже не в сезон цена платка доходит до пятисот рублей, а по осени и до тысячи. И большинству местных жительниц приходилось садиться за вязанье хотя бы единожды, чтобы прокормить семью.
