Поперек входа в Дом Сна лежала спящая фигура в лохмотьях. Кошачий Отец ногой отодвинул тело от двери и торопливо вошел, полный смутных предчувствий.
Ранее, в ту же ночь, Барфи и Ладу пробрались по крышам в Дом Сна. Вид у них был довольно странный, поскольку, прежде чем двинуться в путь, они намазались жиром, а потом нанесли на открытые места слой пыли. Несмотря на столь поздний час, жизнь в доме не замирала: звучали гонги, с этажа на этаж ходили невольники с факелами, во внутреннем дворе дрались две кошки. Барфи и Ладу взирали на все это сверху с некоторой тревогой. И все же ночью у них по крайней мере была возможность спрятаться в каком-нибудь темном углу, куда не мог проникнуть свет факелов. Добравшись до края крыши, они свесились с нее и спрыгнули на верхнюю галерею.
Внезапно все стихло. Истошными воплями кончилась кошачья драка, замерло сотрясение гонгов, а невольники скрылись в подвале. Нет, стихло не все. Звучал еще стрекот сверчков, и оба, Барфи и Ладу, задавали себе вопрос, не биение ли сердца напарника слышится им в тишине. Луна не светила, появился лишь слабый проблеск зари. Взявшись за руки, они пробирались сквозь тьму. География дома была таинственной. Барфи с трудом отодвинул щеколду и открыл первую из дверей. На миг ему показалось, что их авантюра закончилась. Что-то ударило его в лицо, дверь громко захлопнулась, а в углу что-то принялось яростно скрестись. Но лишь на миг. Они потревожили запертую в комнате птицу. Барфи повернул назад и вновь закрыл на щеколду дверь в остальном совершенно пустой комнаты. Еще некоторое время слышалось трепетание крыльев, а вскоре и этот слабый шум резко затих. Та первая комната оказалась самой скверной. В одной из следующих спал завернутый в ковер человек. В остальном комнаты были пусты, если не считать коробок со всякой всячиной да редких куч постельных принадлежностей. Необходимо было расширить сферу исследований.
Ладу придерживался того кардинального принципа, что сокровища они обнаружат тогда, когда меньше всего будут этого ожидать. Поэтому он серьезно пытался выбросить всяческие ожидания из головы и, пока ощупью крался в темноте в поисках сокровищ, о сокровищах старался не думать. Требовавшаяся для этого умственная гимнастика в какой-то степени отвлекала его от мыслей об ужасах дома. И все же его пробирала дрожь, хотя временами он выполнял свой план неведения столь успешно, что, роясь в сундуке, останавливался вдруг в нерешительности и силился вспомнить, зачем, по его мнению, все это делает.
Образ мыслей Барфи был аналогичным, хотя и транспонированным в иную тональность. Если обнаружение сокровищ поставлено в зависимость от беспорядочных поисков, то спрятанные сокровища может найти каждый дурак. Барфи замечал, однако, что в общественных местах города полным-полно голодных дураков. Следовательно, мыслить необходимо. Так вот, в наименее подходящем месте дома сокровища спрятаны быть не могут, ибо, как осознал Барфи, наименее подходящее место является в некотором смысле наиболее подходящим. Значит, такие ушлые искатели сокровищ, как они, отбросив мысли о наименее подходящем месте, обратили бы внимание на второе наименее подходящее. Значит, такой ушлый тип, как Кошачий Отец, не воспользовался бы и этим столь очевидным местом. По тем же причинам и третьим наименее подходящим местом он пользоваться бы не стал. Опасаясь людей ушлых и проницательных, каковыми, безусловно, являются он и Ладу, Кошачий Отец постепенно вынужден был бы перепрятать свои сокровища в наиболее очевидное из всех мест – то есть в некотором смысле наименее очевидное. Так ли это? Короче, Барфи, который обшаривал комнаты вместе с Ладу, одолевали мысли столь же плодотворные.
Время от времени они шепотом совещались – шепотом столь тихим, что едва могли расслышать друг друга. Изредка это делалось ради обмена разумными предложениями, а чаще – дабы сделать ярче некий новый мысленный образ страха, возникший у одного из них в голове. Ладу искал то, о чем не имел понятия, а Барфи шарил в местах, которые считал и не очень подходящими, и не очень неподходящими. Барфи думал, что, открыв следующий большой сундук, они обнаружат в нем Кошачьего Отца – сгорбившегося, устремившего на них укоризненный взгляд. Ладу до потери сознания пугала мысль о том, что ему того и гляди случайно попадется в руки одна из кошек, коими, как он знал, кишел дом. И все же поиски продолжались. Такова сила сна о деньгах.
В следующую комнату: на полу стоял разбитый ящик и валялись пыльные тряпки. Барфи и Ладу с надеждой воззрились на этот мусор. Всему Каиру было известно, что Вейн – искусный и удачливый кладбищенский вор.
– Саркофаг времен египтян-идолопоклонников… смотри-ка, – показав на сморщенную человеческую фигуру, частично скрытую деревом, – труп!
– В этом трупе находятся наши денежки. Он пропитан пеком.– Они осторожно пощупали труп.– Из таких мумий и делают порошок. Мы сможем ее продать.
– Ты хочешь сказать, что за эти мерзкие останки дадут много денег?
– Да, аптекари высоко ценят подобные вещи. Пек высушивает тело снаружи, а внутри его лак сохраняет жизнетворные жидкости. Те, кому это по карману, едят порошок, дабы продлить себе жизнь и вообще укрепить здоровье.
– Давай съедим немного сейчас, а остальное заберем с собой.
Они взволнованно закивали, потом замерли в нерешительности. Наконец Барфи отломал палец и принялся сосредоточенно жевать. Ладу последовал его примеру. Барфи и предположить не мог, что бывает нечто столь противное на вкус. Палец был сухой и горький, а крошки прилипали к внутренней стороне зубов. Он вспомнил, чем все это некогда было, дважды потужился, а затем и палец, и многое помимо него изверглось наружу рвотной массой. Такой же приступ напал на Ладу. Они кашляли и плакали.
– Когда желудок смеется, тело блюет.
В двери, возвышаясь над ними, стоял Кошачий Отец.
Они бросились к его ногам в собственную блевотину.
– Слишком крепкое снадобье для коротышек. Встать! Кто вы такие?
– Барфи и Ладу, – ответили они.
– Да я же вас знаю. Вы торгуете сладостями возле ворот Зувейла.– К величайшему их удивлению, мрачный старик принялся хихикать, а потом и приплясывать в дверях.– Вы, значит, ели мумие? Не слишком-то оно вкусное в таком виде, верно? Но если растворить его в спирте, оно будет вкуснее. А что вы здесь делали?
Барфи и Ладу заерзали, стоя на коленях.
– Говорите же. Я не сержусь.
И действительно, им казалось, что он добродушно улыбается.
– Искали сокровища.
– Искали сокровища! Да откуда им здесь быть? Но я дам вам сокровища, если вы их заработаете.
Ладу подумал, что сокровища – никакие не сокровища, если их приходится зарабатывать, но мысль эту он не высказал.
– Мы сделаем все, что прикажете.
– Во-первых, я хочу, чтобы вы попытались кое-что вспомнить. Вы много болтали. Слухи уже разнеслись по всему Каиру. Несколько месяцев назад, ночью, к вашему лотку подошел человек и втянул вас в беседу. Человек, несомненно, незнакомый, и почти наверняка вел он себя очень странно. Он сказал вам, что страдает Арабским Кошмаром. Я хочу, чтобы вы описали его мне как можно подробнее.
– Поздней ночью у нас множество покупателей. Наши сладости очень популярны. Особенно высоко ценится наша халва. Покупать нашу халву приходят люди из других кварталов. Хотя почти такой же популярностью пользуется и фадж…
Вмешался Ладу:
– Бывают, правда, и странные покупатели – люди, страдающие бессонницей, которые приходят не только купить сладостей, но и поболтать. Нам приходится разговаривать с ними ради сбыта товаров, но мы не помним, чтобы подобная болтовня когда-нибудь приносила нам выгоду.
Кошачий Отец нетерпеливо топнул ногой.
– Но, разумеется, – продолжал Ладу, – мы все-таки помним, как один чудак сказал нам, будто страдает Арабским Кошмаром. Правда?
– Да, но я не помню, как он выглядел.
– Я тоже.
Это Кошачий Отец воспринял довольно спокойно.
– Неважно. Память можно вернуть. Сейчас я отведу вас вниз и усыплю. Я всего лишь хочу, чтобы, проснувшись, вы рассказали мне о том, что видели во сне, а подле кровати вас будет дожидаться куча денег.
Они спустились в подвал. Кошачий Отец схватил Барфи за ухо и, нещадно дернув, уложил на одну из кроватей. Ладу стоял и смотрел.
– Откинься на подушку, – сказал Барфи Кошачий Отец, – и думай о том, как засыпают пальцы ног, потом ступни и лодыжки, теперь ноги тяжелеют от сна, грудь… веки слишком тяжелые, чтобы держать открытыми глаза. Ты лежишь в темноте, и тебе мерещатся разные вещи. Ты находишься близ ворот Зувейла и сейчас встретишься с неким человеком.
Он продолжал шептать.
Хаос формы и цвета обернулся должным порядком. Барфи находился близ ворот Зувейла. Было уже поздно, и акробаты с эквилибристами убирали свои скамейки. Немногочисленная оставшаяся публика обступила говорящую обезьяну, которая рассказывала историю о двух кахинах. Барфи полагал, что его брат Ладу где-то рядом, но увидеть его не мог.
