— Йогой надо было по-человечески заниматься, а не через пень-колоду, — расстроилась Анфиса, опуская кисть. — И вообще…
Что скрывалось за трогательным «и вообще», могла понять только Анфисе подобная; Голос же снова напомнил о себе, но помягче:
— О благороднорожденная! Помнишь ли, зачем оказалась ты в Стране Чудес?
— Как же мне не помнить? — отвечала Анфиса. — Сансару свою прикрыть.
— Правильно, — сказал Голос. — Но в твоем теперешнем положении это сложнее.
— Почему? — удивилась искренне Анфиса. — Разве я сделала что-нибудь не так?
— Не все. Но что касается Куево-Кукуева… — Голос как бы ушел за кулисы, а потом спросил: — И зачем ты совков к нам спровадила? Своих дебилов хватает.
— Куда это — «к вам»? — не поняла Анфиса.
— Сама подумай. Ладно, проехали. Теперь запоминай: не привязываться здесь ни к чему и ни к кому — ни к зверю, ни к человеку, ни к жилищу, иначе — как страдала раньше, так страдать и будешь, а про отвязку от «колеса» забудь тогда.
— Это вы о марсианине? — испуганно и одновременно решительно спросила Анфиса.
— И о нем тоже, — сурово прогремел Голос. — Еще не хватало, чтоб ты сперматозоиды разводила. И не спрашивай, почему — сама знаешь.
Анфиса знала.
Анфиса знала и то, что остановить свое колесо перерождений при наличии оставленного на Земле выросшего сперматозоида гораздо сложнее — выросший сперматозоид может «привязать», и тогда даже после смерти она не достигнет Абсолюта и не сможет заняться любимым делом.
После долгой паузы Анфиса все-таки осмелилась спросить:
— А если без этого? Ну, можно же и без детей обойтись…
— Дура, — ответил Голос. — Тебе говорят, как лучше: кончай с Небезызвестным, иначе все усилия насмарку. Он — не Тот.
— А где — Тот? — всхлипнула Анфиса.
— Тот — в Очень Древнем Египте, но, впрочем…
Внезапно поднялся ветер, потом стало темно и жарко; только Анфиса успела заметить в небе смущенную дневную луну, как вдруг увидела напротив что-то необычное. От неожиданности появилась та самая непосредственность, упорно удаляемая социумом, и Анфиса задала человеку с головой Ибиса обыкновенный вопрос:
— А вы, собственно, кто?
— Я — Тот, — ответил ей бог Тот. — Только что из Египта.
— Из Древнего Царства?
— Не совсем, — засмеялся Тот, — из Новейшего.
— Но вы не тот! — запротестовала Анфиса. — Вы совсем, совсем не тот!
— Я — Тот, — покачал головой бог мудрости, счета и письма. — Я Тот самый. Еще Тот я, короче — луну и календарь ваш дурацкий придумал.
Анфиса смотрела на него широко раскрытыми глазами и бессвязно нашептывала:
Бог Тот чертил слова гигантских книг,
Чтоб в числах три, двенадцать и четыре
Мощь разума распространялась в мире».[8]
Откуда она это помнила, Анфиса понятия не имела. Еще Тот оказался телепатом:
— Коллективное бессознательное, душа моя, коллективное бессознательное — улыбнулся он. — Карл Густавович молодец, не все наврал. А вот интересно, — Тот подошел к Анфисе, положа руку ей на сердце, — а вот интересно, сколько весит сердечко?
— В смысле? — покраснела Анфиса, убирая руку Тота с груди.
— Ха-ха, в прямом, — засмеялся еще Тот. — Мы с Осирисом на Суде мертвых всегда взвешиваем сердца.
— Но я-то пока жива, — неуверенно сказала Анфиса.
— Да ты вообще ни жива, ни мертва! Надо ж до такого докатиться! — покачал головой еще Тот.
— До какого «такого»? — рассердилась Анфиса.
— Там расскажу, некогда сейчас, — сказал еще Тот и, снова вызвав внеплановое затмение, был таков.
Анфиса ждала, что после этого бреда объявится Голос, но вокруг стояла тишина. Анфиса вздохнула и пошла в Город, но вместо Москвы набрела на Питер, где вовсю стояла белая ночь.
Белыми ночами по Дворцовой площади слонялись бедные люди, и Анфиса присоединилась к ним, не стесняясь порванных босоножек, а когда совсем устала, присела у большого столба напротив Эрмитажа, заснув незаметно для себя самой.
— Эй, вставай, — дворник тряс ее за плечо.
— Который час? — потянулась было Анфиса, но, посмотрев в глаза дворника, ощутила всю неуместность вопроса. Дворник, впрочем, был не злой, а скорее наоборот. Он лишь чуть-чуть подмел Анфису, а потом спросил:
— Ты где живешь-то?
Анфиса отвернулась, но не от бестактности, а просто так.
— Есть хочешь? — настаивал на диалоге дворник.
— Хочу, — честно призналась Анфиса. — Аж переночевать негде.
— Это мне знакомо, — сказал дворник, почесывая бороду. — Это нормально. Тебя как звать-то?
— Анфисой. А тебя?
— А меня дядя Слава.
— Какой же ты «дядя»? — рассмеялась Анфиса. — Ты меня всего лет на десять старше, ну, на пятнадцать.
— Давнее, — махнул рукой дядя Слава. — Давнее и долгое. Я же из того гребаного поколения дворников и сторожей, — протянул он Анфисе сухарь, отставляя модерновую метлу.
— Музыкант, что ли? — поинтересовалась Анфиса, отгрызая кусочек.
— Не… — дядя Слава почесал затылок, — хуже: писатель.
— Как интересно, — задумчиво сказала Анфиса. — Так вот проснуться на Дворцовой площади и встретить настоящего писателя. Печатался?
— Ну вот, сразу «печатался», — посмурнел дядя Слава. — Эти Вознесенские разве дадут? Они же таким, как мы, проходу не дают, а в редакциях такой отстой сидит! — дядя Слава махнул рукой и закурил что-то вонючее.
— Будешь? С планом.
— Нет, спасибо, — отказалась от косячка Анфиса. — А сейчас-то пишешь что-нибудь?
— Сейчас я пью, — сказал дядя Слава. — Да и все равно не поймет никто. Все хочу в «Континент» пробраться, может, оценят… А ты чем живешь? — спросил дядя Слава.
— Мигом одним, — ответила Анфиса, делясь сокровенным.
— Это правильно, это ты молодец. Я вот тоже все хочу — мигом, а за пивом даже — минут десять от дома. Слышь, — дядя Слава неодобрительно посмотрел на Анфису, — тебя же менты в таком виде остановят, ты бы переоделась во что…
Вдруг прогремел гром среди ясного неба, и Анфиса услышала преувеличенно членораздельное:
— Иди в бутик на Невский, нельзя посмертный опыт в таком виде изучать.
«А что, уже посмертный?» — хотела спросить Анфиса, но смолчала, пытаясь сойти за умную хотя бы отдаленно, а смолчав, заметила рядом Гиту — ту самую, с которой они так мило разговаривали в ресторане «Прага».
— Я тебе помогу, — сказала она и повела Анфису в один из французских бутиков, наличие которых Анфиса предпочитала не замечать по причинам весьма понятным.
В бутике было много зеркал, манекенов в стильных шмотках и улыбающихся продавщиц. Анфиса подходила к вешалкам с красивым тряпьем, но, увидев цену, тут же отходила, пока наконец Гита не раскололась: ее спонсируют сверху. О деньгах Анфиса уже не думала, а думала черт знает о чем, только не о покупках.
— Ну, ты как будто и не женщина, — удивилась Гита. — Я хоть и богиня, а вон от этого платья без ума. Примерь.
— Не люблю я платья, — отмахнулась Анфиса.
— Почему? — снова удивилась Гита.
Анфиса посмотрела на нее снисходительно:
— Да потому что к платью нужны дорогие колготки, туфли и сумка в тон; на туфлях надо часто менять набойки, колготки рвутся, сумку в тон — не найдешь… Не люблю платья, — резонно заключила Анфиса.
Гита трагично прижала руки к груди:
— И что, ты теперь весь посмертный опыт будешь летом в сарафане, а зимой в старых джинсах изучать? Я же говорю: спонсируют сверху. Купи что хочешь, только не штаны, я тебя умоляю, — запричитала Гита, показывая стопочку долларов. — Не думай о деньгах. Вспомни о красоте. О своей.
Анфисе давно никто не напоминал о красоте, и она вошла в примерочную кабину с несколькими вешалками, на которых хрупко спали изящные вещи из тонких прочных материалов. К слову сказать, Анфиса терпеть не могла мерить что-то. Но тут… Она долго не могла остановиться на чем-то одном — настолько все было ей к лицу и впору, что она сначала даже расстроилась.
— Ну, как дела? — спросила из-за шторы Гита, а через несколько минут ахнула, увидев Анфису в длинном облегающем платье из китайского шелка цвета лепестков чайной розы и с прозрачным темнорозовым кашне на шее, плюс сумка и туфли — в тон.
— Я не привыкла, — вышла, смущаясь, улыбающаяся Анфиса. Я еще на всякий случай купила джинсы с футболкой, — и тряхнула пакетом.
— Может, в кафе посидим? — предложила Анфиса Гите, когда они оказались на улице. — В Питере целая куча классных кафе!
— Гулять так гулять, — Гита пересчитала баксы, и они направились к кафе неподалёку от библиотеки им. Блока. Только когда Анфиса и Гита уже прикоснулись к дверной ручке, до них донесся Голос:
— Деньги — казенные; пора делом заниматься. Слушай же, благороднорожденная, и отвечай.
