— Портрет Джули вовсе не плох. Только вот, могу поспорить, она больше не курит.
Надо признать, последнюю деталь Дункан преподнес с триумфом — который, правда, подпортил Такер. Он вскочил, перегнулся через стол и ухватил перепугавшегося Дункана за ворот рубашки.
— Ты был у нее!
Энни вспомнила день, когда Дункан ездил в Беркли. Вернулся он в гостиницу в странном настрое, рассеянный и возбужденный. Еще он сказал ей в тот вечер, что его одержимость Такером Кроу слабеет.
— Только чтобы воспользоваться туалетом.
— Она тебя пригласила воспользоваться туалетом?
— Такер! — крикнула Энни. — Отпусти его. Ты пугаешь Джексона.
— Ничего не пугает, — отозвался Джексон. — Наоборот, круто. Мне этот дядька вообще не нравится. Врежь ему, пап!
Его реплики хватило, чтобы Такер мгновенно выпустил рубашку Дункана.
— Нехорошо, Джексон, — отеческим тоном произнес Такер.
— Еще как нехорошо, — подтвердил Дункан.
Такер бросил ему предостерегающий взгляд, и Дункан, извиняясь, вскинул руки.
— Ладно, Дункан, будьте любезны объяснить, как вы оказались в туалете Джули.
— Конечно, я был неправ, признаю. Но когда я подошел к ее дому, у меня чуть пузырь не лопался. У дома сидел парень, и он знал, где ключ от входной двери. Джули не было дома, так что этот парень открыл дверь, мы вошли, я сходил в туалет, а потом он показал мне картину. Все вместе заняло не больше пяти минут.
— Тогда все в порядке. А то ведь если семь минут — это уже вторжение в чужие частные владения.
— Глупо получилось, верно. Я ужасно переживал. И сейчас еще переживаю. Даже забыть пытался.
— Однако теперь хвастаешься.
— Я не хвастаюсь. Но я хотел бы подчеркнуть, что я… серьезный человек. То есть серьезный исследователь.
— Похоже, это не одно и то же. Серьезный человек не станет вламываться в чужой дом.
Дункан тяжело вздохнул, и Энни испугалась. Сейчас еще что-нибудь выдаст!
— Что мне сказать в оправдание… Вы призывали нас слушать, и некоторые слушали слишком внимательно. Я хочу сказать, что если бы у кого-то появился шанс влезть в дом к Шекспиру, то такой шанс нельзя упускать, ведь так? Этот человек мог бы обнаружить ценную информацию. Мы узнали бы больше. Я легко могу оправдать человека, который роется в грязном белье Шекспира. В интересах истории и культуры.
— Вас послушать, так Джули у нас Шекспир.
— Жена Шекспира.
— Ох-х… — Такер сморщился, криво усмехнулся. — Вот что, ребята. Зарубите на носу: я даже не Леонард Коэн, что уж тут говорить о Шекспире.
Вы призывали нас слушать… Что ж, тут не возразишь. Было. К словам Дункана не придерешься. Тогда, в беседах с радиодиджеями рок-журналистами, Такер всегда утверждал, что ничего не сделал для того, чтобы стать музыкантом, он просто и есть музыкант — и останется им, будут его слушать или нет. Но Лайзе, матери Грейс, он говорил и другое. Говорил, что хочет стать богатым и знаменитым, что не успокоится, пока его талант не будет признан во всех смыслах. Денежного дождя, правда, он так и не дождался, даже «Джульетта» позволила ему лишь продержаться на приличном уровне в течение года, от силы двух. Но все остальное он получил. Получил популярность у публики, уважение музыкантов и обозревателей; получил обожание фанатов и моделек, которые путались с Джексоном Брауни и Джеком Николсоном. И получил Дункана и компанию. Если хочешь влезть к людям в душу, то не удивляйся, когда они захотят влезть в твою.
— Может, это звучит глупо, — убежденно проповедовал Дункан. — Может, вы этого не желаете слушать. Но я не единственный, кто верит в вашу гениальность. Если вы не уважаете нас как людей, то это еще не значит, что мы неверно судим. Мы читаем, смотрим фильмы, размышляем… Пожалуй, я попал впросак со своими глубокомысленными выводами о вашей «Голой». Обзор был написан не вовремя и исходил из ложных посылок. Но ваш первый альбом… Вы, может, и сами не имеете представления, насколько он емкий, насыщенный. Я до сих пор не могу похвастаться, что проник в самую суть, за все это время. Не берусь судить о том, сколько эти песни значили для вас, но форма выражения, аллюзии, музыкальные отсылки… Все это и составляет искусство. По моему мнению, во всяком случае.
И еще одно… Прошу прощения, заканчиваю. Мне кажется, что люди одаренные свой талант ценят недостаточно. Это неудивительно, ибо то, что дано тебе без всяких с твоей стороны усилий, всегда ценится невысоко. Но я ценю то, чего вы достигли в этом альбоме, выше, пожалуй, чем все остальное, что я слышал. Так что спасибо вам. А теперь мне, пожалуй, пора. Еще раз извините, не мог не сказать вам всего этого, раз уж довелось встретиться.
Дункан поднялся, и в это время зазвонил телефон Энни. Она взяла трубку и почти сразу протянула ее Такеру. Тот сначала ее жеста не заметил. Он все еще глядел на Дункана, как будто произнесенные им слова висели в воздухе возле головы, вписанные в облачко, как на картинке комикса. Похоже Такер внимательно эти слова перечитывал.
— Такер!
— А?
— Грейс.
— Ура! — подпрыгнул Джексон. — Грейси!
В течение двадцати последних лет Грейс служила Такеру козлом отпущения по самым разным поводам. Из-за нее он бросил работу, из-за нее был вынужден, едва заглянув внутрь себя, тут же отшатываться и снова прятаться под панцирь. Она была как темный чулан, куда никогда не заходят; как письмо, которое не дождется ответа; как симптом, о котором никогда не расскажешь врачу. И даже хуже — поскольку при всем этом она оставалась его дочерью.
— Грейс, минуту…
Он удалился с трубкой в гостиную, размышляя о том, что этот странный приморский городишко наилучшим образом приспособлен для примирения, для здорового завершения болезненной истории. Конечно, не следует просить Энни принять еще одного члена его семьи, но они вполне могли бы остановиться на пару дней в какой-нибудь ночлежке с завтраком. Можно было бы прогуливаться по пирсу, сидеть, свесив ноги над водой, говорить, слушать, снова говорить…
— Такер?
Обращение «папа, отец» еще надо заслужить, подумал Такер. Может быть, этим и должны завершиться их беседы на пирсе: она назовет его «папа», он всплакнет…
— Да, это я. Извини. Вышел с телефоном, чтобы никто не мешал.
— Где ты?
— В маленьком городке на восточном берегу Англии. Гулнесс называется. Скучноватый городок, но забавный. Тебе бы понравился.
— Гм. Поздравляю. Ты, конечно, знаешь, что я приехала из Франции, чтобы навестить тебя в больнице.
Голос она унаследовала от матери. Даже — что еще хуже — темперамент, не только голос. Такер услышал ту же решимость видеть в нем — и в любом другом — лучшее, почуял ту же стеснительную улыбку. С Грейс, как и с Лайзой, ему было особенно тяжело — с их всесокрушающей терпимостью, сочувствием, готовностью все простить. Ну как прикажете с такими общаться? Он больше привык к язвительности и сарказму, которые проще игнорировать.
— Да, я слышал, что ты должна приехать.
— Знал, значит. И удрал.
— Я не от тебя удрал.
Не следует слишком много врать человеку, с которым надеешься наладить добрые отношения, но без одной-двух маленьких неправд, без небольших тактических отступлений от генерального направления никак не обойтись.
— Не хотел встречаться с тобой в присутствии остальных.
— Гм. Нелишне напомнить, что большинство среди этих остальных — твои дети.
— Большинство. Но не все. Там еще пара бывших жен. Я чувствовал себя с ними неловко. Ну, и общее самочувствие к тому же…
— Ладно, в конца концов, тебе лучше знать, как справиться с этим.
— Я вот о чем думал… Не хочешь сюда ко мне приехать? Тогда мы с тобой могли бы…
На язык лезли всякие пошлые слова фразы вроде «исцеления», «залечивания ран», «выяснения отношений» и «налаживания связей». Нет уж, спасибо, вслух он такого не скажет.
— Что могли бы?
— Потусить.
— Потусить?
— Да. И, наверное, поболтать.
— Хм…
— Как ты к этому относишься? Может, продиктовать расписание поездов?
— Спасибо, Такер. Но не надо расписания. Не поеду.
— Ох-х…
Такер ушам не поверил. Где готовность к компромиссу, мягкость, неуверенность?
— Мне и в Лондон не хотелось ехать. К чему?
— Спроси у Лиззи.
— Я вообще не пойму, зачем эти встречи, где бы то ни было. Не хочу показаться невежливой, Такер, я считаю, что ты значительный и талантливый человек, и мне было очень интересно читать все эти статьи о тебе. У мамы целая папка вырезок. Но у нас с тобой не слишком много общего, правда?
— Ну… в последние годы…
В трубке раздался мелодичный смех.
— Если точнее, в последние двадцать четыре года.
Ей уже двадцать четыре?
— И я понимаю, что само существование мое… как бы это сказать… не к месту. Я твой альбом слышала. Ни меня, ни Лайзы там и духу нет.
