Он уверенный в себе пес. Вот как повлияли на него наши отношения: они помогли раскрыть его природные дарования. Вторник любит угождать другим, даже если кто-нибудь останавливается, просто чтобы сказать:
— Ой, он так похож на собаку с плакатов «Бушез Бест»[22] (кстати, это нам говорят почти каждый день).
Ретриверу нравится, когда Руди, управляющий четырех или пяти домов, принадлежащих Колумбийскому университету в этом районе, кричит за полквартала:
— Это Вторник!
— Иди поздоровайся, Вторник, — говорю я ему, отцепляя поводок и похлопывая пса по боку.
Это новая команда, над которой мы работали с ним зимой, ни в одном руководстве по дрессировке собак-компаньонов такой нет. На самом деле Лу Пикар была не слишком-то довольна, когда об этом узнала.
— Он не домашний любимец, — сказала она, качая головой (но, думаю, про себя улыбаясь моей дерзости). — Нельзя поощрять его к общению с другими, когда он работает.
Иногда у меня такое ощущение, что мы со Вторником — одаренные, но несносные ученики Лу, постоянно делающие какие-нибудь глупости как раз тогда, когда она чуть не начала нами гордиться.
Я не тревожусь. Сейчас — уже нет. Моя связь со Вторником такая глубокая и прочная, что я уверен: она не разорвется. В наших отношениях больше нет сомнений, колебаний и настороженности. Нам даже не нужно отрабатывать команды, хотя мы до сих пор отводим на это полчаса каждый день, потому что для Вторника это наслаждение. Даже вне дома часто мне не нужно ничего приказывать, потому что пес и сам уже знает, что делать. Когда мы переходим через Бродвей, например, он всегда сворачивает направо, к закусочным со столиками, выставленными на тротуар. Дать ему команду нужно только тогда, когда я собираюсь налево или вперед, что, если честно, случается редко. Я человек привычки в мире, похожем на клетку хомяка.
— Он хороший пес, Луис, — каждый раз говорит Руди с улыбкой мудрого старожила. — Береги его.
— Не волнуйся, Руди. Я берегу.
В университете Вторник столь же популярен. Той весной, когда он вошел в лекционный зал моего большого курса, люди сразу зашептались, а когда поднялся, собираясь уходить, к нему была прикована сотня глаз. После занятий он встретился со своей подругой Синди, с которой познакомился на площадке для собак. Я отцепил поводок, как только пес ее увидел, и они вдвоем помчались по коридорам факультета журналистики, а я хромал позади. Однажды мы со Вторником зашли в лифт с девушкой, которую я не узнал, и на середине подъема она повернулась ко мне и сказала:
— Вы знаете, здорово все-таки, что у нас на факультете есть четвероногое.
Четвероногое?
— Мне приятно, — сказал я ей, хохотнув. — Спасибо.
А потом погладил Вторника, потому что я всегда так делаю (так уж мы живем) и потому что всегда поражаюсь: будь то фильм «И человек создал собаку», снятый «Нэшнл Джеографик» весной того года, или университетские коридоры, Вторник всюду становится звездой. В какой-то неуловимый момент ретривер превратился из просто «того пса» во «Вторника, пса-помощника», а потом в «знаменитого Вторника».
— Ой! — восклицают люди, увидев его. — Это знаменитый Вторник?
— Поздоровайся, Вторник, — разрешаю я, и он без колебаний идет и заставляет людей счастливо смеяться.
Но еще мой пес умеет успокаивать и лечить. Помню, официантка нашего любимого ресторана прошла через зал к нам и попросила:
— Можно поздороваться со Вторником?
— Конечно, — сказал я.
Она наклонилась к ретриверу и какое-то время его гладила.
— Спасибо, — произнесла она с задумчивой улыбкой. — У меня был ужасно тяжелый день.
У нас в конце квартала рядом с собором Св. Иоанна Богослова есть дом для престарелых с особыми потребностями, и в погожие дни жильцы сидят снаружи — кто на инвалидных креслах, кто в ходунках. Многие из них побаиваются собак, но Вторника знают и любят. Его учили помогать людям со слабым здоровьем, поэтому он разбирается в оборудовании. Но даже если бы его не дрессировали, этот пес настолько смирен и умен, что с ним старики чувствуют себя непринужденно. Всегда так трогательно наблюдать, как эти чудесные ветераны жизни гладят Вторника на солнышке. Я не знаю всех имен даже после многочисленных встреч, но (конечно, звучит странно) Вторник знает. Об этих людях он знает больше, чем я когда-либо осмелюсь спросить.
Вот почему я всегда улыбаюсь, когда мы сидим возле нашего дома на Уэст 112-й улице и кто-нибудь останавливается полюбоваться ретривером.
— Извините, — произносит прохожий, когда замечает меня. — Я не хотел мешать, но просто у вас такая красивая собака!
— Иди поздоровайся, Вторник, — говорю я. — Иди поздоровайся.
Пес тут же вскакивает. Он знает, кто мне нужен — Общительный Парень, Джентльмен, — и он тоже этого хочет. Я улыбаюсь, смотря, как он применяет свои чары к очередному ничего не подозревающему человеку, игриво, но показывая идеальные манеры, трется о его руку.
— Какой дружелюбный! — смеется тот, когда ретривер поворачивается, чтобы его погладили по спине.
Да, дружелюбный. И незаменимый помощник. Теплый и общительный. Преданный. Любящий. Уверенный в себе и открытый; профессионал, подходящий к работе с душой. Это моя трость. Мой балансир. Мои часы, мое расписание приема лекарств, мой наставник и контролер эмоций. Мой компаньон. Мой друг. Мой якорь. Моя надежда. Что еще? Чем еще я могу почтить его?
Я пожимаю плечами.
— Это Вторник, — говорю я.
In Iumine Tuo videbimus lumen (лат.).
Во свете Твоем мы видим свет. (Пс. 35:10)
Девиз Колумбийского университета
Сначала мы пошли в университетский книжный магазин и купили светло-голубые мантию и квадратную шапочку для выпускного, потом прошли через дворик в секретариат за шнуром. Весной 2010 года магистратуру факультета журналистики Колумбийского университета окончило восемь ветеранов — рекордное количество, — и каждому выдали специальные красно-бело-синие шнуры, которые нужно было прикрепить вокруг плеч и на отвороты. Как обычно, Вторник покорил трех девушек в секретариате, и в итоге мы ушли с двумя особыми шнурами для ветеранов, заслуживших этот знак отличия за последние два года.
— Подлиза, — пошутил я, когда мы откланялись.
Вторник посмотрел на меня со смешинкой в глазах и с хитрой улыбкой. Он не отпирался.
Через несколько дней я взял мантию, самую маленькую из всех, что нашлись в университетском магазине, и отрезал нижнюю часть на уровне талии. Потом обрезал рукава выше локтя, закатал их до плеч и заколол, уложив красивые складки.
— Примерь-ка, — сказал я Вторнику, который наблюдал за приготовлениями.
Я помог ему просунуть голову и передние лапы. Потом закалывал и подворачивал, немножко укоротил общую длину, но Вторник не жаловался, не отодвигался больше чем на шаг-два, и через полчаса он стоял передо мной в своей собственной светло-голубой мантии выпускника, а на плечах красовались золотые короны Колумбийского университета. Я трижды обернул специальный ветеранский шнур вокруг шеи пса, кончики остались свисать с плеч. Несколько раз ретривер попытался их поймать зубами — слишком уж велик был соблазн.
— Настоящий выпускник. Мама и папа будут впечатлены.
Брови Вторника дернулись вверх-вниз:
— Мама и папа?
— Да, Вторник, они здесь. Вот оно. Конец семестра. Выпускной.
На самом деле это был не конец. Вовсе нет. Той весной, когда я уже не сомневался, что получу свою степень магистра по журналистике, я снова подал документы в Колумбийский университет, в магистратуру по Стратегическим коммуникациям. Первые полгода жилось тяжело, но потом я почувствовал себя комфортно в Северном Манхэттене, и одна только мысль о переезде вызывала стресс. Кроме того, армия ввела новое направление — «Информационные операции». Это не совсем пиар и коммуникации, такие направления на тот момент уже существовали. Новая специальность объединяла в себе психологические операции, электронику и ведение информационной войны. Армия обучает профильных офицеров противостоять новым угрозам мировой инфосферы, в том числе искусству и науке пропаганды. Так как я хочу разрабатывать политику и помогать вывести на чистую воду военных, окунувшихся в манипуляции СМИ, я решил, что мне не помешает разбираться в методологии стратегических коммуникаций и их закономерностях.
Забавно, я пошел в армию отчасти из неприятия веры отца в цифры и слова — сам я считал, что мир можно изменить к лучшему на поле боя в сапогах. Я не враг армии Соединенных Штатов. На самом деле я люблю ее сильнее, чем когда-либо, потому-то я и хочу, чтобы она изменилась, признала свои ошибки и на деле стала бороться за справедливость, честь и свободу силой, на звание которой всегда претендовала. Не бывает героизма без ответственности, не может быть вдохновляющего примера, если мы не отдаем себе честного отчета в своих поступках. Откуда взяться мужеству войск низшего звена, если нет чести у верхушки?
